— Его никогда не поймают!

— Лиза, прекрати, у тебя истерика, — попытался он остановить меня, но я его оттолкнула.

— Саша, Веру убили. Мою сестру убили!

— Я не хочу, чтобы убили и тебя, — сказал он. — Я…

— Что? Что ты?..

Он вдруг обнял меня, никак не реагируя на то, что я молотила по его плечам кулаками, прижал изо всех сил к себе.

— Лиза, я не могу без тебя… — тихо произнес он.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы все было, как раньше. Ты и я.

Он держал меня крепко и не думал выпускать. Мои руки опустились на его плечи, я чувствовала тепло его тела. Саша был абсолютно родным мне человеком.

— Я же предала тебя… сбежала с нашей свадьбы!

— Ты не предавала. Тебя просто похитили, — спокойно ответил он.

— Я согласилась выйти замуж за Дениса!

— Но не вышла.

— Господи, Саша, прошлого не вернешь! — с отчаянием воскликнула я, изо всех сил обнимая его. — Все разломано, разбито, исковеркано… Как раньше — уже не получится!

— Ну что за глупости… — пробормотал он, скользя губами по моей щеке. — Как ты любишь громкие слова — наверное, это издержки твоей профессии. Ты знаешь слишком много красивых слов, эффектных и пугающих. Но это только слова. Нет ничего непоправимого.

— А смерть? — содрогнулась я. — Ее-то уж никак не исправишь…

— Но все остальное — да. И вообще… Зачем ты гонишь меня? Ты что, уже не любишь меня? — с горечью спросил он.

— Люблю. Очень люблю. Только я боюсь, что у нас ничего не получится. И что когда-нибудь потом, не знаю, когда это произойдет — через день, через год или через десять лет, — мы все равно расстанемся. Уж лучше сейчас…

— Лиза!

— Да. Рано или поздно ты начнешь мне припоминать Дениса, то, как я сбежала от тебя… хоть и не по своей воле, но все равно. Эта обида…

— Нет никакой обиды! Я простил тебя сразу же… Если хочешь знать, я вообще на тебя не обижался! Мне просто было очень больно… Ты же сама говорила — предначертанная встреча! Мы созданы друг для друга.

— Ах, ты об этом!

— Именно. И напрасно ты меня упрекала в том, что я никогда не дослушиваю тебя до конца — я все очень хорошо понял. Ты — родня Дусе Померанцевой…

— Правнучка, — поправила я.

— Ну да. А я — потомок Андрея Калугина. И самой судьбой нам суждено быть вместе. Любовь наших предков соединилась в нас, и потому…

Саша! — смеясь и плача, перебила я его. — Ну что за бред! Предначертанная встреча… Это тоже красивые слова. Пустой звук! Люди не живут вместе только потому, что чья-то бабушка любила чьего-то дедушку, но злые обстоятельства помешали им быть вместе… Саша!

— Что?

— Я не хочу тебя отталкивать, — противореча самой себе, неожиданно сказала я.

— Ну так и не отталкивай! — вскричал он.

Мы стояли, обнявшись, посреди пустой пыльной комнаты. За окном стояла темнота. Что сказала бы мне Вера? «Саша, по твоим словам, нравится мне больше…» — сказала она однажды. Как странно — еще утром она была живой, веселой и разговаривала со мной… А сейчас ее нет. Я решительно не могла поверить в то, что ее больше нет, ее смерть не укладывалась в моем сознании. Может быть, это был сон, просто дурной сон?..

* * *

Солнце светило с самого утра, и ни одного облачка не было на горизонте — только нестерпимо-синее, пронзительное небо.

В городе снега уже не было. Чистый, сухой асфальт, черная земля на газонах, из которой уже начали проклевываться первые зеленые ростки.

Но здесь снег еще не успел растаять — видны были оплавленные серые льдины, которые лежали за оградами. Центральная аллея еще напоминала о городе, но дальше, в глубь территории, был настоящий сельский пейзаж — текли ручьи по извивистым, неровным дорожкам, чавкала грязь под ногами, угрюмо высились сырые мраморные плиты.

Я все боялась, что церемония пройдет как-нибудь не так из-за весенней распутицы, каждый раз вздрагивала и пугалась, когда у кого-нибудь скользили по размокшей земле ноги, но, похоже, рабочие знали свое дело. Веру отпели тут же, в маленькой кладбищенской церкви.

На лямках гроб опустили вниз в сырую землю.

— Упокой господи рабу твою… — зашамкала какая-то старушка, проливая искренние слезы.

Проститься с Верой пришло много людей — большинство из них были ее сотрудники, с которыми она работала в больнице. Нянечки, медсестры, врачи… Выяснилось, что очень многие любили ее.

