...Вместо писем из мешка посыпались агитационные противоалкогольные брошюрки. Вроде напоминания морякам: жрите шило, да не забывайте, что партия против зеленого змия и законы «сухие» и «полусухие» не просто так принимает, а исключительно по «заявкам трудящих».

Как выяснилось тогда, письма какой-то штабной головотяп совсе-е-е-ем в другие моря отправил, и получили их моряки как раз после похода, как вернулись в Большой Лог. Вот и жди, жена, приветов с моря...

* * *

Поэтому ночь не ночь, а после установки «жучка» в пробку будь добр еще выслушать, что ее муж с морей написал, да прокомментировать непонятки, да подбодрить, дескать, держись, подруга, дольше ждала, а теперь уж всего ничего – месяц-два-три осталось. С такой чужой морячкой не то что шашни, шуток никаких никто не позволял. Сегодня она грустная и одинокая. А завтра – твоя. Понимать надо!

А с предложениями непристойными, если приперло, – это к вольным морячкам, у которых мужики не в погонах по дальним странам моря утюжат, а рыбу ловят да грузы возят. Их, этих морячек гражданских, пол-Мурманска. Проводить с ними время было безопасно и приятно. Такая от подводника ничего, кроме любви, не хочет. И тайну она хранить умеет, так как ей ее безупречная репутация, пока свой мужик в море, нужнее, чем ему, подводнику залетному.

Ему что? Было – не было, все едино – «кобель». Он и не отнекивался: кобель так кобель. Плох тот подводник, который в кобели не годится. Больных и убогих в расчет не берем.

Где-то Баринов прочитал, что исследования в этом вопросе показали, что мужик без бабы жить более шести месяцев не может. Клинит у него и в мозгах, и в других местах от длительного воздержания. Говорят, об этих исследованиях доложили в свое время главкому ВМФ. «Советский моряк может все!» – изрек главный флотоводец и увеличил срок автономного плавания до одиннадцати месяцев. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.

Спасались проверенным способом. Четыре-пять месяцев автономки, а потом экипаж сдавал свою лодочку где-нибудь в порту Тартус резервному экипажу, пересаживался на какой-нибудь попутный пароходик и высаживался вскоре в Севастополе. А там морячков отправляли на двадцать четыре дня на базу отдыха, на мыс Фиолент, а офицеров и мичманов – в Ялту, в дом отдыха, куда спешным порядком за государственный счет вылетали-выезжали их жены.

Вот так, раз в полгода, дабы не доводить организм до критического состояния, о котором ученые талдычили, и проходила «семейная жизнь». Порой подводники долго морщили лбы и подсчитывали, от какого краткосрочного отпуска заводились дети. Тут уж все четко, не обманет жена. Да, впрочем, с этим практически не было проблем. Они тоже к такой жизни привыкли, оттого и нервные были, с подозрениями на измену и обидными ярлыками вроде «кобелины». Ну, это им казалось, что слово обидное. А в рядах самих кобелин это почти орден на груди. Потому как глупо отпираться: не был, не участвовал, не привлекался. Это пусть замуля честного из себя корчит и пяткой в грудь лупит: «Не изменял!» Кому этот старый занудливый пень нужен?! Он ведь, если какая дама на него глаз положила бы, после двухминутного своего трусливого любовного подвига ее двое суток уговаривал бы никому ничего не рассказывать! Ну, это анекдот такой есть. Хотя это точно про замулю.

* * *

«Итак, лет этак двадцать с хвостиком назад прибыл я на Крайний Север в поселок Большой Лог молодым лейтенантом, – написал на чистом листе бумаги Баринов, потом покусал кончик шариковой ручки. И уверенно застрочил дальше: – Романтики в моей шальной голове было хоть отбавляй. Во сне виделись далекие страны, почему-то пальмы и адмиральские звезды на погонах. Душа пела и требовала подвига...»

Баринов подробно описал свой первый поход, в котором познакомился с главными заповедями подводника. Снова погрыз кончик авторучки, перечитал написанное, поставил две запятые, потом зачеркнул их, сомневаясь в нужности знаков препинания, с которыми не очень дружил, и продолжил с чувством глубокого удовлетворения. Вот только сейчас понял он эту крылатую фразу, которую любил произносить самый долговечный генсек Советского Союза.

Баринов подпер голову рукой. Вроде не так много и написал, а притомился как-то. Но зато – чувство глубокого удовлетворения. Тьфу! Привязалось...

