Энн Стюарт - Лабиринты лжи

Дедушка Генри Эммет, конечно, знал. Он знал обо всем, что происходило в его просторном особняке к северу от Сан-Франциско. Но он никогда не задавал вопросов и лишь грустно улыбался, каждый раз передавая ей аккуратно упакованные посылки с иностранными почтовыми штемпелями без обратного адреса.

И вот наконец-то она снова увидит брата! Она плохо помнила, как он выглядит, ведь прошло столько лет. Когда ей было двенадцать, он казался ей очень высоким, хотя росту в нем было меньше шести футов. Тогда у него были длинные волосы песочного цвета, которые он обычно забирал в хвост, и густая борода, скрывавшая большую часть лица. Бороду он стал носить за три года до своего исчезновения. Интересно, все ли он такой тощий и нескладный, как прежде? Ему уже под сорок — может быть, он превратился в учтивого и гладкого хлыща вроде ее недавнего самолетного соседа?

Будет ли он рад встрече? Дядя Харрис строго запретил им всем соваться на Гавайи и звать блудного сына обратно, пока не будут решены все юридические вопросы. Не хватало еще, чтобы наследника Чандлеров заперли в тюрьму, чтобы выжившие после того взрыва в Кембридже засудили его и растащили все его состояние. Даже тетя Минни решила подождать, хотя и с большой неохотой. Она чуть ли не ежедневно названивала Рейчел, и все время на работу, в отдел социального обеспечения их района, где та служила на мелкой должности. Начальник выражал ей свое неодобрение, поскольку Рейчел много времени проводила на телефоне но личным делам, но тетя Минни, страдавшая высшей степенью свойственного всем Чандлерам эгоизма, была неумолима.

До нее, конечно, дошел запрет дяди Харриса, но она не приняла его близко к сердцу. В конце концов, всему их семейству было известно, что она боится летать и ни за что не уедет из своей северной Калифорнии, если только там не приключится крупное землетрясение. Но дядя не учел ее сильной любви к брату, который был ей особенно дорог после скоропостижной смерти бабушки и дедушки, воспитывавших ее с младенчества, потому что ее мать погибла в авиакатастрофе, когда Рейчел было пять месяцев. Своего отца Рейчел не знала. За год до этого мать оставила родителям тринадцатилетнего Эммета, сводного брата Рейчел. Несмотря на большую разницу в возрасте, Рейчел и Эммет стали очень близки.

Дядя Харрис также не учел ее боль от измены Ральфа и настоящую физическую необходимость увидеть родного человека после столь долгой разлуки. Целую неделю она набиралась мужества, а потом взяла у недовольного начальника отпуск и купила билет на самолет.

Но даже когда это садистское средство передвижения приземлилось в Оаху, ее неприятности не закончились. Ее ждала пересадка на другой самолет, маленький и еще более опасный, который должен был доставить ее на небольшой остров Кауай, где ей предстояло найти Эммета, что тоже могло оказаться задачей не из легких. Дядя Харрис остановился в гостинице на одном конце острова, а Эммет, как стало известно, жил в маленьком коттедже на другом конце, на полоске земли, оставшейся от некогда обширных владений Чандлеров на острове. Рейчел хотелось, насколько возможно, обойтись без участия дяди Харриса. Она слишком долго мечтала о встрече с Эмметом, чтобы позволить дяде, при всех его благих намерениях, испортить красоту момента.

К счастью, ее бывший попутчик так и не вернулся на соседнее кресло. До конца полета она изо всех сил пыталась дышать ровно и думать об Эммете. Почувствовав сильный толчок, когда самолет коснулся земли, Рейчел тихо застонала. Дрожащими руками она отстегнула ремень, собрала вместе сумку, нетронутый кроссворд, прочие пожитки и остатки выдержки и направилась в здание аэропорта в туалет.

Был жаркий солнечный день, один из тысячи похожих один на другой дней, обдуваемый легким бризом, что позволяло не задохнуться. Человек, называющий себя Эммет Чандлер, сидел на крыльце коттеджа, положив спои длинные ноги в рваных кедах на перила, и откупоривал бутылку с пивом. Он, щурясь, глядел на океан и на широкую полоску белого песка прямо перед собой, принадлежащую ему одному, по крайней мере сейчас. «В раю есть свои преимущества, — думал он, — хотя все это напоминает красивую открытку». Но ему нужна была эта открытка — тепло, солнце, карамельно-сладкая погода, чтобы излечиться от усталости, которая въелась ему в кости. Давно он не мог вот так уединиться на крылечке с пивом, и это доставляло ему истинное наслаждение. Даже если эта афера вскоре раскроется, он успеет кое-что урвать. Хоть немного душевного спокойствия, возвращенного ему гавайским богом одиночества.

