– Что-то же должно произойти, рано или поздно.

– Я бы на это не рассчитывала. Джордж Буш часами ломает себе голову, вылезать или не вылезать из собственной постели. Что же он даже не позвонил тебе? Ведь у них там в Саудовской Аравии тоже есть телефоны, известно это тебе, дорогая?

Более пристально присмотревшись к Роз, она спросила:

– Это что, так серьезно?

– Очень серьезно, по крайней мере в одном. Я беременна.

Тони поперхнулась своим виски.

– У меня всегда был четкий двадцативосьмидневный цикл, – пояснила Роз, – но вот уже две недели, как ничего нет. Тогда я провела один из так называемых домашних тестов на беременность, и результат оказался положительным.

– Не могу поверить своим ушам. Ты переспала с мужчиной прямо посередине своего цикла и даже не подумала уберечься? – ужаснулась Тони.

– Мы оба вообще тогда ни о чем не думали.

Улыбка на лице Роз возбудила в памяти ее тетки целый рой приятных воспоминаний.

– Я тоже один или пару раз залетала. Но после того как пошли разговоры о спиде, ни-ни. – И назидательно Роз: – Тебе, моя крошка, тоже следовало бы помнить об этом. – После этого практичная Тони поинтересовалась: – Ну? И как же ты теперь собираешься выкрутиться?

– Рожать.

– Без мужа?

– Как получится.

– Но ему ты об этом скажешь?

– Только при личном свидании.

– А если ты его никогда не увидишь?

– Тогда без него. Мне вроде бы уже не восемнадцать лет. У меня есть дом, семья. – Роз глянула на свою тетку: – Есть у меня семья?

– Не задавай глупых вопросов!

– Ну что ж. Я буду хорошей матерью. – Улыбка на ее лице обрела пепельный оттенок. – По крайней мере, я знаю четко, чего мне не надо делать. И вся ответственность лежит только на мне.

– Не вся. Слишком уж ты хочешь быть независимой.

– Лучше я останусь одинокой, чем стану жить с мужем, который не желает этого.

– Надеешься снова его увидеть?

– Когда он уезжал, у меня сложилось впечатление, что ему бы очень хотелось вернуться ко мне.

Тони поджала губы.

– Да... конечно... мужчины – крупные специалисты оставлять после себя впечатления, которые намного переживают их обещания. – Она пристально посмотрела на племянницу. – Никогда бы не подумала, что ты способна на такое. Ты всегда казалась мне из тех, кому палец в рот не клади. Точь-в-точь, как моя Камилла. Та мужиков перепробовала, как соленых огурцов у хорошей хозяйки в бочке, но к двадцати одному году уже была замужем, а к тридцати имела четверых прелестных детей и обожающего мужа. К слову сказать, я сама была на втором месяце, когда вышла замуж за ее отца...

Роз взглянула на безмятежно-невозмутимое лицо своей тетки и расхохоталась.


– Тебе необходимо развеяться, – мягко, но настойчиво сказала Диана. Отец выглядел совсем мрачным, особенно после того ужасного дня. Слава Богу, что они уже уезжают. Она с трудом сдерживалась, так как все здесь было ненавистно ей. Эти жадно-любопытные взгляды, эти перешептывания за спиной, эти глаза, избегающие ее глаз. Билли, казалось, ничего не замечал, но он привык, что на него постоянно пялятся и обсуждают его за спиной. Диана в своем желании во всем походить на мать гналась только за внешним сходством, совершенно не понимая сути того, чему стремилась подражать: смотрела, но не видела, что происходит вокруг нее, неверно все истолковывая. И обычно больше молчала, чем говорила. Но в данный момент она продолжала: – Все это слишком тяжело сказалось на тебе, хотя держался ты отлично. Почему бы тебе не поехать к нам и некоторое время не пожить у нас, пока все снова не войдет в норму? Вот увидишь, дней через девять всю твою душевную тяжесть как рукой снимет.

– Мне тоже не хочется здесь оставаться дольше, чем необходимо, – заверил ее Билли. Возвращаться сюда у него тоже не было никакого желания. Имя Рэндольф и все, что с ним было связано, уже сделалось для него прошлым, о котором следовало просто забыть. Но главное: постараться забыть ее. Предавшую и унизившую его в миллион раз хуже, чем его пустяковые измены. А чего же она еще хотела, если так ненавидела секс? Чтобы он в угоду ей отрезал себе пенис? Секс был ему необходим как воздух: и не просто секс, а много секса, разнообразного, многостороннего и частого. То, чего Ливи никогда не могла понять. Он же постарался сторицей возместить ей свои измены. Как из рога изобилия осыпал ее нарядами, драгоценностями, домами, дал ей титул, блестящее положение в обществе. Каким образом, интересно, могла бы она все это получить, не снабжай он ее деньгами? Из года в год она тратила на себя миллионы, а он хоть раз упрекнул ее за это? Нет, с этим теперь покончено навсегда.

