— Трещотка! — Огги приложил ей к губам указательный палец. — Не все сразу. Сначала иди сюда. Я должен тебя как следует поцеловать.

Он, бесспорно, знал, как это делается. Тедди прильнула к нему всем телом. Три недели, что они не виделись, показались ей вечностью.

— Тедди! — раздался с верхней площадки голос Хьюстона. — Кто там — Огги?

Ее насмешила неловкая попытка отца изобразить деликатность.

— Ну конечно, папа, кто же еще! Сейчас мы поднимемся. Он приехал на целых пять дней!


Таверна «Три медведя» стояла в лесу полтора века. Это действительно была настоящая таверна, какие строились в Новой Англии — с низкими потолками и открытым камином, в котором потрескивали яблоневые поленья. Все столики были заняты состоятельными жителями близлежащих городков — Уилтона, Дэриена и Уэстпорта.

— Обожаю это место, — вздохнула Тедди. — Когда мама была жива, мы сюда частенько наведывались. И название такое уютное, как сказка.

Огги и Хьюстон обсудили биржевые новости. Огги сообщил, что сам контролирует свои капиталовложения и собирается приобрести в собственность многоквартирный дом в Уэстпорте. Это было одной из причин его приезда в Коннектикут.

— Так что завтра мне надо будет кое с кем встретиться, — извиняющимся тоном сказал он Тедди. — Сама понимаешь… Может быть, вы оба составите мне компанию? Посоветуете что-нибудь дельное.

— Обязательно, — ухватилась за его предложение Тедди, ничем не выдав своего огорчения.

Она рассчитывала, что утром они с Огги подольше поваляются в постели, а потом поедут кататься по окрестным деревушкам с игрушечными старыми церквами и аккуратными домиками.

Огги накрыл ладонью ее руку.

— Ти, милая, деловые встречи пройдут днем, а вечером мы будем вместе.

Когда они шли к машине, Тедди поскользнулась на мокрой опавшей листве. Загипсованная нога неловко поехала вперед. Тедди попыталась было опереться на руку Огги, но тот шагал немного впереди, и ее пальцы лишь царапнули по его рукаву. Она неуклюже замахала руками и со всего размаху шлепнулась на тротуар.

— Ти! Тедди! — одновременно закричали Огги и Хьюстон, бросаясь ее поднимать.

— Все в порядке, — сквозь слезы пробормотала Тедди. — Чертов гипс!

— Бери вот так, осторожно, не спеши, — командовал Уорнер.

Мужчины поставили ее на ноги. Глядя на Огги, Тедди заметила, что он поджал губы. Пока они не сели в машину, он старался держаться от нее на расстоянии.


— Хочу показать тебе наши семейные фотографии, — сказала Тедди, ведя Огги в верхнюю гостиную, где по стенам было развешено более ста пятидесяти черно-белых любительских снимков.

Начало этой традиции положила ее мать, когда Тедди была еще совсем маленькой. Потом свой вклад внес и Уорнер. В этих фотографиях отразился весь жизненный путь Тедди, от серьезной девочки с двумя толстыми косичками, сжимающей свою первую ракетку, до чемпионки «Australian Open» и Уимблдона.

— Классные снимки, — похвалил Огги, а потом перевел взгляд на Тедди. — Послушай, Ти…

— Что?

— Нет, ничего, — осекся он. — Знаешь, твоя сломанная лодыжка прямо меня преследует. Я суеверный идиот. Но я тебя люблю, Тедди. Не представляю свою жизнь без тебя.


Три дня Тедди прожила как в раю. Огги возил ее кататься на машине и даже побеседовал с ее врачом-физиотерапевтом, чтобы поделиться своими соображениями о том, как можно поскорее вернуть ей спортивную форму. Но на утро четвертого дня Огги вдруг объявил, что должен уезжать. Он сказал, что агент срочно вызывает его в Нью-Йорк.

— У меня для тебя есть маленький подарок, — прошептал Огги, когда они обнялись в холле, где уже были составлены его чемоданы.

Он открыл свой кейс и достал небольшую коробочку в фирменной обертке ювелирного магазина.

У Тедди замерло сердце.

— Может, посмотришь? Я долго выбирал. Надеюсь, тебе понравится.

Дрожащими руками она сняла бумагу и открыла крышку футляра. На синем бархате лежала миниатюрная золотая ракетка с ее инициалами. Тедди не поверила своим глазам. Ее бросило в жар. Она ожидала увидеть кольцо… а оказалось, что это всего-навсего теннисная ракетка. Зато золотая, — сказала она себе в утешение, едва сдерживая слезы.

