И при этих многочисленных дарах Божиих — подвижный, острый ум, масса талантов... Женя отлично готовит, играет на скрипке, она — выдающаяся бегунья, в прошлом чемпионка своего родного Ростова-на-Дону в беге на какую-то дистанцию, вышивает гладью так, что залюбуешься!

Но почему-то до сих пор это сокровище не имеет на пальце обручального кольца. И это для Гали и для всего «Аэрофлота» — загадка. Хотя всем известно, что Женя Голубева уже несколько раз побывала в ЗАГСе, имея самые серьезные намерения, заполняла анкету, писала заявление, получала талоны в салон для новобрачных — но подходил день свадьбы, и что-то случалось: то ли выяснялось, что жених скрыл от нее существование внебрачного ребенка, то ли против Жени восставали родители нареченного, то ли любовь самой Евгении не могла перешагнуть через необходимые формальности... Одним словом, эта замечательная девушка, бывало, уезжала на такси от ЗАГСа за десять минут до звучания марша Мендельсона, удирала буквально из-под венца, оставляя полную церковь приглашенных на венчание, как какая-нибудь авантюристка, смывалась сразу же после примерки подвенечного платья, исчезала из дому, бросив взгляд на богато убранный стол.

— Женюра, неужели мы так и не погуляем на твоей свадьбе? — после третьей попытки это сделать спросила Галя однажды и получила ответ:

— Ах, Галочка! Кто бы знал, как мне самой охота замуж! Но все время что-то мешает, черт побери! Мужчины все какие-то душой неказистые, невзрачные.

— Может, это ты чересчур требовательная? — пробовала уличить ее Галя.

— Да что ты! Мне ничего от человека не нужно, только искренности, чтобы меня любили не за одну только рожу!

— Рожа и впрямь заслоняет все твои достоинства, — придерживаясь терминологии Жени, соглашалась Галя. — В таких глазах можно утонуть, а разве утопленник способен заметить твой ум... или услышать сонату Шумана в твоем исполнении?..


...Женечка начала давать информацию о полете в двухпалубном «Иле», а Галя обходила салон, чтобы проверить, все ли пристегнули ремни. Еще на телетрапе она увидела писателя Р., который, по словам ее матери, чуть не расстался навеки с женой из-за Федора Ступишина. Худое, желчное лицо прозаика было знакомо всем, кто мало-мальски интересовался современной литературой.

«Ишь, — подумала Галя, — летит отдыхать в Гавану после пережитых потрясений. Или в Люксембург. — Они летели через Люксембург. — А может, не отдыхать, может, на какую-то конференцию, которых сейчас пруд пруди...»

Лицо маститого писателя было искажено гримасой отвращения, адресованного, очевидно, не Гале... Гале же он сказал:

— Простите, вы не могли бы мне подыскать другое место?

Галя удивилась. Рядом с писателем сидел приятного вида американец, который еще на телетрапе поприветствовал ее на английском с американским акцентом. По виду — молодой профессор в темных очках, высокий, стройный, с прической-ежиком, которую, по ее наблюдениям, носили молодые американские ученые, в отличном темно-сером джемпере... Соседство вполне приятное, но Галя почувствовала, что Р. имеет претензии именно к этому симпатичному американцу.

— К сожалению, все места заняты, — мягко сказала она.

Р. вздохнул и позволил Гале пристегнуть себя.

— Please, help me[2], — обратился к ней американец, беспомощно вертя в руках привязные ремни.

Галя заметила, что писателя передернуло. Он отвернулся к иллюминатору, вместо того чтобы пожирать глазами заканчивающую информацию Женечку Голубеву, и уставился взглядом в предзакатные облака.

Самолет поднялся в воздух. С самого начала полета Галя почувствовала, что в этом рейсе будут какие-то незадачи. Ну, во-первых, этот Р., ерзавший в своем кресле. Во-вторых, подвыпившая шведка, попытавшаяся в проходе раздеться догола, — бригаде едва удалось предотвратить сеанс стриптиза и утихомирить скандинавку... В-третьих, Галю стал терзать американец.

Случались в полетах такие — выберут себе в жертву кого-нибудь из бригады и как начнут терроризировать бедную женщину! Сейчас Галя напрасно надеялась на Женюру, умевшую укрощать самых капризных пассажиров. Профессор хотел ее, Галю, и только ее. Видимо, он прочитал на ее лице следы образованности. Он и не думал кокетничать с Галей, не делал ей комплименты на своем американском-английском, не улыбался ей, не отпускал остроты, не таращил на нее глаза, пардон, очки — но требовал к себе повышенного внимания.

