Анита Берг - Любовь — прекрасная незнакомка

Конечно, Энн хотелось, чтобы они по-прежнему были вместе, тоска по мужу была все так же сильна, одиночество — так же мучительно. Но появилось и нечто иное: обладай она властью перевести часы назад, ей было бы приятно оказаться в этом далеком прошлом в красном платье, со стаканом вина в одной руке и сигаретой в другой.

Решительным жестом Энн взбила подушки. Дело отчасти было в том, что она недостаточно занята. Иметь слишком много времени для размышлений и беспокойства никому не идет на пользу. На следующей неделе она поедет в Лондон. Купит все необходимое для обновления интерьера в гостиной, пойдет к парикмахеру, может быть, заедет в один из художественных колледжей и узнает, есть ли у них курсы для людей, вышедших из студенческого возраста. Там она научится наконец рисовать по-настоящему.

Деятельность — вот что ей нужно, твердо сказала себе Энн и погасила свет.

Уютно устроившись у окна вагона, Энн смотрела на проносившийся мимо пейзаж. Она всегда любила поезд, находила в его движении что-то возбуждающее, чего не хватало поездкам в автомобиле. Первое время она ненавидела тепловозы, заменившие романтические паровозы, но потом привыкла к ним и получала от ритмичного постукивания колес и мурлыканья дизелей не меньшее удовольствие, чем от лязга и шипения паровичков. В поезде она испытывала какой-то безмятежный покой: оттуда можно было только наблюдать жизнь, не участвуя в ней.

Монотонность ландшафта, бесконечные поля с одинокими фермами или домиками гипнотизировали ее. По мере приближения к какой-нибудь деревушке местность становилась более населенной, потом дома встречались все реже, сменяясь разбросанными строениями одиноких ферм. По мере приближения к очередному населенному пункту вдоль железнодорожного полотна появлялись современные богатые усадьбы с широкими окнами для созерцания пейзажа, потом ряды стандартных викторианских домиков…

Даже новые дома кажутся маленькими, размышляла Энн. Несправедливо, что целые семьи ютятся в такой тесноте, в то время как ей так повезло: она живет в гордом одиночестве в слишком просторном для одной жилище. Значит, повезло, подумала она с приятным удивлением. Потом спросила себя: доведись им с Беном жить в одном их таких домов, были бы они так же счастливы, как в Мидфилде? Выдержала ли бы их любовь клаустрофобию, связанную с такой теснотой? Может быть, она не угасла только благодаря простору, уединенности и окружавшей их красоте? В том числе благодаря большому саду? Значит, все это было ей необходимо? Энн пришло в голову, что она впервые в жизни ставит их любовь под вопрос. Раньше она всегда принимала ее как должное.

Еще до обеда Энн успела выбрать новые обои, занавеси и драпировки. За два часа она покончила со всеми делами, а ведь прежде целыми днями колебалась и сомневалась. Теперь ей приходится считаться только с собственными вкусами и желаниями, констатировала Энн. И она способна быстро принимать решения.

Энн сидела перед зеркалом с розоватым стеклом в парикмахерском салоне, куда ее записала Лидия. Молодой, бесполый на вид парикмахер-стилист держал в руках прядь ее волос и, втянув щеки, тихо, неодобрительно хмыкал.

— Ваши волосы находятся в состоянии, достойном сожаления! — изрек он наконец.

— Мне очень жаль! — извиняющимся тоном произнесла Энн.

— Цвет тоже никуда не годится — слишком тусклый. И… О Боже! — воскликнул он, присматриваясь. Сердце у Энн так и забилось: что он мог увидеть у нее в волосах?! — Да вы седеете! — продолжал он чуть слышно, словно обнаружил у нее какое-то неприличное заболевание, о котором остальные клиенты не должны были подозревать.

— Да, это так! — Энн сжалась и попыталась соскользнуть ниже в своем кресле.

— И вы ничего не предприняли?

Он был явно шокирован.

— По правде сказать, нет!

Совершенно уничтоженная, Энн горько раскаялась, что обратилась в этот салон, а не, как обычно, в парикмахерскую их поселка.