— Это подвеска, ее можно носить на цепочке. — Огги бережно вынул украшение из футляра. — Подарок в преддверии помолвки. На счастье, Ти. Не обижайся, что я пока не дарю тебе кольцо. У меня уже был печальный опыт, и мне нужно время, чтобы решиться на вторую попытку.

Тедди приняла из его рук крошечную золотую вещицу.

— Чудесный подарок, — сказала она. — У меня никогда не было такого талисмана.

Огги снова сжал ее в объятиях.

— Ты, наверно, заслуживаешь более достойной партии, чем я, да и отец твой от меня не в восторге, но я тебя люблю, Тедди, ты мне нужна, а главное, — засмеялся он, — желаю тебе поскорее выйти на корт. Новый талисман тебе поможет. Передай своей докторше: если она будет валять дурака — ей придется иметь дело со мной.

— Так и передам.

— Вот и хорошо. Поправляйся, Тедди.

Она стояла на лужайке, пока машина Огги не скрылась за углом. И смех, и грех… «Подарок в преддверии помолвки». Золотая ракетка. Ни дать ни взять — эмблема спортивного клуба.


— До свидания, мистер Уорнер, — сказала Кэтрин, старший референт Хьюстона Уорнера.

После обычного для Уорнера и его служащих тринадцатичасового рабочего дня она едва держалась на ногах.

— Всего доброго, Кэтрин, — отозвался он.

Как только она вышла из приемной, Хьюстон поспешил к двери и защелкнул замок, а потом ослабил галстук. Вернувшись к себе в кабинет, он растянулся на кожаном диване и только сейчас почувствовал страшную усталость. У него ломило спину.

Его взгляд скользнул по стене, где висели фотографии Тедди и его самого в расцвете спортивной карьеры.

Тедди. Красивая, белокурая. Прирожденная теннисистка.

Уорнер нахмурился. Ему не давало покоя увлечение дочери. Что она нашла в этом Огги Штеклере? Скандалист, самовлюбленный тип. Подумать только: удосужился ее проведать! Он только выбьет ее из равновесия, сломает ее блестящую спортивную карьеру.

Оставалось лишь надеяться, что его место в сердце Тедди со временем займет кто-нибудь другой. Хьюстону вспомнился недавний разговор с дочерью:

— Папа, — сказала она, впиваясь глазами в спортивный раздел «Нью-Йорк таймс», — ты читал, что принц Жак выступает в «Формуле-1»? Он круче покойного Айртона Сенны, просто у него еще не было шанса это доказать.

Он усмехнулся:

— С каких это пор тебя стали интересовать гонки, Тедди? Я думал, ты читаешь только теннисные страницы.

— Ну, просто… Да что ты, папа, в конце-то концов: я лично знакома с Жаком, мне интересно, чем он занимается…

У нее дрогнул голос. Зная все оттенки настроения дочери, Хьюстон Уорнер похолодел.

— Тедди, — спросил он, — ты часом не влюбилась в этого принца?

— Вот еще! Конечно нет! — слишком бурно запротестовала она.

— Ну и ладно, — быстро сказал Уорнер. — Влюбляться — только время терять. Свою энергию надо беречь для спорта. Будь осмотрительна, Тедди. Не отвлекайся на глупости. У тебя уже есть один друг — Огги, а больше и не нужно. Всему свое время — будет у тебя и муж, и ребенок. Но надеюсь, не раньше чем лет через десять. С одной стороны, ты еще будешь молода, а с другой…

— Папа! — не на шутку рассердилась Тедди. — Ты, как я посмотрю, распланировал всю мою жизнь!

Уорнер смутился и тут же пошел на попятный:

— Ты уж извини меня, Медвежонок-Тедди, вечно я тебя опекаю. Никак не отделаться от застарелой привычки.

Тедди насупилась.

— Так и быть, прощаю, — буркнула она.

— Слава Богу, — вздохнул Хьюстон.

Теперь, прокручивая в голове тот разговор, он понял: Тедди действительно небезразличен молодой принц, что бы она ни говорила. От этого Уорнер только укрепился во мнении, что с этими костанскими правителями нужно держать ухо востро. Он даже порадовался, что от его давнего увлечения сейчас может быть какой-то прок.

Поднявшись с дивана, Уорнер подошел к картотечному шкафу и вытащил из нижнего ящика увесистую папку. Положив ее на стол, он принялся перелистывать страницу за страницей, освежая в памяти сообщения, которые присылал ему Макс Бергсон, а потом — сменивший его репортер «Пари-матч».

