Билли взял конверт из рук Брукса, надорвал его по краю и вытащил небольшую пачку официальных бланков, которую сначала пролистал, а потом начал читать.

Отойдя от окна, Джонни присоединился к сестре, завершив образование двух противостоящих лагерей. В одном были они, другой составляли Билли, его дети, его зять.

– Итак, линия фронта обозначена, – нахмуренные брови Дэвида в полной мере соответствовали мрачному его тону.

– Зато теперь ясно, кто с кем, – совершенно неуместно заметила Диана.

– Это она про нас, – шепнул Джонни своей сестре. – Она уверена, что загнала нас в собачью конуру, где нам и место, а теперь пытается вспомнить, куда подевала цепь, на которую нас надо посадить. – Он посмотрел на сестру любящим взглядом, явно гордясь ею: – Ты всегда обожала разные потасовки, но это будет всем дракам драка.

– Знаю, – коротко ответила Роз, глаза которой, приняв цвет сладкого шерри, уже сверкали в предчувствии близкого сражения. В последнее время она слишком много размышляла – о матери, о Джеке Россе, теперь ее снедала жажда активной деятельности – иначе не сбросить ей тяжелые оковы невыносимой потери и горя, которые могут напрочь выбить ее из колеи, если она им поддастся. Теперь же, когда стало очевидно, что война объявлена и пришло время действовать, ей стало легче.

Тихо, но так, чтобы слышал не только он, Роз ответила брату:

– Наша мама хочет, чтобы восторжествовала справедливость, чтобы можно было хотя бы сравнять счет, разом отомстить ему за все его измены. Половину своей жизни она отдала Билли, но она не желает отдать ему свою смерть.

Билли это слышал. Даже не потрудившись сложить вместе прочитанные страницы, он скопом втиснул листки обратно в конверт и с презрением швырнул его в сторону своей падчерицы. Жест, которым он объявил о начале боевых действий.

He обращая на нее внимания, он двинулся вон из комнаты, за ним, так же не глядя в сторону противника, заспешила Диана. Вышел и Брукс, подражая своему хозяину. Один только Дэвид остановился перед Роз и словно в раздумье поднял вверх глаза:

– Ты всегда славилась отвагой, – сделал он ей комплимент, – но вот никак не могу вспомнить, кто это из великих однажды изрек: «Как же глупы эти храбрецы».

Роз начала действовать, согласно плану Ливи. В первую очередь разослала составленные матерью некрологи в газеты, которые та ей указала: в лондонскую «Таймс», нью-йоркскую «Таймс» и «Курьер», контролируемый Рэндольфами. Первые два некролога были краткими, третий более пространный, но в каждом видное место было уделено ее первому мужу и двоим детям от него. Сообщалось в них также, что церемония похорон будет сугубо частной: участвовать в ней смогут только по персональным приглашениям. Будут отслужены две панихиды: одна в Лондоне, другая в Нью-Йорке.

Первым визит соболезнования нанес виконт Челмский. В течение всей болезни Ливи он навещал ее регулярно, за исключением нескольких последних недель, когда вынужден был оставаться дома в связи с тяжелой травмой ноги, полученной им после того, как его выбросил из седла неожиданно заартачившийся жеребец. Он только встал на ноги, и в дом Морпетов явился на костылях.

Билли не смог встретить его: у себя в набинете он совещался с адвокатами. Диана уехала примерять траурное платье, Джонни висел на телефоне, отвечая на бесконечные расспросы не в меру обеспокоенной жены. Где находился Дэвид, никто не знал. Поэтому Джеймза обняла только Роз, и чувства его были очевидны.

– Вы хотели бы взглянуть на нее? – мягко спросила его Роз. – Вы единственный, против кого она не стала бы возражать, хотя наш американский обычай осматривать покойника претил ей всегда.

– Нет! – отрицательно покачал головой Джеймз. – Я хочу запомнить ее такой, какой знал, яркой, жизнерадостной и жизнелюбивой.

