Я подумала, что можно было бы поплакать по поводу такого скорого расставания, – в конце концов, день этот был переполнен эмоциями. Но плакать я не стала, потому что горя не чувствовала. Возможно, это было недовольство, тоска, мгновенная, словно отблеск солнца на полированном металле шлема Томаса, вспышка паники, однако все это быстро прошло. Весь королевский двор, при котором я продолжала жить, будет пребывать в неведении относительно происшедшего – до наступления лучших времен. Учитывая все обстоятельства, я надеялась, что не забеременела. Но если я ошиблась, то последствия этого обрушатся на мою голову раньше, чем я думала.

А мне не хотелось вызывать на себя гнев Эдуарда.

* * *

Лучик солнца, пробившийся в часовню королевы Филиппы в Хейверинг-атте-Бауэр, на миг ослепил меня своим радужным блеском, вернув к действительности. Решив, что будет лучше, чтобы меня здесь никто случайно не застал, – хотя мне легко было бы выдумать причину моего появления тут, не вызывающую подозрений и вопросов, – я встала, разгладила свои юбки – птичьих перьев на них не было – и направилась к двери. Там я задержалась и оглянулась на неподвижный, полный спокойствия лик Пресвятой Девы; в голове моей вновь крутились прежние вопросы, волнуя меня и подрывая уверенность в себе.

Зачем я бросила вызов своей матери и королю, обручившись с безродным придворным рыцарем и отказавшись при этом от блестящей партии, которую для меня планировали? Меня об этом никто не спрашивал, за исключением Уилла, задавшего этот вопрос в порыве досады и не ожидавшего объяснений. Почему я совершила этот поступок, такой предосудительный, противоречащий моему воспитанию, и выбрала для себя путь, который должен был шокировать королевский двор, вызвав всплеск грязных сплетен и злобных пересудов? Я вышла за человека, у которого за душой не было ничего, кроме умелого меча и красивой внешности, человека без денег, без имени, без влияния. Почему склонилась к тому, чтобы отвергнуть будущие блага, предуготовленные мне, будь я женой какого-нибудь крупного магната или европейского принца? Почему совершила этот глупый шаг, не поддающийся разумному объяснению?

Я медленно вернулась, вновь преклонила колени перед Девой Марией и принялась перебирать варианты, как делала это уже много раз, отбрасывая большинство из них как несостоятельные.

Томас, не обладая навыками трубадура, умеющего пробудить в женщине страсть к любовнику, почти не ухаживал за мной. Искусство куртуазной любви не коснулось его. Он ухаживал, как солдат, прямолинейно и без прикрас. «Назовите мне имя рыцаря, который с радостью не преклонил бы перед вами колени». Это была самая красочная и театральная фраза из всех, сорвавшихся с губ Томаса. Он был лишен полета цветистых фантазий или романтических жестов, но это не имело значения. Мне они были не нужны.

Я знала, что моя мать будет против этого союза. Может быть, истинной причиной моего поступка было как раз желание разрушить ее мечты путем такого вот незрелого вызова? Думаю, что это было не так, хотя версия эта казалась по-своему привлекательной. Не отрицаю, что испытывала возбужденный трепет, когда думала, что выступаю против матери, расстраивая ее планы относительно моего будущего, которые она так тщательно вынашивала.

Любила ли я Томаса Холланда? Подтолкнула ли меня к этому опрометчивому шагу любовь, когда мой разум затмила юношеская одержимость? Достаточно ли я знала о любви, чтобы отдать себя в его руки, когда все вокруг буквально кричало против нас и против него, соблазнившего юную девицу королевской крови? Но меня не соблазняли. Меня не принуждали к этому против моей воли. Я не была упирающейся невестой. Во всем этом я могла винить только себя, и никого другого. Женщины при королевском дворе быстро становятся взрослыми. Я хорошо понимала, что делаю.

Я внимательно смотрела на Пресвятую Деву в ее звездном венце; вырезанное в камне лицо отвечало мне загадочной улыбкой, полной сострадания, как будто я могла найти в ней свой ответ. И я действительно нашла его, хотя на самом деле он давно теплился в моем сердце.

Я любила его. Томас Холланд попросил мое сердце, и я с радостью отдала его ему. Когда же он покинул меня, моему сердцу стало больно и оно беспомощно затрепетало в груди, словно ночная бабочка, рвущаяся к свету и бьющаяся в закрытые ставни.

