Все это для него было не важно, куда важнее то, что и на сей раз драгоценному Грифелю это удалось…

— Ну что ты?.. — растерянно пробормотал мой начальник, осторожно отдирая меня от себя и бросая смущенный взгляд на водителя, глядевшего на нас с искренним сочувствием. — Что это ты?..

Потом, когда я, навсхлипывавшись, и сама отодвинулась на другой конец сиденья, шеф пощупал свой действительно намокший шарф и ухмыльнулся:

— Высморкаться заодно не желаешь? А то давай, не стесняйся — все равно сушить, да и простирнуть придется!

— Я платок забыла… — пробормотала я, еще не в состоянии воспринимать шутки, еще не прочувствовав до конца, что все действительно обошлось. — Простите меня, — сказала я Грифелю. — Я…

— Только не говори, что «больше не будешь»! — нарочито раздраженно перебил он. — Во-первых, взыскание, помимо того, что на неделю отстранена, все равно получишь. Во-вторых, будешь, и не однократно. Не такое — так еще что-нибудь отколешь.

— Плевать на взыскание, — сказала я. — Хоть десять взысканий, лишь бы…

— Ух!.. — произнес Грифель. — Гляди-ка, уже и оживать начала! Хотел бы я знать, зачем мне, старому идиоту, на мою и без того больную голову, слабое сердце и никудышную печенку, нужна под боком такая ядовитая ящерица, как ты?!

И он выматерился еще раз — так затейливо, многоэтажно и смачно, что мы с водителем переглянулись — с искренним восхищением…

…В третий раз за эту сумасшедшую неделю я припарковала свой «москвичонок» в самом начале Алтуфьевского шоссе, рядом с родным для Лидии Ивановны храмом.

Зима уже полностью вступила в свои права, укрыв все вокруг пока еще белоснежным покровом. В таком чудовищном мегаполисе, как мой родной город, каждое время года прекрасно лишь в первые дни и недели своего наступления. Такие, как сегодня, когда еще не потемневший от дымов снег последней зимы века и тысячелетия сияет своей чистейшей белизной под лучами неяркого красноватого солнца, заставляя невольно щуриться, когда оглядываешься по сторонам.

Маленький храм стоял молчаливо, словно задремав под снегом, не миновавшим и его купола, и я в первую секунду подумала, что он закрыт. Но, словно специально, чтобы развеять мои сомнения, тяжелая дверь чуть-чуть приоткрылась, и оттуда выскочил какой-то мальчонка, припустив тут же дальше — вниз по улочке.

Моя старая знакомая — суровая свечница Раиса — оказалась на месте. Стоя за небольшим прилавком, уложенным иконками, крестиками и свечами, она, мрачно сдвинув брови, пересчитывала какие-то мелкие купюры и монетки: очевидно, утреннюю, надо сказать, совсем не густую, выручку.

— Здравствуйте, Раиса, — сказала я негромко, подойдя к прилавку с другой стороны.

— Господи благослови… — ответила женщина и только после этого подняла голову. — А-а-а… Опять ты. Что — снова «по долгу» или как?

Она усмехнулась.

— И да, и нет…

— Капюшон-то свой накинь, — вздохнула Раиса. — Нельзя нам, бабам, в храме Божием с непокрытой головой находиться… Это уж пусть за границами разрешение такое противозаконное дают, а мы — как положено… Так чего тебе на этот раз надо вызнать?

Я поспешно натянула на голову капюшон своей дубленки.

— Извините… Мне не вызнать. То есть вызнать, но не то, что вы подумали… Как можно заказать сорокоуст по убитому человеку?

Раиса посмотрела на меня испытующе, покачала головой и извлекла из-под прилавка тетрадку.

— Говори, как имя его, крещеное, конечно, ежели крещеный… А ежели нет — не то что сорокоуст, а и молиться за него в храме нельзя, только дома.

— Крещеный, крещеный, — заверила я.

— Ты хоть знаешь, сколько это стоит-то? — уточнила она.

— Нет, но никакого значения это не имеет.

— Говори. — Она раскрыла наконец свою тетрадь.

— Александр…

Раиса слегка вздрогнула, но запись сделала и сумму назвала.

— И еще, — остановила я ее, уже готовую захлопнуть тетрадку. — Подскажите, как быть, если человек жив, но с ним беда и… Словом, на душе у него — страшный грех.

— Смертный?

— Да, и очень…

— Что «очень»? — Впервые за время нашего общения она удивилась.