Роз провела его в гостиную, где он обычно работал с Ливи. Оглядевшись, он вздохнул:

– Как много воспоминаний... И по большей части, как ни странно, радостных.

– Ну а вы как поживаете, Джеймз? Я смотрю, вы здорово похудели.

– Да вот, проклятая нога не дает покоя... хоть убей, не желает срастаться как нужно... Я и сюда выбрался тайком, нарушив все предписания врача, но по-другому я не мог. Я считал вашу маму одной из самых близких мне людей. Как это тяжело. Когда-то я видел ее ежедневно, в последнее же время вообще не видел и ужасно по ней скучал. Мне ее теперь всегда будет не хватать. – Он замолчал, и Роз не мешала ему молчать. Наконец он сказал: – И еще я очень хотел повидать вас лично... мне не терпится узнать, что вы решили относительно меня, если, конечно, у вас уже есть решение.

– Да, есть, – ответила Роз, и по тому, как она это сказала, Джеймз понял, каким оно было, хотя говорила она с ним довольно мягко. – Я не могу выйти замуж за вас, Джеймз. Не думаю, что гожусь на роль виконтессы, которая нужна вам. К тому же мне явно не по душе условный брак – если я вообще когда-либо выйду замуж.

– Но ведь я вам сказал...

– Что вам нужен наследник. Я не хочу выходить замуж для простого продолжения рода. – Она видела, что Джеймза коробит ее прямолинейность, но воспоминание о Джеке Россе было еще слишком свежо, чтобы выразить это иначе. – Но я бы очень хотела, чтобы, как и прежде, мы оставались хорошими друзьями.

Заметно было, что Джеймз ожидал другого ответа, тем не менее он тотчас откликнулся:

– Конечно. Не будем одним махом рушить сразу все. Останемся друзьями.

И благоразумно перевел разговор на тему похорон. Роз вкратце обрисовала ему положение вещей на данный момент, выслушав которое, он сказал:

– Если ваша мама решила сделать именно так, значит, она очень этого хотела. Она ведь не из тех людей, кто подвержен неожиданным капризам. – Глаза его понимающе сверкнули: – Могу представить, как раздосадован лорд Банкрофт. Мне бы хотелось повидаться с ним, если это возможно.

– Думаю, он бы тоже хотел встретиться с вами, но в данный момент идет боевой совет полевых командиров. Как только они уйдут, я скажу Бэйнесу, чтобы он проводил вас к нему. Мы стараемся как можно реже попадаться на глаза друг другу. А пока, не желаете ли выпить бокал вашего любимого амонтилладо?

Как и предсказывала Ливи, Билли нажал на все рычаги. Под боевые знамена были призваны все его адвокаты, начиная с могущественного лорда Стерлинга. Состоялось бесчисленное множество различных встреч, конференций, совещаний, консультаций с именитыми авторитетами, лихорадочно изыскивались прецеденты. Оба враждующих лагеря заняли боевые позиции, и Рэндольфы обнаружили, что их стан размещался в Ковентри. Поскольку Роз была по уши занята исполнением тех пожеланий Ливи, которым их адвокаты дали зеленый свет, она этому даже не удивилась. Джонни улетел в Бостон, куда к родителям переехала его жена и где хотела рожать двойню. Перед отлетом из Лондона Джонни в присутствии адвокатов сделал клятвенно заверенное заявление, в котором изложил пожелания своей матери и взятое с него торжественное обещание выполнить их. Когда пожелания эти обретут юридическую силу, он тут же прилетит в Вирджинию на похороны.

Роз между тем приступила к выполнению подробных инструкций Ливи. Согласно первому их условию, ее тело должны были одеть в великолепное подвенечное платье от Диора, которое было на ней в день венчания с Джонни Рэндольфом. Платье это, затем тщательно завернутое в легкую прозрачную ткань, пересыпанную лавандой, и помещенное в коробку, отправлено было в кладовые «Иллирии», где оно с тех пор и хранилось. Лицо Ливи доверили визажисту, который ухаживал за ней в последние недели болезни, парикмахер соорудил для нее парик из естественных волос и причесал его на ее обычный манер: с коротко подстриженной челкой, убранной со лба. Когда она была готова к погребению, только ближайшим родственникам позволили видеть ее в гробу, который так и оставался в ее спальне. Само погребение задерживалось до момента разрешения спора относительно его места.