Зажав в руках голову Энн, мастер поворачивал ее из стороны в сторону, изучая в зеркале ее отражение. Энн попыталась улыбнуться, но была для этого слишком напугана.

— Подбородок хорош!

— Благодарю вас, — прошептала Энн.

— Скулы тоже!

Ей было необыкновенно приятно, что не все в ее наружности подлежало осуждению. Он стоял и постукивал расческой по ладони руки.

— Все лишнее срезать! — повелительно объявил он. — И во многих местах обесцветить!

— Но… я…

— Да? — осведомился он, нетерпеливо постукивая расческой по ноге.

— Я думала… может быть, постричься под пажа…

— Стрижка под пажа, — фыркнул стилист, — вышла из моды еще во времена Ноева ковчега! Нет, дорогая, здесь требуется короткая стрижка, она сделает вас на годы моложе! Марлен! — закричал он.

Скользящей походкой к ним подошла молодая женщина. На ее голове колыхалось нечто вроде птичьего гнезда с торчащими соломенно-желтыми прядями, изумрудными на кончиках. Она тоже стала разглядывать волосы Энн.

— Я использовал бы три оттенка, Марлен. Во всяком случае, этот мышиный цвет дает возможность развернуться как следует. Увидимся позже, дорогая! — сказал он Энн и оставил ее с колористкой Марлен.

Марлен молча красила отдельные пряди волос и заворачивала их в фольгу. Когда она закончила и вымыла Энн голову, та, удрученно глядя на свое отражение в зеркале, спросила себя, не совершает ли она страшной ошибки. Потом она опять попала в руки стилиста. Его звали Уэйн. Пощелкивая ножницами, он энергично взялся за дело. Энн со страхом видела, что у нее на голове остается все меньше волос, а кучка их на полу растет. Сердце ее колотилось. В отличие от Марлен Уэйн говорил без умолку. Вопило радио, передававшее поп-музыку. Все это было так не похоже на парикмахерскую Барри в соседнем с их деревней городке!

Искусно, как жонглер, Уэйн орудовал феном и щеткой. В зеркале начал вырисовываться образ, поразивший Энн. С новой стрижкой, короткой в верхней части головы и гладкой по бокам, она казалась намного моложе. Серебристо-белокурый оттенок волос освещал ее лицо. Энн в восторге захлопала в ладоши.

— Вот видите, Уэйн всегда прав! Вы выглядите потрясающе, дорогая! Теперь вам нужно заняться лицом. Ваш макияж никуда не годится. Где вы были все эти годы?

— Сама не знаю, — довольно тупо ответила Энн, не переставая удивляться происшедшей с ней метаморфозе.

— Никогда не употребляйте синие тени для глаз, они старят.

— Да?

— О Боже, конечно! Пользуйтесь серыми и жемчужными тонами.

— Я это учту.

— Жду вас через две недели, — безапелляционно объявил Уэйн. Энн удивленно посмотрела на него. — Вам нужен легкий перманент, он придаст волосам пышность, упругость…

Уэйн отступил, изучая ее лицо, видимо, довольный делом своих рук.

— Прекрасно, значит, встретимся через две недели! — покорно ответила Энн.

В кассе, поглядев на счет, она чуть было не упала в обморок. Она не может себе позволить делать здесь еще и перманент, решила Энн. Но, выписывая чек, она увидела свое отражение в зеркале. «Какого черта!» — подумала она, прибавила пятнадцать фунтов на чай и записалась на перманент.

В переполненном ресторане, чувствуя себя очень одиноко, она съела салат и выпила стакан белого вина. Было бы приятно, промелькнуло у нее в голове, если бы напротив кто-нибудь сидел и любовался ее похорошевшим лицом. Она почувствовала, как ее эмоциональный подъем понемногу спадает.