Комья земли ударили в деревянную крышку.

— Прости, Вера, — шепотом сказала я и отошла на несколько шагов в сторону, вытирая испачканную в земле руку платком.

«Георгий Кар» — было написано на памятнике рядом. Веру хоронили возле отца.

— Хорошо, что они будут вместе, — обратилась я к полной докторше, которая стояла с испуганным и несчастным лицом. Она вздрогнула и как-то дико посмотрела на меня. — Ну да, вместе… Одной ей здесь было бы совсем плохо.

Недалеко стояли Пеньков и Саша, опустив головы. Пеньков выглядел совсем убитым и то и дело вытирал слезы черной вязаной шапочкой, которую снял с головы.

— Ох ты, горе какое… — вздохнула все та же старушка. — Нашли ирода-то?

Она имела в виду Дениса.

— Нет, — мрачно отозвался кто-то.

— Ну уж, как найдут, так непременно посодют! — живо отозвалась старушка, которая, видимо, работала уборщицей или нянечкой в Вериной больнице.

— Его бог накажет! — истово произнесла полная докторша, встрепенувшись.

— Непременно накажет!

Все косились на меня со странным выражением.

«Уж как похожа…», «Вылитая Вера!», «Говорят, только-только друг друга нашли… Отец-то у них общий!»

Все были в курсе страшной истории, которая произошла несколько дней назад. «Перепутал он их. Хотел одну убить, а вышло так, что Вера наша ему подвернулась». — «За что?» — «Все из-за ревности…» — шептались в толпе, впрочем, как-то сдержанно, не договаривая. Эти слова никто не произносил вслух, но я чувствовала, как они витают над свежей могилой: здесь должна была лежать я, а не Вера.

Я все еще не понимала, что больше никогда не увижу Веру. Просто стояла, чувствуя, как в висках пульсирует нагретая кровь.

Как она была добра, как чиста. У нее была душа ребенка. Бесхитростная и простая. Медсестра. Сестра милосердия. Моя сестра…

Бледный ангел, заслонивший меня от пули. Она встретилась мне, чтобы спасти меня.

— Лизочка… — спотыкаясь, ко мне подошел Рома Пеньков. Он мне вдруг показался старым и каким-то побитым. Из-за мук совести, наверное. — Я ведь мог предотвратить все это…

— Как? — равнодушно спросила я.

— Дэн все грозился, что убьет тебя… Кричал, что отомстит. Нет, вру, не кричал — шепотом говорил, но как будто кричал. Сначала очень ждал, особенно накануне того дня, когда свадьба ваша должна была быть — даже не отменил ничего, верил, что ты придешь. А потом словно с цепи сорвался… Все где-то бегал, с кем-то договаривался, билеты какие-то заказывал… Но я не верил — уж очень на него не похоже, чтобы он решил убить. Тебя. Так он тебя любил…

— Так любил, что убил… — отозвалась я.

— Лиза… — к нам подошел Саша. — Может быть, пойдем?

— Да, пойдем, — устало произнесла я.

Втроем мы медленно побрели к выходу. Я шла посередине, взяв под руки Пенькова и Сашу.

— Он не звонил вам, Роман? — спросил Саша.

— Кто? — испугался тот.

— Ваш шеф.

— Нет… вот как случилось все, так ни слуху ни духу. Наверное, он уже далеко, — с мистическим ужасом произнес Пеньков. — Денис, он такой… сквозь игольное ушко пройдет. Бросил нас всех.

— Кого это — всех? — спросила я.

— Ну, салон, работу… У нас же теперь вроде как производственный кризис, — тяжело вздохнул Пеньков. — Правда, заместитель Дениса есть, но он человек ненадежный, так что скоро контора наша накроется медным тазиком. А у меня, между прочим, мать — инвалид первой группы и сеструхе за сорок пять, не замужем она до сих пор, за матерью присматривает… Я их обеих содержу.

— Не пропадешь, — мрачно сказала я. — Тебе без Дениса даже лучше будет.

Мы вышли из ворот. Там, за оградой, стояли припаркованные у обочины машины, и я сразу узнала автомобиль Пенькова — старую черную «Волгу». Выглядела она изрядно побитой и поцарапанной, заднее крыло было покрашено в коричневый цвет.

— Вас подвезти? — робко предложил Рома. — У меня не машина, а зверь!

Я бы засмеялась, если бы могла, но губы почему-то не могли сложиться даже в обычную усмешку. Денис, скотина, мог бы отдать Пенькову что-нибудь более приличное, а не это ржавое чудовище.