Вот плеваться негоже. Подводники в приметы верят. Но у Баринова как-то все вразрез с приметами шло. Вот взять хоть число тринадцать. Несчастливое и даже опасное число. Будь Баринов суеверным, он бы с тоской на лодочку свою ступил, потому как номерок у нее был как раз «чертова дюжина». Тринадцатой по очередности постройки из лодок этой серии была его субмарина. Несмотря на такой номер, она благополучно отходила всю свою подводную «жизнь» и от бед экипаж сберегла. Хотя первый ее механик Гена Птичников – царство ему небесное, давно в лучшем из миров – то ли по великой пьянке, то ли с большого бодуна бутылку шампанского с первого раза о корму не разбил. Не получилось. Кое-кто вздрогнул – быть беде. Но на него шикнули: «Не каркай!» И лодку все беды обошли стороной.

И другие приметы, которые считаются не совсем добрыми, на судьбе лодки и ее экипажа не отразились. В море выходили и в понедельник, и в пятницу, вопреки тому, что это не к добру. И женщины бывали на борту. Кое-кто из научных работников женского пола даже в море с экипажем выходил, следил за приборами и параметрами, которые они выдавали.

Баринов вспомнил, как кэп был вежлив с учеными дамами, и только мужики чувствовали, что он напряжен, как натянутая струна. Он был вежлив и молчалив. Даже доктор тогда забеспокоился о нем: все ли хорошо со здоровьем?

А все было просто: примета плохая – женщина на борту. И как только дамы сошли на берег, к кэпу дар речи вернулся, и стал он тем самым, узнаваемым, к которому так все привыкли.

* * *

«И вообще, в море нам с нашей тринадцатой по счету лодочкой везло, вопреки всем приметам. В последнем походе все компрессоры вышли из строя, воздуха взять негде было для продувания цистерн. Так мы просто с разгона, «пробкой» наверх вылетали и продували балласт газами от работающих дизелей. И если вода кончалась дистиллированная, тоже не беда. Собрали настоящий самогонный аппарат! Гнал, милый, воду за милую душу! Как говорится, голь на выдумки хитра. Потом, правда, слушок был, что кое-кто аппаратец этот по его прямому назначению употребил, точно не знаю. Но дыма без огня не бывает. Да, о дыме и огне: горели дважды. И тонули дважды. Так что огонь, воду и медные трубы самогонного аппарата мы вместе с нашей родной лодочкой успешно прошли, даром что довелось ей тринадцатой по счету на свет появиться и перепугать кое-кого номерком этим несчастливым...»

* * *

Баринову от мыслей о лодке стало жарко. Вслух бы не сказал, а в душе она для него была живой. Да еще и, можно сказать, со счастливой судьбой. Отмерив необходимо по штату число погружений и точно такое же число всплытий, «Новосибирский комсомолец» стал музеем. И Баринов не думал не гадал, да так вышло, что через много лет снова встретился со своей лодкой, уже на берегу. Он уже был сухопутный, и она – сухопутная.

Удивительно, но он всегда вспоминал о лодке, как о женщине, – с любовью. Иногда – с тоской. А как иначе, если еще вчера она была боевой подругой, а сегодня на нее приходят посмотреть все кому не лень. И сфотографироваться на память рядом, потому что нет уже никаких секретов. Это когда она по океанскому дну рыскала, как акула, с бортовым номером Б-396, пугая субмарины противника, все было засекречено. А сегодня это музей «Подводная лодка», поставленный почему-то в Москве, на берегу Химкинского водохранилища в Северном Тушине. Смешно! Какое это все имеет отношение к флоту и морю?!

После экскурсии на борт боевого корабля, который по выслуге лет не распилили на металлолом, а поставили на всеобщее обозрение, Баринов прижался к теплому, словно до сих пор живому корпусу и тихонечко, чтобы никто не слышал, сказал:

– Спасибо тебе, моя лодочка!

* * *

«Сначала корабелы назвали нашу лодку «Сом». Она и правда была похожа на эту подводную тварь – то ли рыбу, то ли зверя. Даже характер у лодки был сомий – в море она двигалась неторопливо, сосредоточенно. Не то что какая-нибудь килька в томатном соусе!

Когда первая лодочка этого проекта вышла на мировые просторы, натовские супостаты окрестили ее по-своему – «Танго».

А мы любовно обозвали ее «Резинкой». За корпус, оклеенный толстым слоем резины. Механики, правда, дали ей еще одно название, которого при дамах не упоминали. Очень мужское имечко – «Гандон, надутый водородом». Ничего обидного! Это за способность выделять большое количество водорода аккумуляторной батареей.