— Я хотела сказать, что смертный в прямом смысле слова… И узнать, можно ли что-то такое сделать, чтобы человеку этому на душе сделалось не так страшно, как… ну…

— Можно, — пришла мне на помощь Раиса. — Коли денег не жаль, заказывай на три месяца заздравную… Триста рублей стоит, дорого!

Я мысленно проинспектировала свой кошелек и кивнула, а моя собеседница достала из-под прилавка другую тетрадь и вопросительно на меня поглядела.

— Лидия… — сказала я.

Раиса, наверное, целую секунду молча глядела на меня, прежде чем поправить в очередной раз:

— Надо говорить — «раба Божия Лидия».

Больше она не сказала ничего. Я расплатилась, попрощалась и покинула любимый храм Коломийцевой Лидии Ивановны — скорее всего, навсегда…


— Ни за что не отпущу! — сказала я, а Светланка, набычившись, упрямо мотнула головой:

— Отпустишь!..

Мы стояли посреди гостиной и, наверное, со стороны напоминали тех самых двух баранов из детского стишка, которые «утром рано» сошлись на одном узком мосточке. Очень тяжело отстаивать свою точку зрения, когда никаких аргументов, помимо материнских страхов, которые в качестве таковых фигурировать не могут, в запасе не имеется. Светланка это отлично поняла и сменила тактику.

— Ну, мамуся, — она расслабилась и нарочито спокойно уселась на диван, — сама подумай: в школе я была белой вороной? Была! Потому что все ребята в поход или в поездку, а меня, видите ли, мамочка не отпускает… Знаешь, как дразнили? Я тебе просто не рассказывала!.. Ну а теперь-то что, а? Тогда хоть маленькая была, более-менее понять тебя можно.

— Ты и теперь маленькая! — рявкнула я.

— Неужели? — В голосе дитяти звучал непередаваемый сарказм. И где только этому научилась?! — То же самое ты говорила перед пансионатом! И что, случилось страшное-ужасное от того, что я одна пожила?..

— К тебе очень быстро Катька приехала! А до этого — Настя…

— Ох уж твоя Катька! — фыркнула Светланка. — Да я ее только утром и видела, даже спать без нее укладывалась… Мамусь, не кипятись. И вообще… — Ее голос снова приобрел вредоносные интонации. — Если не дашь денег, займу и все равно поеду со всеми!

— У кого займешь?! — ужаснулась я.

— Найду у кого!..

— И нужно тебе это самое Золотое кольцо?

— И кольцо, и сама по себе поездка вместе с ребятами!

— Вот возьму весной или даже летом отпуск — вместе съездим, — привела я, уже сдаваясь, свой последний аргумент. И совершенно напрасно это сделала. Потому что при слове «отпуск» подлая Светланка рассмеялась фальшивым смехом и ржала не меньше минуты. Потом сделала вид, что вытирает выступившие от смеха слезы, и покачала головой:

— Если не ошибаюсь, «отпуск» тебе уже дали… служебный и неоплачиваемый. Так что другой, да еще летом, вряд ли светит… Ладно, мамусь, давай не будем ссориться, а? Я понимаю, тебе тут скучно будет… Возьми и съезди сама куда-нибудь, чего, в самом-то деле, пять дней подряд одной торчать?..

— Куда?! — с неожиданными для меня самой интонациями маленькой разобиженной девочки спросила я.

Светланка ответила не сразу. Вначале она поколебалась, потом отвела глаза и наконец выдавила:

— Ну… Хотя бы в то же Белозуево… Катька рада будет, а Родионов твой вообще от счастья треснет…

Называется — благословила…

— Тебя забыла спросить! — огрызнулась я и окончательно выкинула белый флаг. — Сколько это пятидневное удовольствие будет стоить?

— Ур-ра! — взвизгнула Светка. — И не беспокойся за меня, клянусь, все будет о’кей, клянусь, мамусик! Мы ж всей группой едем, а не я одна!..

— И чтоб каждый день мне на «трубу» звонила!

— А вдруг какой-нибудь один день неоткуда будет звонить? — забеспокоилась практичная и предусмотрительная Светка.

— Кто ищет — тот всегда найдет! — возразила я, поскольку еще и эти, совсем уж последние, позиции сдавать не собиралась. На том мы и порешили, хотя лично я, еще вчера порадовавшись тому, что каникулы в Светкином колледже хотя бы частично совпали с моими свободными днями, планировала провести их совсем иначе… Значит, не судьба. Неужели моя девочка и впрямь выросла? Или почти выросла?..

