— С каких это пор?

— А с таких, что ходите и заразу носите.

— Антонину вы можете позвать?

— Нету Антонины. Была, да вся вышла.

В тот вечер на «сковородку» мы не пошли. И на следующий день — ни на ферму, ни на «сковородку». Вечер кое-как протянули за картишками. Когда же стемнело так, что короля стало не отличить от дамы, с облегчением бросили игру.

Юрка был великолепно молчалив на этот раз.

— Все это хорошо, конечно, — прервал я молчание.

— А, брось! — перебил Юрка. — Все очень просто. Мы получили коленкой под зад, и нечего чесать ушибленное место.

— Он был в ударе, — скаламбурил я, но врать не стал, будто Юрка не понял меня.

Однако Юркина манера затыкать рот вызывала «супротивное» желание обсудить ситуацию.

— А тебе не кажется странным, — сказал я, — что мы за последние дни ни разу не видели Тони?

— Нет, не кажется.

— Коленкой под зад можно было дать и эффектней.

— Оставь эффекты себе.

— Я не о том. Для чего ей было исчезать?

— Но ведь за такие штучки можно и «схлопотать».

— Ха! Разве не ты жаждал испытать «величье любви неразделенной и смешной»? За что же тут «схлопатывать»? Но постой, я не о том. Постой, у меня в самом деле мысль. Ты говорил, ее дядька тяжел на руку? Может, он ее за нас так разукрасил, что она на люди выйти стесняется?

Я убеждал, что наш долг в таком случае — вырвать ее отсюда, помочь устроиться в городе. Юрка не отзывался, но и не перебивал меня: уныло и негромко насвистывая, таращился в одну точку.

Следующий день был предпоследним днем нашей практики, однако Юрка смотался куда-то задолго до перерыва.

— Фантаст! — сказал он мне, появившись после обеда.

— А что такое?

— «Побили, поколотили!» Все гораздо проще. Инфекция у коров! Возможно, конечно, что дядя за все это вместе всыпал Антонине, но это уже вторичное.

— Что за инфекция?

— А бог его знает. Во всяком случае, если околеет хоть одна корова, могут Антонине все это на шею повесить: мол, допускала посторонних людей на ферму.

— Так…

— Так, не так — перетакивать не будем. Ты прав — нужно попытаться вырвать девку отсюда. Для начала в какое-нибудь ФЗУ, на стройку или в домработницы. А там видно будет.

— Ты хочешь поговорить с Антоном?

— Для начала сходим к ним в гости.

— В го-ости? А если попрут?

— Пускай тогда живут как знают. Только такими, как мы, не бросаются. Тем более если сами, со всей серьезностью являемся в дом.

5

Во дворе нас встретили куры, которые перед решительно шагающим Юркой в панике рассыпались по сторонам. Даже гневный петух на полдороге струсил и повернул обратно.

Юрка бодро постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. В просторных сенях было темно и прохладно. Лишь из приотворенной двери падал свет.

— Разрешите?

Мы вошли. Комната была пуста, и мы в нерешительности остановились.

— Сядем? — предложил Юрка.

— Можно, — сказал я, опускаясь на скамейку.

В этой комнате стояла русская печь, накрытый клеенкой стол, стулья, скамейка, буфет. На небольших окнах висели накрахмаленные тюлевые занавески. Сами окна были плотно закрыты, и все-таки я услышал над ухом надсадный комариный писк.

— Кто-нибудь есть дома? — громко спросил Юрка, и так как никто не откликнулся, вздохнул. — Ничего, мы подождем.

В наступившей затем тишине раздался какой-то скрип, движение, что-то вроде вздохов — и вдруг забили стенные часы, которых раньше я не заметил.

— Пускай бьют? — серьезно спросил Юрка.

— Пускай.

Он задумчиво покивал — мол, так я и думал, иного я от тебя и не ожидал, друг.

Потом встал, заглянул в другую комнату и напомнил мне:

— Ты, главное, не теряйся. В основном, если будет старуха, упирай на женихов: дескать, в городе Антонина найдет обстоятельного мужа, и все такое. Понял?

Бей на женихов. Я беру на себя ее дядьку. Два пол-литра — и он будет наш.

— Смотри, вон он идет, — сказал я, выглянув во двор. — Походка, надо сказать, генеральская.

— Ничего, — успокоил меня Юрка. — С нашим главнокомандующим, — он похлопал по свертку с бутылками, — не пропадем!

Трошенька с кем-то разговаривал в сенях. Я похолодел, думал — Тоня, но это оказалась ее бабушка, маленькая ласковая старушка.

