Памела Сатран - Красотки в неволе

Дейдра покачала головой:

– Ты мне не нравишься — я тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, – сказала Джульетта.

– И я тоже! – эхом повторила Анна.

Теперь они ждут, что Лиза в свою очередь скажет, что любит их. Но ей хотелось сказать совсем другое.

«Такой? Вы любите меня такой?»

– Пол?

Дейдра, в майке и трусиках, сидела в кровати и уплетала мороженое прямо из коробки. Сегодня первый раз ходила к стоматологу – предстояло нечто среднее между удалением зубного камня и операцией на десне. Заморозка почти отошла, и боли она почти не чувствовала – она-то боялась, что будет гораздо бол нее, – но все равно, кроме мороженого, в рот ничего не лезло.

Жарко. Первый по-настоящему жаркий вечер в этом году. Всего за шесть недель погода от внезапной метели перешла к щедро усыпанной цветами весне и наконец добралась до удушающей жары лета. Удивляться нечему – Джерси. В противоположном конце спальни Пол у окна возился с кондиционером, чтобы можно было спокойно спать.

– Сейчас, одну минутку. – Он приподнял тяжелое устройство, подтолкнул его влево, и оно, наконец, встало на свое место в оконной раме.

Весь в поту, Пол отошел от окна:

– Уф!

– Тебе помочь?

Обычно они делали это вдвоем, но сегодня после визита к зубному она на правах болящей получила освобождение.

Пол отряхнул руки:

– Нет, вроде сам справился.

Он воткнул толстый провод удлинителя в розетку, нажал кнопку пуска и отступил, когда кондиционер заработал. В ноги Дейдре ударила струя холодного воздуха, она накинула простыню.

– Пожалуй, я лучше выключу этого зверя, – сказал Пол. – Обожаю смотреть на твои ноги.

– Не смей! – Дейдра улыбнулась, чуть нервничая.

С тех пор как она вернулась, они занимались любовью всего несколько раз. Нельзя сказать, чтобы она не радовалась возвращению. Нашла учительницу пения – молоденькую мамашу, которая только что переехала в Хоумвуд из города. Начала петь в женском хоре. Получала колоссальное удовольствие (больше, чем раньше, – поразительно!) от общения с детьми. За те месяцы, что Дейдра провела в городе, они подросли, стали более самостоятельными. С ними теперь так занятно. Да и снова оказаться рядом с Полом совсем неплохо.

Но заниматься с ним сексом по-прежнему не хотелось.

– Я собиралась спросить тебя о Лизе. – Дейдра поспешила перевести разговор на тему более интересную, чем ее ноги. – Как думаешь, она выкарабкается?

Дейдра много времени проводила с Лизой: возила ее на анализы и на приемы к врачу, помогала с детьми и по хозяйству. Сейчас Лиза в больнице. Два дня назад ей сделали операцию на печени – восемь часов под наркозом. Все прошло хорошо – нашли и удалили всего один пораженный участок. По мнению врачей, с раком они справились. Теперь здоровая часть печени начнет восстанавливаться и, если раковые клетки не выскочат где-нибудь еще – строго говоря, раковые клетки, обнаруженные в печени у Лизы, – это клетки рака матки, перебравшиеся сюда из первоначального места, но кто знает, где еще они могут прятаться (печень, как правило, страдает в первую очередь), – так вот, если больше нигде ничего нет, с Лизой все будет замечательно. Если, конечно, она ненароком не попадет под автобус.

Пол присел на кровать и вздохнул:

– Я ведь терапевт, не онколог.

– Все равно, что ты думаешь? Честно.

Он снова вздохнул, на этот раз глубже:

– Смертность от рака печени страшно высокая. Но в данном случае все развивается по наилучшему сценарию. Патологические изменения удалось остановить. Лиза молодая и в остальном здоровая женщина. Если кому и суждено справиться с подобной болезнью, так это ей.

Дейдра покачала головой:

– Рядом с ней я чувствую себя маленькой – жалуюсь на свой дурацкий зуб, как ребенок.

Пол ласково улыбнулся и взял Дейдру за руку:

– Можешь пожаловаться на зубик мне.

– Лиза не перестает меня поражать. Сегодня была у нее в больнице. Лежит, отовсюду торчат трубки, а она заказывает купальники для ребятишек.

Пол засмеялся:

– В этом вся Лиза. Голубой, красный, зеленый и розовый?

– Нет. Странно, но с тех пор как заболела, она совершенно отказалась от своей цветовой системы. Говорит, все равно эта система теряла смысл, когда вещи переходили по наследству от старших к младшим. Представляешь, она разрешила детям самим выбирать цвета.