Не успели они подняться в воздух, как на коленях иностранца появился журнал с кроссвордом, который он с азартом принялся разгадывать.

Сначала он спросил у Гали фамилию автора романа «Жерминаль».

— Золя, — удивляясь невежеству «профессора», сказала Галя.

Писатель Р. раскрыл рот, очевидно для какой-то колкости, но сдержал себя и снова отвернулся.

Галя увидела, как американец печатными русскими буквами вывел в клетках:

— Зола.

— Золя, — поправила Галя.

— Сенк ю, — поблагодарил американец.

«Не лингвист», — подумала Галя.

Через пару минут американец вновь потребовал Галю к себе. На этот раз его интересовал яд, которым Клавдий отравил отца Гамлета.

— Цикута, — предположила Галя.

— Сенк ю, — молвил американец.

Не успела Галя отойти, как он справился у нее о русском художнике, авторе «Утра в сосновом бору».

— Шишкин, — терпеливо ответила Галя.

Американец одобрил ее осведомленность в области живописи, оттопырив большой палец, а Галя подумала: «Не искусствовед».

Через десять минут «профессор» выяснял у нее, кого следует считать «отцом истории».

— Геродота, — произнесла Галя, решив про себя: «Не историк».

Затем «профессору» потребовался синоним «собачьей будки».

— Конура, — отозвалась Галя, вообще не зная, что думать.

— Что есть конура? — на скверном русском спросил «профессор» осклабившись.

— Домик для песика, — пояснила Галя, метнув взгляд в сторону Р., которого уже заметно тошнило от соседа.

— Что есть песик? — настаивал «профессор».

— Собака, — сказала Галя, — гав-гав.

— Доге коньюра? — переспросил американец.

— Доге конура.

— Совьет раите? — снова спросил американец. Галя хотела сказать, что «совьет раите», то есть советский писатель, сидит рядом с ним и что о советском писателе не худо бы справиться у самого советского писателя, но, увидев перекосившееся от злобы лицо Р., взглянула через плечо «профессора» и сказала:

— Трифонов.

Затем американец поинтересовался народом в Бразилии, пустыней Индии, государством в Северной Африке, фамилией конструктора батискафа, о которой Гале пришлось справиться у других пассажиров, римским философом...

— Братья Гракхи, — проходя мимо с тоником со льдом, — пошутила Женечка.

— О, тут не есть братья... тут есть одьин человек...

— Может, Светоний?

— Сенека, — подсказала Женя, ослепительно улыбаясь.

На кухне Галя пожаловалась Женечке:

— Этот американец меня забодал! Что я ему, энциклопедия, что ли?

— Он неровно к тебе дышит, черт побери, — изрекла Женя.

— Когда есть ты, кто может быть неравнодушен ко мне? — засмеялась Галя.

— Уверяю тебя, — стояла на своем Женя. — Боюсь, в Люксембурге он купит журнал с новой головоломкой... Это у него такой способ ухаживания... В Гаване сделает тебе предложение, помяни мое слово!

— С ума сошла, — усмехнулась Галя. — Тебе всюду мерещатся предложения руки и...

Она осеклась.

Шторки, скрывавшие кухонный отсек, открылись, и она увидела американца.

— Есть проблемы? — со смехом в голосе поинтересовалась Женя.

— Есть проблемы, — на чистом русском языке ответил «профессор». — Никак не могу отгадать имя девушки, которую никогда нельзя застать дома, которая летает на самолетах «Аэрофлота» и имеет прелестную дочь по имени Люба...

Американец снял очки.

— Федор? — ахнула Галя. — Боже мой! Федор!

— Сколько зьим, сколько льет, как говорит хороший русский поговорок, — произнес Федор Ступишин.

Женя прыснула.

— Говорила же я тебе... — начала она.

— Что вы, красавица, говорили этой замечательной девушке? — осведомился Федор.

— Говорила, что нас ждет какая-то головоломка, — нашлась Женя.

— Вы очень проницательны, — похвалил ее Федор.

Женя смутилась.

— Ладно, извините, мне надо к пассажирам... Галя, закрой задвижку, — уходя, шепнула она Гале.