Если бы мне дозволили провести экскурсию по своей лодке, я бы о втором названии умолчал. Да и первое – с двойным смыслом. Но это пояснения для циников. В здоровом мужском коллективе никто ни от первого, ни от второго названия не шарахался. А как раз наоборот. Индивидуальные средства защиты, так сказать...

Кстати, об этих самых средствах. Байка, о которой я тут хочу поведать, обросла такой бородой, чтоее рассказывают все кому не лень. Причем каждый рассказчик, даже если он моря не видел ни разу в жизни, выдает ее за случай, произошедший с ним лично. Это как то самое бревно, которое с Лениным по Красной площади на субботнике, судя по мемуарам пламенных революционеров, несло человек триста. Впрочем, не исключаю, что проделанный мною трюк был героически повторен десятки раз.

Дело было так. Как-то раз после похода мы попали сразу в ремонт, до дому не добрались и оказались хоть и на воле, но вдали от того, что снилось нам последние полгода. Единственный счастливчик из экипажа – замполит. Его супруга подсуетилась и прикатила на свидание прямо в Мурманск. Значит, опять самое сладкое тем, кто бревна на субботниках носил! Пламенным революционерам, стало быть. И пусть бы он шел на свидание с дражайшей своей Марьей Ивановной и не трогал тех, кому обломали весь кайф. Так нет же! Вот что значит гадостная натура. Он, отправляясь на берег, нам объявил, что отныне начинает борьбу за нравственность. И стало быть, про всех, кто ее не блюдет и готов рвануть в кабак с пьянством и прочими излишествами, будет доложено женам.

Ну не гад? Гад!

Народ, конечно, расстроился. Тут от воздержания уже глаза из орбит лезут, а нам вместо дома – ремонт. Ну ладно, партия дала такую команду – исполним! Но зачем же тайное-то выдавать?

В общем, решили мы зама подставить по полной программе. У самого запасливого из экипажа выцыганили два презерватива – жутких «изделия № 2», упакованных не в яркую коробочку, как сейчас, а в серые аптечные пакетики. Легким движением руки мне удалось сунуть эти изделия в карман нашему замуле. С тем он и ушел на свидание.

Но на то он и замполит, что ему везде везет и из любого дерьма он чистеньким вылезает. Как стало позже известно, жена у зама распотрошила его вещички и презервативы обнаружила. Отнекиваться зам не стал. Как раз наоборот – изворотливый, паразит! – на ушко жене этот хитрожопый нашептал, что есть приказ – носить изделия в кармане всегда, потому как передающиеся половым – будь он трижды неладен! – путем заболевания таким образом можно предупредить. «Это НЗ – неприкосновенный запас», – доложил он жене для пущей важности. И раз НЗ не использован – это говорит об одном: о его супружеской верности и флотской чести!

В Большом Логе шила в мешке не утаишь, скоро жены подводников стали трясти мужиков на предмет наличия НЗ в кармане. Нет НЗ – стало быть, использовал по прямому назначению. Так что фразочка «Братцы, дайте два гандона в долг!» у нас никого не шокировала».

* * *

Баринов задумчиво просмотрел исписанную страничку. И порадовался за себя. Вот для статьи или книжки такое вряд ли пойдет, а у него – пожалуйста! Потому как для себя пишет. А если кто знающий прочтет, скажет, что все правильно, так и было. Правда жизни, так сказать.

* * *

Однажды, при заходе в сирийский порт Тартус, Баринова чуть не записали в шпионы. Дело было так. В любом иностранном порту морячков-подводников полагалось в те времена отпускать в город только группами по пять человек. Во главе такой группы обязательно должен был стоять офицер, коммунист, которого никакими соблазнами не собьешь с пути праведного.

Баринов построил своих четырех матросов и повел их в город. Время, выделенное на посещение магазинов – строго четыре часа! – пролетело быстро. Затарившись всяческим ширпотребом, группа Баринова двинулась обратно в порт, где ее в условном месте должен был ждать баркас, на котором им предстояло добраться до лодки.

Придя на место немного раньше намеченного срока и не обнаружив нужного плавсредства, моряки стали терпеливо ждать. И надо же тут было случиться беде: у одного матросика скрутило живот. Ну, негоже советскому моряку в иностранном порту наложить в штаны! Не мог Баринов такого допустить. Да и парня жалко. У него, несчастного, аж бисеринки пота на лбу выступили, только не плачет!