«Князь Генрих, просвещенный деспот, управляет своей страной в шорах», — говорилось в одном из ранних донесений Бергсона. — «На стареющего монарха, здоровье которого, если верить слухам, заметно пошатнулось, со всех сторон сыплются неприятности. Неустойчивое финансовое положение. Нашествие иностранных инвесторов (не всегда кристально честных). Оппозиционное движение за присоединение княжества к Франции. В стране усиленно циркулируют слухи — пока ничем не подтвержденные, — будто брат князя, принц Георг, плетет сети заговора».

Далее следовали рассуждения по поводу связей Георга с греческим магнатом-судовладельцем Никосом Скуросом, который использовал свое влияние с маккиавеллиевской хитростью.

Прежде чем перевернуть страницу, Уорнер, нахмурившись, еще раз пробежал глазами последний абзац, а потом пошел дальше:

«У Георга отнюдь не безупречное прошлое, однако на протяжении многих лет княжескому семейству удавалось скрывать это от общественности. В школьные годы он оказался причастным к гибели одноклассника, который на пари решил пройтись по капоту движущегося автомобиля. Поговаривали, что зачинщиком этой затеи выступил не кто иной, как Георг, но скандал удалось замять».

Хьюстон отодвинул папку в сторону. Он узнал даже больше, чем следовало. В последнее время ему стало казаться, что тот человек, которого Тедди заметила у входа в «Клуб 21», действительно следил за ними.

Но такого не может быть, убеждал он себя. Что за навязчивая идея? Просто он как глава крупной корпорации стал слишком подозрительным — это бывает.

ВЕСНА 1990

Прошло шесть месяцев. Тедди Уорнер вернулась в профессиональный теннис и выиграла показательный матч в Новом Орлеане. Журнал «Пипл» опубликовал ее фотографию в прыжке, с занесенной для смэша ракеткой, в короткой юбке, приоткрывающей плотные белые трусы с кружевной отделкой, которые стали ее фирменным знаком.

Кристина с завистью изучала эту фотографию, сложив руки на огромном животе.

Отшвырнув журнал в сторону, она тяжело поднялась со стула, подошла к кровати и опустилась на расшитое покрывало. По ее щекам текли слезы. Вот уже несколько месяцев ее изводили приступы тошноты; она не могла есть ничего, кроме сухих галет и фруктов.

Кристина снова и снова размышляла о своем положении. Жизнь расставила ей ловушку. Беременность. Тошнота. Существование в замкнутом пространстве. Она побледнела и осунулась, и только живот становился все больше. Даже если бы отец разрешил ей сниматься в кино — что толку: кому она теперь нужна? Но самое отвратительное — она замужем за Жан-Люком; до рождения ребенка нечего и думать от него отделаться.

Габриелла свободна как птица: разъезжает по Америке, рекламирует свои украшения, причем с ведома отца. Где же справедливость? Неужели продавать побрякушки — более достойное занятие, чем профессия манекенщицы или актрисы?

Подойдя к стеллажам, Кристина остановила взгляд на книгах о Голливуде. Штук пять-шесть из них были посвящены ее матери, княгине Лиссе. Одна так и называлась: «Княгиня Лиссе: сказка, ставшая былью». Кристина сняла ее с полки. С обложки смотрело фото ее матери в бриллиантовой диадеме.

Отец, вспомнилось Кристине, уже будучи женатым на маме, разрешил ей сняться в двух фильмах. Перелистывая страницы, Кристина спрашивала себя, каким образом матери удалось добиться своего.

«…князь Генрих, супруг Лиссе, выглядел как Наполеон, встретивший свое Ватерлоо, когда она улетела в Нью-Йорк и подписала контракт на участие в фильме Фрэнка Капры, в котором вместе с ней снимались…»

Кристина с улыбкой закрыла книгу.

— Спасибо за подсказку, мама, — прошептала она.


— Странно, что тебе позволено ездить куда попало, а мне не разрешается даже сняться для журнальной обложки — видите ли, принцессе это не к лицу, — язвительно заметила Кристина, не в силах больше сдерживать свою досаду. — Но ты выступала в программе Опры Уинфри, куда получают приглашение весьма сомнительные личности: транссексуалы, мужчины, которые избивают своих жен, женщины, которые заводят романы на стороне.

— В день моего выступления других приглашенных в студии не было. И вообще, чем бы я ни занималась, я в первую очередь представляю Коста-дель-Мар. — Габи была уверена в своей правоте. — Я создаю рекламу не только своим украшениям, но и нашей стране. По сути дела…