Это, безусловно, была любовь к человеку, выхватившему меня из ограниченного мирка королевских отпрысков, обращавшемуся ко мне как к женщине, которая может и сама взять на хранение отданное ей сердце рыцаря, даже если он сам никогда бы не смог использовать столь поэтические обороты. Его лицо, его прекрасная фигура пробудили во мне желание. Я с восторгом следила за его искусством, аплодировала его честолюбивым амбициям. Он должен был стать великим рыцарем, знаменитым, как сэр Галахад. Он будет прославлен, он будет увешан наградами, а я буду его женой. Он был мужчиной, бывалым и уверенным в себе, тогда как меня окружали юноши, неопытные и лишенные мужского лоска. Он разжег пламя моих чувств, охватившее меня целиком.

Но этот идеальный плод все же имел червоточину, порожденную подозрением, основанным на моем собственном опыте и предупреждениях моей матери. Может быть, Томаса все-таки привлекало во мне мое королевское происхождение как путь к осуществлению своих амбициозных планов? Если даже Монтегю считали меня завидной невестой, то для Томаса Холланда я должна была быть ценной вдвойне.

Мысль эта была не такой уж бессмысленной. Человек с циничным складом ума или просто по-житейски практичный мог бы сказать, что Томас Холланд, позарившись на богатство, поймал неопытную принцессу, как форель в ручье на лету ловит бабочку поденку. Граф и графиня Солсбери буквально рвались к тому, чтобы заполучить меня для их сына; может быть, и Томас Холланд, демонстрировавший такое же горячее желание связать свою судьбу со мной, тоже руководствовался своекорыстными интересами? Могло ведь быть и так, что за простыми словами, которые он произнес тогда среди королевских соколов, скрывался продуманный план человека, искавшего путь к величию на этой земле через выгодный брак со знатной невестой, который открывал ему многие двери или мог бы их открыть, если бы я досталась ему с благословения нашего короля. Могло быть и так, что Томас Холланд был бы готов жениться на мне, даже если бы я была самой некрасивой принцессой во всей Европе, а не Джоанной Прекрасной. Возможно, я попала в ловушку вопреки своим светлым устремлениям. Если так, то мне следовало избавиться от Томаса, отвергнув его ради Уилла. И позволить своей любви увянуть и умереть, задушив ее горькими обвинениями.

Но я не считала себя пойманной в западню. В своем затруднительном положении я была виновата не меньше, чем Томас.

– Может быть, Томас Холланд просто хитрый мошенник? – спросила я у Девы Марии.

Несмотря на то что ответа не последовало, сама я так не думала. Он казался мне очень порядочным и честным. О чем я действительно думала, покидая Святую Деву в тишине часовни, так это о том, в какую немилость мы с ним попадем перед королем и королевой, когда до них докатится известие о таком скандале.

Путь к мирскому величию через меня оказывался очень сомнительным.

Глава четвертая

И что же теперь? Для тех, кто знал всю правду, вопрос ближайшего будущего был предметом серьезных раздумий.

После того как в маленькой часовне королевы Филиппы схлестнулись противоположные интересы, я не удивилась, что Томас не делал попыток публично объявить меня своей женой. А что ему еще оставалось? Громогласно заявить об этом под барабанный бой, а потом притащить во дворец своего пажа и сквайра, чтобы они под присягой поведали королю о том, что случилось в мае? Могу себе представить эту сцену: опозоренный рыцарь, его покинутая жена и ее невиновный муж втроем стоят перед лицом разгневанного короля, который выставлен дураком, будучи привлеченным в свидетели бракосочетания, не имеющего законной силы.

Поэтому Томас держал рот строго на замке, а поскольку тревожные ветры не волновали спокойной глади дворцовой жизни вот уже несколько месяцев, прошедших с момента возвращения рыцаря, мы все вроде бы вздохнули с облегчением. Мои остававшиеся настороже мать и дядя в итоге пришли к выводу, что Томасу следует просто постепенно раствориться где-то на заднем плане, а вместе с ним позволить раствориться также и небольшому недоразумению с его претензиями на мою руку. Граф Солсбери, вернувшийся в конце концов из плена под честное слово больше никогда не воевать против Франции, ликовал по поводу как своего освобождения, так и того факта, что получил в невестки принцессу из рода Плантагенетов. Мы с Уиллом продолжали вести жизнь, предусмотренную устоявшимися при дворе традициями, тогда как король, счастливый в своем неведении, не видел причин, почему бы ему не продолжать привлекать Томаса к своей царственной груди, поощряя его воспоминания о битвах и ратных подвигах.

