Вот оно. Я вновь мысленно вернулась в тот день, когда давала Томасу свое обещание. Пережив это снова, я перестала печалиться. Я зажглась восторгом, прекрасным чувством бунтарского протеста и сомнениями, которые переполняли меня в тот день. Это был чудесный момент, яркий и красочный, а присутствующие здесь звуки и запахи пробудили во мне весь набор испытанных ощущений. Я села на пятки, крепко сцепила пальцы рук у себя на коленях и позволила этим воспоминаниям захлестнуть меня с головой.


Весна, 1340. Гент

Томас Холланд ждал меня за углом контрфорса внешней стены, где имелась дверь, ведущая в сарай, в котором держали ловчих птиц для королевской охоты.

– Мы здесь одни? – спросила я его.

Похоже, что да, как и требовалось для осуществления наших намерений. Его паж и сквайр были не в счет, а королевского сокольничего отослали отсюда, пообещав в награду эля и горсть мелких монет.

Томас кивнул и предложил мне руку.

– Время у нас есть, – сказал он.

У его ног лежали его пожитки – связка разного оружия, завернутого в испачканную, всю в пятнах дерюгу, набор боевых мечей и видавший виды дорожный сундук, побывавший с ним в многочисленных походах. Я отметила это для себя, подумав еще, что где-то должен дожидаться и его конь. Все это подсказывало дальнейший ход сегодняшних событий, но я не могла позволить, чтобы мысль о скором расставании испортила то, что мы собирались сделать. То, что сейчас мы с ним будем делать вместе.

За угол контрфорса стены налетел порыв ветра, взъерошив его волосы и осыпав мой плащ и вуаль сухими листьями, собиравшимися в таких укромных уголках вроде этого. Позднее я думала, что это могло быть знамением, но тогда мое воображение было слишком занято, чтобы обращать внимание на знаки судьбы. Все чувства были напряжены до предела. Я быстро оглянулась через плечо: скоро меня хватятся и пошлют слугу выяснять, куда я пропала. Надзор за всеми нами здесь был менее строгий, но у всего есть свой предел; в Генте у меня, возможно, было намного больше свободы, чем в Виндзоре, но принцесса крови все равно не могла разгуливать где попало и без сопровождения.

Или отдавать кому-то свои руки и губы где заблагорассудится.

Томас Холланд взял мою руку, прижал пальцы к своим губам, а потом притянул меня к себе и поцеловал в щеку.

– Вы опоздали. Я был в нерешительности и уже собирался уходить, – сознался он.

Начало не было обнадеживающим, но он открыл дверь и завел меня в пыльную теплоту сарая; сильно пахло соломой, перьями и птичьим пометом, но запах был не такой уж неприятный. На своих насестах сидели королевские пернатые хищники. Вдруг раздался резкий крик одного из ястребов-тетеревятников, недовольного нашим вторжением.

Я чихнула.

– Вы думали, я не приду? – спросила я, оправившись после этого.

– Я не был уверен. Подумал, что вы, может быть, еще слишком юны, чтобы разобраться в своих собственных желаниях.

– А откладывание на потом прерогатива только юности? – Я часто слышала эту фразу из уст королевы Филиппы, когда дети расстраивали ее планы. – Я достаточно взрослая, чтобы иметь свою голову на плечах.

Он решительно повернулся и отпустил мою руку, как будто давал мне возможность убежать, если я захочу.

– Тогда скажите это еще раз, Джоанна. Вы хотите этого?

Я ответила без малейшего промедления:

– Да, Томас. Я хочу этого.

Видимо, на лице моем были заметны следы нерешительности, тогда как он ожидал видеть там исключительно восторг. Он сдвинул брови.

– Я в этом не уверен.

– И напрасно. Если бы мой ответ был «нет», я бы просто пряталась, пока не увидела, как вы выезжаете за ворота на свою войну.

Но как я могла быть уверена? На чашах весов с одной стороны было мое желание, а с другой – последствия, мысль о которых все время била по моей решимости, стараясь изорвать ее в клочья. То, что мы сделаем здесь сегодня, нельзя будет скрывать вечно. Когда вновь зазвучал голос Томаса, внезапно ставший хрипловатым, это были не галантные заверения в любви, что было бы мне больше по душе, а напоминания о тонкостях действующего закона, что на тот момент было, конечно, более важно и уместно.