— Здравствуйте, — почтительно сказал Юрка и благонравно потянулся к голове, как бы желая сдернуть с нее — буде он там окажется — любой головной убор. Но шапки не было, и он только пригладил и без того гладкие волосы.

— Это кто же такие есть? — заворковала бабушка. — Чтой-то я вас не признаю.

— Мы, бабушка, приезжие…

— Какая я тебе бабушка? — весело засмеялась она. — Дед тебе в воде, а я пожилой молодец.

— Вы, наверное, к Тонюшке? — спросил дядька.

— Собственно, мы ко всем к вам.

— Не свататься ли? — тут же откликнулась живая старушка.

— Ну, вы скажите, мама, — ласково одернул ее Трошенька, а Юрка надавил на меня взглядом: давай, используй момент. Но я промолчал.

— Да вы садитесь, садитесь, чего повскакивали! — сказал Трошенька. — А я тут по хозяйству соседке мастерил… Хорошее дело — плотничье. Вот вы, молодежь, это понимаете: радость сделать вещь своими руками?

— А как же? — подхватил Юрка. — Инженерами готовимся стать.

— А здесь? — спросил Трошенька, заглядывая нам в лица так, словно готовясь услышать нечто безмерно интересное.

— Они у меня, дядечка, на ферме производственную практику проходили, — пропел сзади с порога насмешливый Тонин голос.

— Про то наслышан, о том еще будет разговор, — со старательной строгостью сказал дядька, а Тоня села у стола, глядя на нас нехорошим пристальным взглядом.

В наступившем неловком молчании Трошенька откашлялся и сказал:

— Мамаша, нет у нас там кваску?

— А может, с устатку выпьем? — бодро предложил Юрка.

Тоня пробормотала: «Перетрудились», и мне очень захотелось уйти, но Юрка, не обращая внимания на Тоню, уже вытаскивал бутылки.

— Ну, коли гости хотят… — развел руками дядька. — Мамаша, Тонюшка, что там у нас есть закусить?

Тоня сердито загремела тарелками, я уставился в окно, Юрка сунулся было помогать Тоне, но что-то быстренько вернулся обратно. На столе появились сало, грибы, капуста, горячая оплавленная картошка с волокнами мяса.

— А ты откуда, милок? — спросила меня старушка, поправляя на столе поставленное Тоней. — Гдей-то я вроде видала тебя?

Памятуя наказ Юрки, я наконец взялся за тему о женихах — благо Тоня куда-то вышла.

— Мы, бабушка, студенты, — сказал я, противно фальшивя. — Из Москвы. Неплохой городок. Песня даже есть такая:

Городок наш ничего, населенье таково: неженатые студенты составляют большинство.

Бабушка потребовала повторить песню, даже пропеть, так что я уже жалел, что связался с этим. Очень заинтересовалась она темой:

— А что ж так? Чего ж не женятся? Разве в Москве девок мало? Так пущай к нам езжают. У нас девки как на подбор. Хоть бы Тонюшка.

— Антонина ваша — девушка красивая, — выдавил я.

— Егоровская порода.

— Ей бы в город — отбоя от женихов не было бы.

— У нее и здесь женихов хватает. Хоть бы и ты, — сказала бабка хитро. — Хоть бы и твой приятель. Вижу я, куда вы наставились, — у бабки глаз вострый. А не схочет за приезжих выйти — вон на станции сколько ребят. Э, выйти замуж — не напасть, кабы с мужем не пропасть.

— Ну, риск, конечно, есть. Но не в девках же вековать.

— В девках сижено — плакано, замуж хожено — выто.

Вот оно, подумал я, откуда у Антона ее присказки, и «егоровская порода» отсюда же.

Между тем Юрка гнул свою линию. Он тоже что-то по песням «ударял» — старым застольным: «по махонькой, по махонькой, тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом».

Говорил, что рюмки ни к чему, водку лучше стаканами пить: охладить, если можно, и — в тонкий стакан. Я уж испугался, не приняли бы нас за выпивох.

Конечно, у Юрки был расчет — влезть в свои к Тониному дядьке. Однако мне показалось, что дядьке все это не совсем нравится. Может, думал я, мы попали не вовремя, говорят, пьяницы не в запой испытывают даже отвращение к спиртному. Хмуро поглядывала на манипуляции с рюмками-стаканами и Тоня; ну, этому не стоило и удивляться: в семьях, где есть пьющие, не очень-то любят веселых гостей. «Ничего, — утешал я себя, — потом объясним ей, зачем все это устроили».