Мы все играли отведенные нам роли в состоянии нервного приятия сложившейся ситуации. Никаких сплетен или слухов не было. Ни единого слова, даже шепотом, про ту странную свадьбу в каморке королевского сокольничего в Генте. Прошло уже много месяцев, и в конце концов стало казаться, что ничего этого и не было.

Что же касается нас троих, то Томас оставался молчаливым и отчужденным, я следовала его совету, а Уилл с похвальной беззаботностью, образно говоря, просто спрятал это дело под сукно, решив для себя, что Томас для него опасности больше не представляет.

А как же я? Я наблюдала за Томасом и Уиллом со стороны, став настоящим экспертом по части скрывания своих истинных чувств. К этому времени мне уже трудно было решить, кем они были для меня. Вся эта ситуация была похожа на какой-то сон, в котором я чувствовала приближение черных туч неминуемой бури. Я была уверена только в одном: долго вся эта безмятежность продолжаться не может. В конце концов эти черные тучи обернутся грозой, и тогда всех нас накроет ливнем позора и скандала.

– Я впечатлена, Джоанна. – Моя мать становилась очень обходительной по отношению ко мне, как и графиня Кэтрин. – После свадьбы с Монтегю ты очень повзрослела. Я хвалю тебя.

– Да, мадам.

Мы с ней шли бок о бок позади королевы, по обыкновению направляясь к ранней мессе.

– Все это только к лучшему.

– Конечно, мадам.

Она подозрительно прищурилась, как будто не совсем верила в искренность моей безропотной покорности, а затем добавила:

– Я признаю это неохотно, но у меня есть основания восхищаться и Холландом тоже. – Она слегка кивнула в ту сторону, где Томас стоял в группе рыцарей позади короля, ожидавшего прихода королевы. – У него хватило здравого смысла сообразить, что, если он заговорит, это навредит в первую очередь ему самому.

Ну и мне, разумеется. Для моей репутации такой исход не обещал ничего хорошего.

Но о таких вещах мы с ней не говорили.

Тем временем Томас вернул себе свое положение одного из придворных рыцарей, а поддержка и одобрение короля придали ему дополнительную уверенность в себе. Однако он ничего не забыл. И он, в отличие от моей матери, говорить со мной о таких вещах не стеснялся.

– Я отвоюю вас обратно, – коротко бросил он мне, когда мы вышли после мессы, замолив свои грехи еще на один день, и придворные короля и королевы смешались перед церковью.

Мне не запрещалось разговаривать с ним, чтобы не привлекать этим к себе ненужного внимания. И мы с ним стали весьма искусны по части того, чтобы использовать для наших бесед малейшую представившуюся возможность.

– Каким образом вы можете отвоевать меня? – Я дала ему понести свой молитвенник под предлогом того, что мне нужно поправить заедающую застежку на поясе. – Как мы вообще можем развязать этот узел с законами о браке? Он затянулся уже так сильно, что теперь нам его не распутать.

– На поле боя я никогда не отступал. Не отступлю и теперь, потому что правда на моей стороне.

– Но здесь вам не поле боя, – возразила я. – А положение наше скорее похоже на разгром, полное поражение. Которое потерпели мы все.

– Это не разгром. И не поражение. Я знаю, что делать.

Мне хотелось спросить, что бы это могло быть, но тут я заметила, как в нашу сторону торопливо движется моя мать. Томас, возможно, не утратил своей храбрости, но я быстро покорялась своей судьбе, не видя никаких ухищрений, с помощью которых мне можно было бы уклониться от одного брака, чтобы законно остаться в другом. В эти последние мгновения нашей уединенности я обернулась к нему; он внимательно смотрел на меня, глаза наши встретились, и я уже не могла оторвать от него взгляда. На самом деле я этого и не хотела. Эти несколько коротких секунд произвели на меня шокирующий эффект, заполнив страстным желанием все уголки моего сердца, опустевшего с отъездом Томаса. Мне пришлось призвать всю свою силу воли, чтобы не протянуть к нему руку, не коснуться его или хотя бы слегка не тронуть его за рукав. Это было бы безответственно с моей стороны и пагубно для мифа, в который мы все старались верить. Ох, Томас! Растревоженная такой своей реакцией, я выхватила у него свой молитвенник и отошла в сторону, оставляя свои страхи и желания при себе. До следующего раза…