– Нам ничего не мешает, Джоанна. И нет никаких препятствий к тому, что мы сделаем.

– Но и разрешения на это у нас тоже нет.

– Нам не нужны никакие разрешения. Для совершения такого шага необходимо только наше собственное желание.

– Они бы остановили нас, если бы узнали.

– Поэтому они ничего и не знают. И не узнают. Пока что не узнают. Не раньше, чем я заработаю себе имя, которое нельзя будет просто так сбрасывать со счетов.

Я не считала его наивным, но мне показалось, что он думает сейчас лишь о ближайшем сражении, упуская стратегическое вúдение всей кампании. Томас оглянулся на своих пажа и сквайра. Они тоже вошли в сарай для ловчих птиц и теперь, теснясь в этом небольшом помещении, стояли так близко от нас, что едва ли не наступали на подол моего платья.

– Вы двое сейчас станете свидетелями того, что мы скажем. И вы никому об этом не скажете, пока я не дам вам на то свое разрешение.

– Да, сэр Томас, – четко проговорил сквайр, тогда как паж, пребывавший в состоянии благоговейного страха, просто лихорадочно закивал в ответ.

– Поклянитесь своей честью, – потребовал Томас.

– Клянусь честью, – ответил сквайр. Паж судорожно сглотнул.

Затем он повернулся ко мне.

– Жаль, что вы не могли привести с собой одну из своих женщин. Из нее свидетельница была бы лучше, потому что ей вряд ли суждено погибнуть в бою.

Паж стал бледным как полотно.

– Я могла бы, конечно. Но только в том случае, если вы не будете возражать, когда сплетни об этом облетят все башни замка в течение ближайшего получаса.

Порой мужчины, иногда даже те, которыми все восхищаются, бывают удивительно непрактичными. Я надеялась, что слуги Томаса не склонны к распространению сплетен или же так боятся своего господина, что в любом случае будут держать язык за зубами. У пажа, например, от испуга сама собой отвисла челюсть.

Томас протянул руку:

– Тогда да будет так.

– Да будет так, – повторила я.

Я положила руку на его ладонь, коснувшись пальцами его запястья; он сжал ее и заговорил:

– Таково мое желание. Сегодня я стану вашим мужем. Если вы хотите меня себе в мужья.

Когда я повторяла его слова, птицы вдруг заволновались, а хрупкий с виду кречет принялся энергично прихорашиваться, чистя свои перья.

– Таково мое желание. Сегодня я стану вашей женой. Если вы хотите меня себе в жены.

– Я обещаю вам свою любовь, свою верность и защиту моего тела, пока смерть не заберет меня.

– Я обещаю вам свою любовь, свою верность и выполнение своего долга вашей жены, пока смерть не заберет меня.

– Я становлюсь вашим мужем по своей собственной воле.

– Я становлюсь вашей женой без принуждения. Я хочу этого сама.

Высказывая свои намерения, мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Не такой я представляла себе свою свадьбу. Не было ни церемонии, ни пышных одежд, ни торжественного празднования. Мой наряд не походил на платье невесты, а Томас был одет по-дорожному, в шерсть и кожу. Ни аромата ладана, ни пения хора, ни мерцающего пламени свечей. Это было не королевское бракосочетание, а просто обмен заявлениями между мужчиной и женщиной. Если хищные птицы и слышали наши клятвы, они были к ним равнодушны.

Было душно, и я снова чихнула. Не самое романтическое проявление чувств.

– Итак, дело сделано. – Отпустив мою руку, Томас кивком дал знак пажу и сквайру выйти, после чего мы с ним остались одни. – Теперь все законно и скреплено словом. Осталась консумация.

Времени на колебания уже не было.

– Где? – спросила я.

Томас плечом распахнул внутреннюю дверь, которая вела на половину сокольничего, где из обстановки были табурет, сундук, деревянный гвоздь в стене, чтобы повесить плащ, и жесткая койка.

– Это было лучшее, что удалось найти.

Он учтиво поклонился с элегантностью опытного придворного, а затем закрыл дверь у меня за спиной.