Выпили по первой, и Юрка, хихикнув, полупропел, полупродекламировал:

Не два века нам жить,

А полвека всего,

Так о чем же тужить, -

Право, братцы, смешно.

— Вот это ты не прав, — возразил дядька. — Островский, кажется, иначе говорил. Полвека надо прожить так, чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть!

Исподтишка Юрка подмигнул мне — мол, разобрало старика, плотник-то — высокими категориями!

— Вот наша бабушка сказала: «дед в воде, а я пожилой молодец», — продолжал Трошенька. — В том и штука, чтобы молодости не растерять. Верно, Тонюшка?

— Верно. Только это, Трошенька, и без тебя все знают.

— А не все.

— Собственно, что я хочу сказать, папаша, — вовремя перевел стрелку на рельсах Юрка. — Я буду говорить прямо. Ты сам видишь, мы люди простые, с открытой, так сказать, душой. Плохой человек пить не будет…

— Нет, милок, — вмешалась бабуся. — Пить да гулять — добра не видать.

— Это если без ума, — пришлось отбиваться Юрке. — Но я о чем? Я насчет Тони.

Тоня настороженно выпрямилась.

— Не враги же вы своему ребенку, — продолжал Юрка. — Что же ей, среди коров и жизнь свою загубить? Это же ваша родная кровь! Так вот, что я хочу сказать?

Нужно отпустить Тоню в город. Может быть, там ее счастье ждет…

— Обстоятельный муж, — вставил я и осекся под прищуренным Тониным взглядом.

— Муж, семья, — уверенно поддержал Юрка. — Ну и вообще в городе жизнь — не то что в деревне. Мы поможем ей найти работу, устроиться на первых порах.

— Так, так, — сказал дядька. — Разговор, я вижу, становится серьезным. Дочка, принеси-ка мне сигареты, там в кителе где-то…

Тоня вышла.

— Так, так, — повторил Трошенька. — Это она вас просила поговорить или вы сами, по своему почину?

Что-то здесь было неладно. Сейчас я это почувствовал острее. С самого начала мне было не по себе, но я думал, что просто трушу.

— А какое это имеет значение? — услышал я бодрый голос Юрки. И увидел возвращающуюся Тоню.

— Не нашла я, — сказала она. — На вот, смотри сам.

Трошенька искал сигареты, а я оторопело уставился на его китель — еще не старый китель с полковничьими погонами.

Юрка тыкал вилкой в грибы, обдумывая, вероятно, свой следующий ход.

— Главное ведь… — сказал он, поднимая глаза, и в этот момент тоже увидел погоны. Лицо у него стало такое ошарашенное, что я не выдержал, хохотнул, поперхнулся, закашлялся.

— Ах, ты, боже мой! — приговаривала надо мной бабуся. — Водички, водички хлебни! Ах, такие ж молоденькие ребятки, уже пьют эту отраву, прости господи!

Зачем ее только делают? Ах, желанный мой! А ты тоже, Троша, только что погоны носишь, а ума в тебе, как у дитя, — зачем парнишкам дозволил эту отраву пить?

— Ничего, бабушка, мне уже лучше!

— Ничего, бабушка, ему уже лучше, — злорадно повторил Юрка.

Тоня сидела, отвернувшись к окну, словно все это нимало ее не касалось.

— Значит, хотите Антонину в город? — сказал Трошенька. — К свету, так сказать. Что-то не все я здесь пойму. Может, пояснишь, Антонина?

Тоня не шелохнулась.

— Молчишь? Дело такое, ребята. Не знаю, что у вас там с Антониной получилось… Смотри, Антонина, смех, он к слезам бывает! Только тут какая-то путаница.

Трошенька закурил и протянул пачку нам. Я отказался. Юрка же, видимо, освоился — вежливо взял сигарету, задумчиво кивнул головой.

— Тут, я говорю, какая-то путаница. Мне Антонина — как дочь. Я и сам мечтал: вот кончит школу, приедет ко мне учиться. Для нее и квартиру в Москве берег — одному мне она ни к чему. Только дети теперь умнее родителей — своим умом живут. Ну, хорошо, пока я жив, содержу их с мамой…

— Это правда, — вставил сочувственно Юрка.

— Что правда? Что правда? — вскинулась вдруг Антонина. — Что правда?! Это мы вас содержим!

Юрка только головой покрутил — ну, мол, дает племянница!

— Мы вас содержим! — выкрикнула Тоня. — И армию, и интеллигенцию!

— Интеллигенция, между прочим, тоже для вас кое-что делает, — вмешался я.