– Анархия!

– Точно. Ей, правда, не очень нравится, что Мэтти требует фиолетовый с желтыми цветочками костюм для серфинга.

– Лучше уж пускай думает о костюмах для серфинга, чем о смерти.

Смерть. Как страшно, когда говорят о смерти твоей подруги. Дейдра поежилась. Пусть даже только о возможной смерти и пусть даже эта мысль постоянно сидит в твоей собственной голове. Она всегда здесь, эта жуткая мысль, – когда размышляешь о болезни Лизы, когда добиваешься, чтобы за ней как следует ухаживали, когда помогаешь ее домашним справиться с неизвестностью. Возможность смерти приобрела почти осязаемый образ. С оглядкой на нее Дейдра принимала решения, делала тот или иной выбор.

«Не забывай, – твердила она себе, – убедись, что делаешь именно то, что хочешь сделать».

– Просто голова кругом, как все переменилось, – вздохнула Дейдра. – До сих пор не могу поверить: Анна разводится и ждет ребенка, Джульетта разводится и, кажется, влюблена, Лиза на больничной койке. Смешно сказать, из всех нас только у меня жизнь какой была полгода назад, такой и осталась.

– Что же тут смешного?

Глянув в его доверчивое лицо, Дейдра сообразила: Пол понятия не имеет, о чем речь. Его не было в ресторане полгода назад, когда она объявила, что ненавидит его; он не в курсе ее немузыкальных фантазий касательно Ника и более увлекательной жизни.

А сейчас, когда она дома и уже не помышляет о том, чтобы бросить мужа и пуститься на поиски приключений, сказать ли ему правду? Бог свидетель, она хочет, чтобы их отношения стали более прочными и честными. Но значит ли это, что она должна исповедаться во всех своих прошлых грехах? Может, достаточно по клясться самой себе, что отныне она будет вести себя хорошо?

– Это я заварила всю кашу, я захотела петь, – сказала Дейдра, от души надеясь, что ее не разразит гром.

Все-таки это была правда, хотя и не вся правда.

– Остальных собственная жизнь более или менее устраивала.

– Просто ты единственная говорила об этом вслух. – Пол нахмурился и покачал головой. – Теперь совершенно ясно – ни одна из них не была до конца счастлива.

– А Лиза? Она же не сама выбрала себе рак, не сама устроила крутые перемены в жизни.

– В определенной степени – сама, – возразил Пол. – Не она решила сотворить себе рак, но, заболев, она сама решила изменить жизнь.

– Верно. Но вот что меня беспокоит. Всегда ли мы знаем, что для нас лучше? Я хочу сказать – вот мы изменяем что-то, но, может, изменить нужно не это, а совсем, совсем другое. Взять меня. Кинулась в музыку, собралась стать певицей. А вдруг мне надо было идти в медсестры или что-нибудь в этом роде? Работали бы вместе с тобой здесь, в Хоумвуде…

Пол похлопал ее по руке и поморщился:

– Ты это уже пробовала, милая. Ясно как божий день, это занятие не для тебя.

Дейдра его почти не слушала. Ей в голову пришла неожиданная мысль: она мечтала изменить свою любовную жизнь, сменив мужчину, а на деле все, что ей нужно, – изменить взаимоотношения с Полом. Остановка за малым: она и раньше не знала, как это сделать, и сейчас не знает.

– Я рада, что вернулась.

– Рада?

В чем, в чем, а в этом-то она не сомневалась.

– Мне надо, чтобы ты знал, Пол. Я здесь, потому что так захотела.

– Правда?

– Правда.

А если бы она, как Лиза, думала, что ей осталось прожить полгода или год? Вернулась бы домой в этом случае? Раньше, до вылазки в Нью-Йорк, Дейдра точно знала, как проведет последние месяцы на этой земле: начнет прыгать с парашютом, объедет весь мир – словом, совершит все, на что прежде не хватало смелости.

Теперь другое дело. Единственное, чего она хочет и чего всегда безумно боялась, – это жить здесь и любить свое семейство. И влюбиться, наконец, в этого мужчину, которого обожает!

Пол притянул ее к себе, прижал. Сердце гулко стучало прямо ему в грудь. Руки Пола поползли вниз, обхватили ее бедра.

– А этого ты тоже хочешь? – прошептал он.

Она лишь кивнула – слова застряли в горле.

Его объятия стали жарче, пальцы скользну ли под резинку трусиков. Она закрыла глаза и сделала то, что делала всегда, – начала представлять себе Ника.

Нет! Так нельзя! Она заставила себя открыть глаза. Это несправедливо по отношению к Полу, к их браку, к ней самой, в конце концов. Больше этого не будет.