Он больше не спрашивал себя, зачем он связался с Харрисом Чандлером и согласился на эту безумную затею. Он знал, зачем он это сделал и, и ничуть о том не жалел. Лишь в такие мирные мгновения, когда только пение птиц и плеск воды нарушали полуденный покой, когда крепкий соленый запах моря и пряный аромат гибискусов щекотали ноздри, смешиваясь с запахом пива, он чувствовал себя безмятежно счастливым. Сегодня вечером он пройдет дальше вдоль пляжа, может быть, до мыса и обратно. Оставалось всего несколько дней, самое большее — неделя до воплощения второй части плана. И тогда уже не будет времени гулять вдоль берега, сидеть на крыльце с пивом, забыв обо всех неприятностях.

Но пока его ничто не беспокоило. Интересно, смог бы он когда-нибудь насытиться этим тропическим солнцем? Даже теперь, когда его посеревшая в тюрьме кожа покрылась глубоким темным загаром, он чувствовал, как жадно она продолжает впитывать горячие лучи. Откинувшись в шезлонге, он осушил бутылку «Хайнекен», зажмурился от слепящего полуденного зноя и стал вспоминать первые дни с Крисси.

Маленький самолет окончательно доконал Рейчел. Хорошо еще, что посадка производилась прямо из терминала и она не видела, какой он на самом деле крошечный. Когда она шлепнулась в кресло и ледяными пальцами застегнула ремень безопасности, было уже поздно. Поглядев вокруг, она захотела немедленно сбежать, но не смогла. Священник в черной рясе, чье кресло было напротив, долго возился, устраивая вещи, и загораживал проход. Она решила, что подождет. В детстве она получила католическое воспитание, не позволявшее ей толкать служителей церкви. А на Кауай всегда можно доплыть морем. Даже акулы представлялись ей менее опасными, чем этот нелепый кукурузник.

Мокрыми от пота руками никак не удавалось справиться с ремнем. Она уже собиралась позвать стюардессу, но тут зазвонил колокольчик, давая сигнал пристегнуть ремни. Ее охватило отчаяние. Двигатели неровно заурчали, и Рейчел понуро сгорбилась в кресле, готовясь встретить свою смерть где-то над Тихим океаном. По крайней мере, рядом был священник. Может быть, перед концом он согласится выслушать ее исповедь. Взлет прошел как в тумане. Она мучительно и тяжело дышала. Рейчел не осмеливалась открыть глаза, пока не услышала, как звякнули колокольчики, разрешающие отстегнуть ремни.

И тут она почувствовала на себе чей-то взгляд. Скорее всего, за ней давно наблюдали, а она не знала, отдавшись во власть паники. «Только не еще один свингер», — мысленно взмолилась она.

Украдкой скосив глаза вправо, она увидела священника, помешавшего ей сбежать. Он с добродушным сочувствием смотрел на нее.

— По всему видно, вы не любите летать, — пробормотал он, освобождая от ремня свой обширный живот.

— Не очень-то, — горестно подтвердила она. — Пытаюсь избегать этого, насколько возможно.

— Надеюсь, вы пошли на столь рискованный шаг ради благого дела? — Его светло-карие глаза тепло улыбнулись ей.

У него была плешь на голове в окружении венчика седых волос, точно тонзура, хотя Рейчел была уверена, что в этом виновата природа, а не религия. Его лицо и руки загорели до глубокого красно-коричневого цвета, и только морщины вокруг добрых глаз, улыбающегося рта и складки под подбородком были на тон светлее. На вид ему можно было дать от тридцати до шестидесяти. Рейчел сказала бы, что где-то посередине, лет сорок пять. На островах он, должно быть, жил уже давно.

— Самого что ни на есть. — Она слабо улыбнулась. — Я собираюсь повидать брата.

На пухлом лице священника появилось выражение вежливого интереса. Салон уже наполовину опустел. В задней части остались только они вдвоем.

— Как хорошо для вас обоих, — улыбнулся он, наклоняясь к ней через пустое кресло. — И давно вы не виделись с братом?

— Пятнадцать лет. — Увидев, как он замер, она поспешила объяснить: — Но не по нашей вине. Просто… были семейные проблемы. Но теперь все наладилось, — прибавила она больше для себя, чем для священника, проявлявшего интерес из чистой вежливости.

— Не хочу надоедать вам расспросами, мисс…

— Чандлер. Рейчел Чандлер.