Главной душевной его болью теперь сделался Дэвид и незнание, как поступить с ним дальше. Все его усилия в этом направлении оказались напрасными. Дэвид больше не был прямым его наследником. Да и как он мог им быть? Порченый! К тому же с ограниченным сроком жизни. Все эти годы Билли вколачивал ему в голову, что он должен сделать так, чтобы имя Банкрофтов было выбито в граните на скрижалях вечности, основав династию, которая просуществовала бы по меньшей мере тысячу лет. А теперь ему самому отпущено как максимум лет десять.

Архиважно на данном этапе было сохранить тайну, чтобы никто не прознал о спиде в семье Банкрофтов. Для этой цели он придумал следующую легенду: у Дэвида неожиданно воспалился зуб, для удаления которого потребовалась внешняя операция, что удовлетворительно объясняло скрытую под пластырем почти половину его лица; так как выглядел Дэвид до неузнаваемости бледным и осунувшимся, последнее обстоятельство давало повод заявить, что он нашел силы присутствовать на похоронах матери и до конца исполнил перед ней свой сыновний долг. Неудивительно, что ему было высказано не меньше сочувствия и сострадания, чем отцу, особенно женщинами, и то, что его видели на похоронах, перекрывало всякое злословие и сплетни.

Уже в конце того ужасного дня Билли не сомневался, что ему удастся пережить и Ливи, и злобно-мстительное ее завещание. Незаметно и без нажима он начал потихоньку манипулировать ситуацией, пустив в качестве затравки неблаговидный слушок, что его жена была не в себе, когда составляла это дурацкое завещание. Сами понимаете, вся эта химиотерапия, бесконечные наркотические препараты... «Оно и понятно, почему она вдруг ни с того ни с сего сделалась такой странной!» – услышал Билли за своей спиной приглушенный разговор двух женщин. Эти слова живительным бальзамом окропили его самолюбивую душу. Занялся он и Розалиндой, пустив в оборот россказни о ней, – о дурном влиянии на болезненное в них восприятие своей матери, о необоснованной ненависти к нему и о черной зависти, буквально снедавшей ее.

Это ей-то строить мне козни! – посмеивался про себя Билли. Кишка тонка! Он этим занимался, когда ее и на свете-то еще не было! Господи, чего он только не придумывал! Всю свою жизнь умело манипулировал так называемым общественным мнением, топя ненужных и поднимая на щит нужных ему людей. И главной разменной монетой во всех этих махинациях ему исправно служили человеческие слабости и пороки.

Но вот порок его сына! От стал для него тяжелейшим ударом судьбы. Дэвид был его НАСЛЕДНИКОМ и потому обязан был быть безупречным. Как Ливи была ему безупречной женой. Если, конечно, исключить этот ее дурацкий первый брак. С его стороны было непростительной ошибкой жениться на вдове с двумя детьми. Но во всем остальном она так здорово подходила для его целей! Да она и сама была непрочь выйти за него замуж. Откуда же ему было знать, что ее дочь окажется червоточиной в этой безупречной розе? Он к тому же фактически лишил ее материнских прав на Дэвида, посчитав его полностью своим, Банкрофта, сыном. Еще одна ошибка, потому что в действительности Дэвид оказался таким же слабовольным, как и мать, и эту ужасную черту, перешедшую к сыну, придется похоронить навеки. А денег и власти, чтобы никто не сорвал крышку с этой тайны, у Билли Банкрофта хватит. Как никто другой, он понимал, что ему не выжить в этом мире, если станет известно о страшной болезни его сына и о том, каким образом он ею заразился.

То, что предстоит в этом случае сделать, бесстрастно размышлял он, необходимо сделать с величайшей осторожностью. К счастью, больница в Сент-Джонском лесу, где Дэвиду делали переливание крови, в основном выстроена на его деньги, следовательно, молчание здесь будет обеспечено. Та же ситуация и с швейцарской больницей, куда Дэвида в скором времени переведут и в которой он проведет остаток своей жизни. Свои доходы больница получала от богатых людей, которым было что скрывать. Пока Дэвид останется там на пожизненный срок, он создаст такую легенду, под которую никто не подкопается. А начинать работу нужно прямо сейчас со своей дочери.