И, тяжело вздохнув, я отправилась вслед за сорвавшейся с места Светкой — помогать ей отбирать вещи в дорогу. За ней не проследишь — вообще ничего теплого с собой не возьмет. А за пределами Москвы, где нет под землей обширной и теплой коллекторской системы, погода всегда холоднее, чем в нашем огромном городе…

…Погода за городом и впрямь была холоднее. В чем я и убедилась лично, выехав наконец на легендарную Владимирку, давным-давно переименованную в безликое «Горьковское шоссе».

Промотавшись в абсолютном одиночестве по пустой квартире не меньше двух часов после того как проводила рано утром Светланку в дорогу, я сдалась и позвонила в Белозуево.

Катюшка обрадовалась страшно, уточнив, не буду ли я что-нибудь иметь против того, чтобы ночевать в тети-Люсиной квартире. Только тут я и вспомнила, что один московский гость у нее уже есть, и едва не передумала насчет поездки.

Но Катька, а вслед за ней и Анна Петровна, перехватившая трубку, с таким жаром приглашали меня к себе, что я опять сдалась: похоже, у меня в принципе наступил период сплошной капитуляции по всем фронтам… Вообще-то все эти дни мы созванивались постоянно. Ребята волновались за меня так искренне и так сильно, что мы с маленькой Светкой в итоге растрогались до глубины души. И решили, что даже при самом плохом раскладе с такими друзьями — точно не пропадем. В общем, в гости я отправилась с радостью и даже нетерпением: мне очень хотелось собственными глазами увидеть Анну Петровну, поднявшуюся с постели… Конечно, Катька доложила мне все не только сразу, но и подетально, описав со слов тети Люси, как та, переговорив с доктором, все время Катькиного отсутствия учила ее бабушку ходить заново, шаг за шагом осваивать позабытый ею процесс… Это было то самое чудо, которого не ждал уже никто, а оно взяло — и свершилось!..

На этом месте моих размышлений мне пришлось-таки съехать на обочину, извлечь из багажника специальную, дорогущую жидкость для стекол, рассчитанную на мороз, и вручную протереть лобовое стекло. Зима победила здесь, за городом, окончательно и бесповоротно. Свою любимую скорость мне тоже пришлось временно забыть и ехать не больше восьмидесяти — девяносто, поскольку я дала Катьке страшную клятву добраться до Белозуева живой и здоровенькой…

Поколебавшись, в конце нашего разговора я попросила ее не сообщать Родионову о моем приезде. Катька помолчала, а потом нерешительно вякнула:

— Ладно, если вы так хотите… Я его только что видела, между прочим, он своего сына на электричку провожал…

— Откуда знаешь, что провожал? — как можно равнодушнее поинтересовалась я.

— Сам сказал… Каникулы же у них. А может, сессия, не знаю, теперь все по-другому: и техникум не техникум, а колледж, и каникулы когда попало, и сессии в другие сроки… А что?

— Ладно, Катюш, давай не будем набалтывать лишние деньги, скоро увидимся! Думаю, к вечеру буду, — сказала я и положила трубку, пообещав ехать как можно медленнее.

Я и ехала медленно, поневоле, поскольку на трассе было скользко. А в итоге достигла цели уже в полной темнотище, около десяти вечера. Дверь открыл Володя, и, увидев за его спиной Анну Петровну — улыбающуюся, с палочкой в руках и в точности такую же пряменькую и ладненькую, как до болезни, я пришла в такой неописуемый восторг, что не сразу обнаружила, что моей Катюшки здесь что-то не просматривается.

— А где?.. — Я вопросительно посмотрела на присутствующих и чуть не рассмеялась от того, каким спокойным и торжественным тоном, словно даже гордясь за Катьку, мне ответила за всех тетя Люся.

— На труп выехала! — важно произнесла она. — Вызвали, поскольку она тут — лучшая… Еще попляшут без нее-то! Так и надо, а то все гнобили да гнобили! Почитай, больше года гнобили: то не так, да это не эдак… Совсем загрызли девку!

Я все-таки фыркнула, а потом, подумав, предложила съездить за Катькой, которая, как выяснилось, отсутствовала уже больше двух часов.

— Съездите, Светлана Петровна! — оживился Володя. — Я бы и вообще сразу с ней поехал, так мне это было особо, категорически запрещено! Лично Белоснежкой… Ладно, мы свое возьмем! Как думаете, рапорт еще долго будут подписывать?..

— Завтра позвоню Грифелю, — улыбнулась я, снова натягивая дубленку. — И, думаю, не позже чем послезавтра твоя Белоснежка получит вожделенную отставку… Пока!..

В здании городской управы на нужном этаже светилось одно-единственное окно. К счастью, дежурный меня узнал — видимо, запомнил по предыдущим визитам.