— Нет, спасибо, — вежливо отозвался Саша. — Мы тоже на колесах…

— Ну, как знаете…

Мы ехали молча. У меня перед глазами стояла черная яма. Гроб опускали в нее, а в гробу была… я, мертвая, с простреленным сердцем…

— Лиза, очнись… Лиза, мы приехали…

— Что?..

Вздрогнув, я перевела взгляд на Сашу.

— Мы приехали.

Я молча вышла из машины. Мы стояли у подъезда, но мне совсем не было страшно — неожиданно я почувствовала, что Денис уже никогда не появится здесь. Мне больше нечего бояться…

Дома я медленно сняла с себя длинную черную шаль. До того она лежала на дне какого-то ящика, позабытая и ненужная после маминых похорон, — я была уверена, что больше никогда мне не понадобится это траурное покрывало… Платье на мне тоже было с тех печальных времен. Ах, если б знала — выбросила бы сто лет назад, не искушала бы судьбу!

Саша стоял у окна, сложив руки на груди, и пристально смотрел на меня.

— Приляг, Лиза, — сказал он. — Ты устала. Ты очень бледная… Я посижу рядом.

— Не надо, — ответила я. — Не надо возиться со мной, точно с ребенком… Я справлюсь.

— Я хотел тебя спросить… Там, в спальне, за шкафом, я заметил одну картину.

— Какую еще картину? — наморщила я лоб.

— Обнаженная женщина на снегу.

Точно, а я и забыла — я туда спрятала портрет Дуси Померанцевой! Почему-то мне сейчас совсем не хотелось смотреть на него…

— Ну и что? — равнодушно спросила я.

— Она похожа на тебя.

— Что? — Я вздрогнула, точно от электрического разряда. Дуся Померанцева, хоть и была моей непосредственной родней, ничем не могла напоминать меня. Тяжелые черные косы, тени вокруг глаз, форма губ, которая больше напоминала о периоде торжества «Мира искусства», чем о сегодняшних тенденциях модного макияжа…

— Она похожа на тебя, — повторил Саша. — Я сейчас это вдруг понял.

— Не может быть, — сказала я. — У нас совершенно разный тип внешности. Она черноволосая, немного восточного вида, а я блондинка, между прочим, натуральная… — с тоской добавила я.

— Нет, что-то общее есть…

— Ах, Саша, тебе показалось — потому, что я сейчас вся в черном!

— Так что это за картина? — с удивлением переспросил он. — Очень сильная вещь — судя по всему, ее рисовал мастер.

— Это Дуся Померанцева, — устало сказала я.

— О господи! Откуда? Ты… впрочем, тогда все понятно, и нет ничего удивительного в том, что вы с ней похожи! — На лице Саши отразилось волнение. — Да-да, старая история, которая касалась наших семей… Знаешь, кажется, она начинает захватывать и меня. Бледный ангел, который прячется за шкафом…

— Саша! — Мне совсем не хотелось говорить об этом. Только что я похоронила свою сестру, и декадентская лирика сейчас мало волновала меня, хотя раньше я не могла без нее существовать.

— Что, Лиза? — Он выглядел растерянным и ошеломленным.

— Не надо…

Он подошел ко мне и обнял меня.

— Ладно, не буду. Лиза… Как же я тебя люблю, Лиза.

— Сестра моя умерла, а ты о любви… Нет, Саша, замолчи.

— Хорошо. Я дождусь того дня, когда мы сможем поговорить с тобой об этом. О том, как ты дорога мне…

Мне иногда казалось, что жизнь в нашем Филологическом институте не замирает ни на мгновение. Даже в те дни, когда нет занятий по причине календарных праздников, выходных или каникул. Всегда светится какое-нибудь окно, или кто-то сидит в пустом читальном зале, перелистывая толстый фолиант, или не сдавший зачет разгильдяй бродит по коридорам с тоскливым и жалобным лицом, выискивая преподавателя…

Вот и сегодня, несмотря на то, что был воскресный день и одновременно праздник, дверь в альма-матер была распахнута. Сонный охранник у входа кивнул мне из-за стеклянной перегородки.

Викентия не было, поэтому по коридорам носилась Аглая с гирляндами разноцветных шаров, а за ней — лаборантка Вика со стопкой самодельных плакатов.

— Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! — вынырнул из-за угла Ковальчук. — Христос воскрес.

— Воистину… — рассеянно ответила я, намереваясь догнать Аглаю.

— Э-э, нет, так нельзя! — решительно запротестовал он. — А лобызаться?

— Ковальчук, я на тебя напишу докладную! — из дальнего конца коридора заорала Аглая. — Бесстыдник!

— Что ж, все должно быть по правилам, — неожиданно согласилась я, глядя в синие глаза студента. — С праздником, Ковальчук…

И мы троекратно расцеловались.