Притянув ее к себе, он печально, но твердо сказал:

– Я очень любил нашу маму, но не могу ей простить того, что она сделала с нами. Фактически она бросила нас – тебя, Дэвида, меня... ради человека, который уже двадцать пять лет лежит в могиле. Это очень жестоко с ее стороны. Более жестокого способа открыть мне свои истинные чувства и не придумать.

Глаза Дианы наполнились слезами.

– Она оказалась не той, какой я ее себе представлял, мой котенок, и это ранит мне сердце более всего. Нет таких слов, которые могли бы описать мою боль.

Диана с нежностью обняла его.

– Я знаю, папа, знаю, – сквозь слезы залепетала она. – Я решила, что отныне не желаю быть похожей на нее. Глупо следовать придуманному образу, особенно если он оказался таким фальшивым. Теперь я буду сама собой. Раньше она казалась мне самим совершенством, но, как я поняла, все это было обычной показухой. В душе она была пустым и злобным человеком и никогда по-настоящему меня не любила, да и вообще никого не любила, кроме себя...

– Зато я всегда любил и буду любить тебя, – утешил ее Билли. – Как бы ни сложилась наша жизнь, ты всегда будешь моей маленькой девочкой. – Осторожно и мягко, с безжалостной неумолимостью затягивал он узы ее дочерних чувств, навеки привязывая ее к себе.

Лицо Дианы светилось тихой радостью, когда, напрочь позабыв о клятве верности матери, она легко перенесла багаж своей любви в вагон Билли, стремительно несущийся вперед на хорошо смазанных колесах.

– Теперь я сама стану за тобой ухаживать, папа. Я знаю, как высоки твои требования. И сделаю все, что в моих силах, чтобы все шло так же гладко, как и раньше. Я тоже кой-чему научилась. Если хочешь, мы с Бруксом переедем жить к тебе, Брукс все равно тебе нужен – ведь так? – а я буду вести дом, заниматься организацией твоих званых обедов, занимать твоих гостей. Ты бы хотел этого? Мы станем наконец единой семьей, куда с радостью возвратится Дэвид, когда поправится.

Билли не преминул воспользоваться открывшейся возможностью.

– Меня очень беспокоит состояние твоего брата, – осторожно начал он. – Смерть матери сказалась на нем гораздо тяжелее, чем можно было ожидать.

Диана удивилась:

– Мне тоже показалось это странным. О Дэвиде вообще трудно сказать что-либо определенное...

– Ты заметила, как сильно он похудел?

– В общем-то, да, особенно когда ты обратил на это мое внимание, но мне кажется, что причина всему – тот образ жизни, который он ведет; недаром же про него говорят, что он подпаливает свою свечку сразу с обоих концов. Вот и вляпался, что-то там подхватил, поэтому у него и выскочила эта сыпь.

– Правильнее бы сказать, что он слишком много жег по ночам лампаду знаний, – мягко поправил ее Билли. – Он знает, как много я жду от него... может быть, даже слишком много, как мне это теперь ясно.

– Дэвид был всегда себе на уме! – Диана даже не скрывала своей злобы.

Значит, не так уж слишком, если все же вляпался, подумал Билли, но вслух сказал:

–– Торговое право стало сложнейшей наукой сегодня. И он явно переусердствовал, изучая ее, пора ему немного отдохнуть, иначе недалеко и до нервного срыва.

– Это у Дэвида нервный срыв, ты шутишь, папа!

Взгляд Билли, словно плетью, ожег ее:

– Ты всю жизнь открыто и во всеуслышанье выражаешь свои чувства, Дэвид же все таит в себе. А это как бы подтачивает человека изнутри.

– Не стану с тобой спорить, – послушно согласилась Диана, прекрасно зная, что ее милого братца изнутри может подтачивать только досада, когда желаемое недостижимо для него. – Тем более ему необходим семейный уют.

– Ты, пожалуй, права, мой котенок, и здесь, как говорится, крыть нечем.

Билли намеренно вспомнил ее детское ласкательное прозвище, так как точно знал, что дочь воспримет его слова как несомненное признание ее ума.

– Мы прекрасно заживем все вместе, папочка, теперь у нас нет ничего общего с этими чванливыми Рэндольфами. С этого момента и во веки веков да будут только Банкрофты!

– Да будет так! – поддержал ее Билли, прибавив: – И надеюсь, число их вскоре увеличится. Интересно, когда же я смогу подержать в своих руках внука? Я ведь не молодею. А еще мне бы хотелось переговорить с тобой и Бруксом о небольшом прибавлении к твоей фамилии. Ты – моя единственная дочь, и мне бы хотелось, чтобы весь свет знал об этом. Тебе нравится фамилия Гамильтон-Банкрофт? Естественно, необходимо будет посоветоваться на этот счет с Бруксом...