Когда приехали Корделия и Тони, Роз повела их наверх к сестре. Всегда по-царски выдержанная и невозмутимая, Корделия была потрясена увиденным, и ее пришлось срочно сдать на руки собственной горничной, которая немедленно уложила хозяйку в постель, напоив ячменным отваром и приложив к вискам ароматический компресс.

Тони долго и неподвижно смотрела на свою сестру.

– Она как была, так до конца и осталась красавицей, – выдавила она наконец. – Только Ливи способна на это. У нее даже не изменилось лицо, правда? Только очень похудело... – Голос ее сорвался, и она отвернулась. – Как говорит поэт, подобных ей меж нами мы не увидим никогда...

Она закусила губу, и Роз показалось, что в глазах ее блеснули слезы, но затем она проговорила обычным своим голосом:

– Господи, как бы мне хотелось сейчас выпить чего-нибудь... и выслушать твои объяснения. Я понимаю, многого ты не могла сказать по телефону, но даже то, что я услышала, напрочь лишило меня сна и покоя, и я буквально сгораю от нетерпения услышать подробности.

Они спустились вниз, но было очевидно, что Тони явно не в себе, и наконец в гостиной Ливи она не выдержала и расплакалась.

– Мне ужасно будет ее не хватать. Мы были очень близки, она и я, ведь разница между нами всего три года.

Роз знала верное средство, способное успокоить тетку, и пошла готовить кувшин крепкого маргаритас.

– Благослови тебя Бог... – всхлипнула Тони, принюхиваясь, вытирая слезы и высмаркиваясь, прежде чем взять от Роз бокал, присыпанный по краям солью. Она сделала основательный, долгий глоток и с наслаждением прикрыла глаза: – А теперь садись и рассказывай, что здесь происходит. Когда я приехала, Диана посмотрела на меня волком. Я здесь что, персона нон-грата, так это понимать, что ли?

– Нет, конечно, но ты, увы, из рода Гэйлордов. А здесь признают только Банкрофтов.

– Ну-ка, ну-ка, рассказывай.

Что Роз и сделала.

– Надо же, ну и хитрюга Ливи! Ни словом не обмолвилась в мой последний приезд, да и раньше молчала как рыба. – Тони восхищенно хихикнула: – Да, недаром говорят, что месть сладка... У Билли, наверное, было уже сорок сердечных приступов?

– Думаю, гораздо больше.

– Но почему она это сделала? Хотя, если вспомнить, так она только и говорила, что о прошлом. Вспоминала вещи, о которых я и думать забыла... о матери, отце, о Долли Рэндольф, но главное – о твоем отце. Бесконечно много о твоем отце...

– Мне кажется, она так долго размышляла о своем прошлом, что в конце концов поняла, где и когда совершила роковую ошибку. Мы часто говорили об этом, причем по-настоящему, всерьез. Она объяснила мне многое, чего раньше я никак не могла, да и не желала понять: например, о своем времени, когда была молодой, об ограниченном выборе для женщин, об их ожиданиях. То, что она решила сделать, не было сделано сгоряча. – Роз посмотрела своей тетке прямо в глаза: – А если она ничего тебе не рассказывала, так винить в этом надо прежде всего саму себя. Она считала, что ты никогда не умела держать секретов.

Тони обиженно вспыхнула, но тотчас рассмеялась.

– До чего же хорошо она меня знала. Я действительно умею хранить только свои тайны.

– И еще она сказала, что тетя Корделия была бы шокирована ее пожеланием, она ни за что бы не одобрила ее действий и сделала бы все, чтобы отговорить ее от этой затеи. Поэтому и ей она тоже ничего не сказала.