— Федя! — Галя повисла у него на шее. — Как я рада! Ты вылез из телевизора?

— Я смекнул, что тебя можно поймать только на работе, — объяснил Федор. — Ну, здравствуй, дорогая моя!..

...За разговором Галя и не заметила, как пролетело время. И разговор был какой-то странный: вспоминали прошлое — мечты, надежды... Как будто еще ни разу в жизни ни ей, ни Федору не приходилось взглянуть на себя со стороны, вспомнить, какими они были в юности.

— У тебя появились седые волосы. — Галя осторожно коснулась рукой шевелюры Федора.

— Это я интересничаю, — хмыкнул Федор, и в этом ответе она узнала его, прежнего. — Жизнь-то была не пыльная, надо признаться... Помнишь, как я мечтал когда-то о больших потрясениях, глобальных переменах, об испытании на прочность? И вот оказалось, самое большое испытание — проживать жизнь день за днем и все время надеясь на то, что завтра будет лучше, чем вчера.

— Большевистская закваска, — проронила Галя.

— Ну, — согласился Федор. — Кто бы мог подумать, что и во мне, принципиальном борце с существующим режимом, все это есть, не правда ли? То же упование на будущее, которое непременно наступит, если поймать с поличным взяточника или несуна на мясокомбинате.

— И что ты собираешься делать? — с интересом спросила Галя.

Федор пожал плечами:

— Работать. С телевидения я ушел, слишком от многих людей там приходится зависеть...

— От многих людей или от группы людей? — решила уточнить Галя.

— В группе тоже согласия нет, в группу объединяются по какому-то внешнему, китчевому признаку, вроде окраски знамен... Да, я теперь попробую поработать в одиночку, в газете, как в старые добрые времена. Но я порываюсь сказать тебе самое главное...

— Что же?

— То, что я страшно рад нашей встрече. А ты... ты что скажешь по этому поводу?

Галя взглянула на часики, поднялась:

— Ладно, ступай, Федор, на свое место, мы уже снижаемся. Счастливо тебе выступить на конференции... как она там называется?

— А как они все называются... «Пути выхода России из кризиса». Что-то в этом роде.

— Р. тоже летит на конференцию?

— Да, забавная ситуация. — Федор искоса взглянул на Галю, знает ли она о его отношениях с Р. Лицо Гали было непроницаемо. — Р. летит от Союза писателей, я — от Союза журналистов.

Женя уже закончила давать информацию на посадку, самолет выпустил шасси и, подпрыгнув, заскользил по земле. И тут холодный пот прошиб Галю...

Ее стало бросать взад-вперед по салону. Галя успела сообразить: произошло что-то неладное, самолет не тормозит. «Не сработал реверс», — промелькнуло в голове, и она полетела в проход...

Мелькнуло испуганное, перекошенное лицо упавшей на пол Женечки, вцепившейся руками в подножье кресла. Галю отшвырнуло в конец салона.

Пассажиры, пристегнутые, закричали.

Самолет вылетел на «ноль» и помчался к чернеющей вдали лесополосе.

Гале наконец удалось зацепиться за кресло, как и Жене...

Она не могла видеть, куда их несет, но вдруг почувствовала сильный удар, сотрясший самолет: очевидно, он крылом задел какое-то строение...

Самолет стал гасить скорость.

Потянуло дымом. «Разлом по фюзеляжу, — догадалась Галя, — внешний пожар...»

Вскочив на ноги, она крикнула, пытаясь перекрыть поднявшийся шум и гвалт:

— Соблюдайте спокойствие! Я всех высажу!

Но ее не слышали.

Пассажиры рвали на себе привязные ремни...

Пробегая по проходу мимо Федора, Галя успела заметить, что он пытается отстегнуть потерявшего сознание Р.

Самолет замер на месте.

Галя и подоспевшая к ней Женя попытались открыть дверь. Галя крикнула:

— Заклинило!

— Черт побери! — выругалась Женя.

— Зови мужчин! И проследи, чтобы не вздумали открывать аварийные люки! Там может быть огонь!

Подбежавшие на помощь мужчины открыли заклинившую дверь. Галя приказала им удерживать рвущихся наружу людей. Выглянула — и отпрянула в ужасе. Они зависли над оврагом. Прыгать высоко. Но выхода не было. Необходимо эвакуировать пассажиров.

Один обезумевший от страха старик пытался прорваться к выходу. Галя яростно обернулась — он отшатнулся.