– Погладь меня, Пол.

Он вытянул руку и опустил ладонь между ее ног. Ах ты, господи, вот неумеха…

– Нет. – Дейдра взяла его руку и направила. – Вот так.

Его пальцы касались ее то слишком грубо, то так легко, что она почти ничего не чувствовала.

Но должно же, должно получиться! Что делать? Если она разозлится или будет нетерпеливой, станет только хуже. Одно ясно: больше она не желает лежать рядом с собственным мужем и при этом далеко от него, в воображаемом мире, не желает получать удовольствие со всем не от того, что происходит в постели.

В голове мелькнуло смутное воспоминание.

– Знаю!

Куда же она это засунула? В укромное место, чтобы не нашли близнецы и случайно не наткнулся Пол. Молодец! Отличное место! Они точно никогда не найдут. Самой бы отыскать. В ящике с бельем нет, под ночными рубашками нет, под колготками нет, в старинной деревянной шкатулке, где лежат паспорта, тоже нет… Ага! Вот где! Лежит себе спокойненько под шелковым бельем, которое она надевала на свадьбу и с тех пор больше никогда. Давнишний подарок Лизы – «маленький дружок». Умница Лиза не забыла снабдить его батарейкой, и, разумеется, самой долгоиграющей. Дейдра повернула рычажок, и «дружок», ожив, застрекотал.

– Что это такое? – с кровати спросил Пол.

Дейдра с улыбкой показала машинку.

– Что же это?

– Не волнуйся. – Дейдра стянула через голову майку, стащила трусики и забралась на кровать. – Увидишь, нам обоим понравится.

Лиза растянулась на одеяле, подставив лицо лучам горячего солнца. Наконец-то лето. На верное, следовало бы позаботиться о солнцезащитных средствах, но по непонятным причинам она чувствовала себя совершенно неуязвимой. Она пережила рак матки и рак печени – поправка: маточный рак печени, как ни странно это звучит, особенно учитывая, что у нее вообще больше нет матки, – и теперь полагала, что уж рак кожи ей точно не грозит. В следующем месяце она побеспокоится о защите от солнца. В следующем месяце она обо всем побеспокоится. А сейчас хочется просто расслабиться.

Где-то во дворе жужжала косилка Томми. На то время, что она была в больнице, и потом, когда несколько недель приходила в себя дома, попутно проходя курс химиотерапии, Томми взял отпуск и с утра до ночи ухаживал за женой и детьми, выполнял самое необходимое по дому. А двор запустил. В конце концов, явился Пол и скосил густую весеннюю поросль. Однако через две недели трава снова была детям по колено. Сад заполонили сорняки. Но сегодня утром Томми наконец нашел время и привел лужайку в божеский вид. Коротенькая жесткая стерня щекотала Лизе спину даже сквозь рубашку и одеяло. Сейчас Томми возился с травой вдоль подъездной дорожки и, без сомнения, блаженствовал.

С закрытыми глазами Лиза прислушивалась к детской болтовне неподалеку. Они притащили краски и огромные листы бумаги. Томми разрешил им надеть купальники.

– Когда закончат рисовать, побегают под разбрызгивателем и снова будут чистыми, – объяснил он.

Именно так всегда рассуждала ее мать. Лизу такое легкомыслие неизменно доводило до белого каления, но в теперешнем размягченном состоянии она только улыбнулась.

На лицо упала тень. Облако? Нет, не похоже. Лиза приоткрыла глаза. Над ней стоял и пыхтел Генри. В руке он держал длинную тонкую кисточку, с ее кончика угрожающе свисала капля красной краски. Помедлив, капля шлепнулась Лизе на щеку.

– Ничего страшного, – поспешила сказать Лиза, надеясь сразу пресечь возможные слезы Генри.

Он снова запыхтел, продолжая пристально ее разглядывать.

– Тебе что-то нужно, милый?

Он зашептал, но так тихо, что пришлось переспросить.

– Я сказал – можно мне покрасить твою голову?

Что? Потребовалось некоторое время, что бы до нее дошло. Простая, по сути, просьба, но как-то не рассчитываешь услышать ничего подобного, а потому сразу и не сообразишь, о чем речь. Покрасить? Ее голову? Она подняла руку к голове. Вот оно что: косынка, которой она по-пиратски повязала свой лысый череп, свалилась. Ну, разумеется. Кто сможет устоять перед таким холстом! Кто, имея под рукой краски и кисти, не испытает искушения раскрасить его? А почему бы нет? Хуже, чем сейчас, все равно выглядеть невозможно.