– И в чью же пользу счет на данный момент?

– Мне кажется, мы с Джонни пока опережаем вас на пару очков. Во всяком случае, никто, не препятствует мне заниматься своими делами, и к похоронам уже почти все готово. Единственная загвоздка – где они состоятся?


– Надеюсь, вы понимаете, – лорд Стерлинг, грузно восседая за огромным рабочим столом, оценивающе глянул на Роз, – как действия вашей матери оскорбляют и огорчают вашего отчима. Ведь, мягко говоря, его пытаются публично унизить.

– Единственная область, в которой при жизни весьма преуспела моя мать в замужестве, – это область публичного унижения. – Холодный ее взгляд уперся в, казалось бы, мягкий и доброжелательный, весьма проницательный взгляд адвоката. – Предпринятые ею шаги – не дань сиюминутной обиде и капризу, лорд Стерлинг. А так как мои адвокаты утверждают, что первое ее завещание обладает законной юридической силой и нет никаких оснований устраивать ему какую-то особую проверку, то почему же ее похороны до сих пор не могут состояться в точном соответствии с высказанными в нем пожеланиями?

Лорд Стерлинг покачал своей массивной головой так, что дрогнули тяжелые складки щек, и поджал резиновые губы:

– Дело не в законности или незаконности завещания, мисс Рэндольф, и вам это известно не хуже меня. Речь идет о браке, длившемся ровно двадцать пять лет, о глубоко оскорбленном муже, о противостоянии внутри семьи, наконец. Грубо говоря, речь идет о публичной фиге, сунутой в лицо мужчине, который всегда был для вашей матери идеальным мужем.

– Дайте мне определение понятия «идеальный муж», – возразила Роз. – Под «идеальным» вы, очевидно, понимаете мужа, который начинает изменять своей жене спустя несколько недель после медового месяца? Идеальный, по-вашему, это муж, который изменяет своей жене с лучшей ее подругой? Или, быть может, идеальный муж – это человек, из-за зловредности которого его жена выкуривает по шестьдесят сигарет в день, запивая их таблетками валиума, которые ей приходится принимать дюжинами, а в дополнение к этому два раза в неделю регулярно ходить на прием к психиатру? Идеально ли для любящего мужа спуститься в столовую, чтобы проверить сервировку стола для званого обеда, на организацию которой его жена потратила несколько дней, продумывая каждую ее деталь, и, лишь мельком взглянув на стол, бросить небрежно: «Мне не нравится. Переделай»? Такое определение понятия «идеальный муж» не содержится ни в одном из известных мне словарей. Если бы мой отчим был идеальным мужем для моей матери, неужели бы она завещала быть похороненной рядом с человеком, который действительно был ей идеальным мужем? – Роз встала. – Боюсь, мы зря теряем время. Никто не заставит меня согласиться с тем, что моя мать не имеет права сама решать, где ей быть похороненной. Всю свою жизнь она делала так, как ей приказывал он. Свою смерть она вольна обставить, как сама того пожелает. Чтобы убедиться в этом, я готова за подтверждением обратиться в палату лордов. – Она решительно и твердо посмотрела на одного из видных членов этого августейшего собрания. – И если я вынуждена буду сделать это, можете передать своему клиенту, что в качестве доказательств измен «оскорбленного» мужа я приведу имена, адреса и даты сотен случаев, когда он изменял моей матери с другими женщинами. О да!.. Всем им она вела строгий учет. И делала это скрупулезно и тщательно, как все, к чему прикасались ее руки. Имеются ее дневники, где кровью описаны ее боль и душевные переживания. Я не хотела бы этого делать, но, если обстоятельства заставят меня, я ни перед чем не остановлюсь. Не считайте мои слова пустой угрозой, лорд Стерлинг. И тогда посмотрим, что из такой пикантной новости сотворят фельетонисты! Нынешнюю новость они успели уже обглодать до костей!