— Рейчел Чандлер, — с удивлением повторил он. — А мы думали, приедете вы или нет.

— Вы думали? — Она безотчетно расстегнула ремень и пересела в его ряд.

— Но вы же сестра Эммета Чандлера, не так ни? Давно ходили слухи, что рано или поздно вы приедете. Но я не знал, что вас ожидают.

Теперь настала очередь Рейчел удивляться.

— Откуда вы знаете? Вы знаете моего брата?

— Мы пока не встречались, но когда-нибудь обязательно встретимся. Кауай — во многих отношениях остров очень маленький, и слухи распространяются быстро. Когда приехал ваш дядя в поисках наследника многомиллионного состояния, это наделало тут шуму. А потом объявился и Эммет. Вот так история! Все газеты писали о нем и его семье, включая младшую сестру. Ах, простите, я отец Фрэнк Мерфи. Я на острове уже четыре года, и появление вашего брата тут все восприняли как чудо.

— Представляю.

— Последние недели я собирался навестить его, но так и не выбрался на ту сторону острова. Может быть, вы скажете ему, что я приеду?

— Вы знаете, где он живет?

— Догадываюсь. В том, что осталось от старого поместья Чандлеров, верно? В восточной части острова. Вы что, никогда там не бывали, мисс Чандлер?

— Рейчел, — механически поправила она. — Нет, не была. Я первый раз на Гавайях. Сюда ведь добираются самолетом. — Она виновато улыбнулась. — Раньше у меня не было причин совершать такие подвиги. А вы не могли бы поточнее рассказать, где он живет? Я надеялась, что таксист будет знать, а теперь я что-то не уверена. Я могла бы спросить у дяди Харриса, но я лучше потом с ним встречусь. — Она замолчала, поняв, что рассказывает этому священнику такое, чего не сказала бы своим лучшим друзьям, но затем отбросила сомнения. Священники — лучшие конфиденты, их этому учат. А его интерес и сочувствие — это как раз то, что ей сейчас необходимо.

— Так он не знает, что вы приезжаете?

— Никто из них не знает. Я хотела их удивить. Вот только я не знаю, как добраться до дома Эммета.

— Вот так сюрприз их ожидает! — воскликнул отец Фрэнк, и губы его дрогнули в улыбке. — Не беспокойтесь, я отвезу вас к дому вашего брата.

Внутри у Рейчел боролись облегчение и сомнение.

— Вам это точно по пути? — Прими она его доброе предложение, это решило бы много проблем. Им с братом он не помешает. Его общество было бы ей куда приятнее, чем общество дяди Харриса, который наверняка тут не просыхает.

Отец Фрэнк, казалось, умел читать чужие мысли.

— Точно. Я вас оставлю, а сам навещу его как-нибудь в другой раз. Посторонние вам сейчас ни к чему.

Рейчел, обычно такая сдержанная, ослепительно и широко улыбнулась ошеломленному отцу Фрэнку и воскликнула:

— Да вы просто святой!

Отец Фрэнк Мерфи криво усмехнулся:

— Не вполне, друг мой. Но я стараюсь.

Его лицо блестело от пота, расстегнутая донизу рубашка цвета хаки промокла насквозь, струйки влаги стекали по спине. «Где же эти чертовы пассаты, когда они нужны?» — думал человек, выдающий себя за Эммета Чандлера, щурясь под слепящим солнцем на пляже. Сыпучий песок жег его босые ступни.

Возможно, ему стоило начинать шевелиться, чтобы жизнь завертелась, иначе он рисковал навсегда застрять на этих сонных островах. Не то чтобы он не заслуживал несколько месяцев покоя, но сейчас просто было не время. Зуд в ладонях, напряжение безветренного полудня, тревожные предчувствия, заставлявшие его курить слишком много сигарет и пить слишком много пива, — все это были знаки того, что что-то должно случиться. Только поскорей бы. Ожидание становилось невыносимым.

От Харриса Чандлера в этом смысле проку было немного. Старый бочонок с ромом не любил торопить события.

— Что за спешка, милый мальчик, — говорил он ему этим утром, — всему свое время.

Но он был не из тех, кто отдается на милость судьбы. Он и так слишком долго ждал.

Точнее, пятнадцать лет. Ему до смерти надоело ждать.

Он чувствовал, как каменеют мышцы ног, как накатывает знакомое отчаяние. Страх, что перестанет слушаться тело, едва вернувшее себе былую силу и ловкость, которые он привык считать законным даром небес. Он до сих пор удивлялся, как сильно сорокалетнее тело способно деградировать за полгода в камере пять на восемь. И как чертовски долго оно восстанавливается.