Вот так жесткая койка сокольничего с несвежей постелью и какими-то перьями, попадавшимися на ней, стала свидетельницей скоротечного физического соития принцессы Плантагенет и простого малозначительного рыцаря родом откуда-то из глубинки Ланкашира. Я напряженно вслушивалась в каждый шорох, не идет ли кто сюда, и позднее призналась себе, что не испытывала ни малейшего удовольствия, хотя надеялась познать все прелести всепоглощающей любовной страсти. На самом деле все было очень быстро, неудобно и как-то недостойно. До острой боли дело не дошло, хотя я подозревала, что Томас вел себя со мной осторожно и сдерживал себя, обладая опытом в таких делах, у меня отсутствовавшим. Окружающая обстановка не располагала к длительным поцелуям, а обстоятельства исключали какие-то особые проявления пылких чувств. Кровать сокольничего в большей степени познакомила меня с блохами и клещами, чем с кульминацией физического наслаждения человека. Как бы там ни было, но девственность моя была деликатно завоевана мужчиной, который утверждал, что любит меня.

И это сделало меня его женой.

Мы поправили свою одежду, что заняло совсем немного времени, потому что в этой самой короткой из всех любовных прелюдий почти ничего снято не было.

– Когда я увижу вас снова? – спросила я.

– Когда я разбогатею и определю свою судьбу.

– А когда вы скажете об этом королю?

– Когда он будет в настроении выслушать меня. Я надеялся сделать это немедленно. – Томас, внимательно осматривавший меня – все ли в порядке с моим нарядом – и помогавший мне закрепить мою вуаль, напряженно нахмурил брови. – К сожалению, в данный момент он не сможет уделить мне время, так что я не буду рисковать, чтобы не вызвать у него вспышку гнева.

Я не спорила с ним. Эдуард сейчас действительно был не в самом лучшем расположении духа, чтобы говорить о чем-то еще, помимо войны с этой проклятой Францией и проблем с деньгами.

Решив, что разобраться с вуалью у меня получится лучше, Томас предоставил это мне и, застегнув пряжку на поясе, нагнулся, чтобы взять свой меч, стоявший у стены.

– Эдуарда восхищает отвага и способность принимать самостоятельные решения. – Он слегка пожал плечами. – Если я проявлю себя и заработаю репутацию человека храброго и находчивого в сложных ситуациях, думаю, он не станет медлить с тем, чтобы поддержать наш брак. А теперь я должен идти.

По пути к выходу он поцеловал меня. Такова была суровая правда. Он был солдатом, у которого не было другого способа заработать на жизнь или заслужить репутацию, кроме умения воевать. Я заранее знала, как все будет, но, видимо, не думала, что он, дав на прощание только один совет, покинет меня так стремительно, еще до того, как я накину свой плащ.

– Вы не должны ни с кем говорить об этом, Джоанна. Это мой долг – рассказать об этом королю, не ваш. Он может быть вашим кузеном, но я не допущу, чтобы его возможный гнев пал на вас. – А затем неожиданно угрюмо добавил: – Я боготворю землю, по которой ступала ваша нога, маленькая принцесса.

Как бы в подтверждение этого он встал на одно колено, поднял край моей юбки и прижал его к своим губам.

– Вы же догадываетесь, что о нас скажут, не правда ли? Они скажут, что я женился на вас, потому что вы кузина короля. Что я позорю этим звание рыцаря. – Он поднял ко мне свое лицо, которое оказалось на удивление серьезным и даже хмурым, а между бровей пролегла глубокая скорбная складка.

– Я понимаю это. Но я знаю правду, – заверила я его.

– Вы нужны мне ради вас самой, и только. Никогда не забывайте этого.

Пока я немного приходила в себя после столь неожиданного всплеска изысканной обходительности, Томас поднялся с колена, поклонился, прижав к груди сжатый кулак, и после этого удалился.

Что мне оставалось?

Я поднялась на башню, чтобы увидеть, как он уезжает, дабы присоединиться к войску короля, – с погруженными на коня доспехами, оружием и походным сундуком, в сопровождении пажа, сквайра и небольшого эскорта у них за спиной. У меня теперь был муж. Я была замужем за Томасом Холландом. Я стала леди Холланд. Он отправится на войну, а я вернусь в Англию вместе со свитой королевы.