Энн заранее наметила зайти в несколько художественных колледжей и расспросить о курсах, но при мысли о своем дерзком намерении ее охватила непреодолимая застенчивость. Как можно, рассуждала она, не имея за душой ничего, кроме каких-то азов художественного образования и нескольких жалких этюдов и акварелей, рассчитывать, что ее примут в колледж! Да ее просто высмеют! Нужно будет предварительно написать в эти колледжи и навести справки. Однако возвращаться домой задолго до вечера ей не хотелось. Она доставит себе удовольствие и зайдет в галерею Тэйт. Раз уж она решила посвятить себя искусству, то будущему художнику не мешает сразу начать обогащать свои знания в этой области.

На лестницах, ведущих к галерее, стояло множество парочек, греющихся на мягком зимнем солнце. «Должно быть, — подумала Энн, — я единственный человек в Лондоне, кто сейчас прогуливается в полном одиночестве». Но стоило войти внутрь, как это горькое чувство покинуло ее. Нередко, приезжая в Лондон, Энн посещала картинные галереи: Тэйт, Национальную или галерею Курто. Только эта небольшая сфера ее жизни и была свободна от влияния Бена. Картины и вообще искусство его совершенно не интересовали, поэтому на вернисажи и вообще на выставки она ходила одна. В каждой галерее у нее были свои любимцы, она обычно направлялась прямо к ним и проводила целые часы, наслаждаясь цветом и формами. Энн внимательно изучала картины, восхищаясь техникой художников, пыталась понять, как они добиваются тех или иных эффектов.

Со временем ее вкусы и предпочтения радикально менялись, ничего подобного она не могла бы себе представить в восемнадцать лет. Тогда ее страстью были импрессионисты. Потом на несколько лет ее захватило абстрактное искусство. А с годами ее вкусы вернулись, казалось, к исходной точке: она устала от беспредметности и некоторое время увлекалась романтиками. Эта фаза совпала с ее вторичным открытием Вордсворта, поэта, на которого в ранней молодости у нее не хватало времени. Несколько лет подряд она была поглощена итальянским Ренессансом. Ее буквально зачаровывали красные и синие тона, которые художники Возрождения применяли с таким совершенством. На их полотнах сочные краски всегда были в полной гармонии. Интерес Энн к поп-арту оказался недолговечным. Теперь она понимала, что только делала вид, будто он ее привлекает, — ей, видимо, просто хотелось шокировать Бена с его незыблемым консерватизмом. В действительности же причудливые завихрения линий вызывали у нее головокружение, и она с радостью вернулась к безмятежному спокойствию флорентийцев, чье искусство перспективы завораживало ее.

Сейчас, стоя в переполненном холле, Энн размышляла, в какой зал ей направиться. «Давно уже я не любовалась прерафаэлитами», — вспомнила она, а так как заказанные ею сегодня обои были явно отмечены их влиянием, то это решило дело.

Часа через два Энн без сил опустилась на скамью. Она страшно устала, но не от ходьбы, а от впечатлений. Прямо перед ней висела большая картина, которая, казалось, помимо воли привлекла к себе ее внимание. Над темной полосой земли, на которой две монахини копали могилу, восходило какое-то сумеречное сияние. Можно было явственно почувствовать усилие, с которым одна из них, молоденькая послушница, вонзала блестящую лопату в твердую землю. Энн восхищенно подумала, какое это искусство — создать видимость движения с помощью столь статичного материала, как краски! Однако всем ее вниманием завладела вторая монахиня: ее лицо выражало спокойствие и покорность судьбе, полное приятие смерти… Чьей смерти? Ее собственной? Это было непонятно, однако Энн вдруг ощутила, как на нее нисходит мир и покой. Она вздохнула.

— Вот для этого и существует искусство. Оно должно успокаивать душу, — произнес рядом с ней низкий голос с легким иностранным акцентом.

Энн быстро обернулась. Рядом с ней сидел какой-то мужчина и серьезно смотрел на нее.

После минутного колебания Энн сказала:

— Это прекрасно, правда? Картина заставила меня почувствовать себя в ладу с самой собой, хотя речь здесь идет о смерти.

— Понимаю, — мягко произнес он.

— Я потеряла мужа, — просто продолжала она, как будто такая неожиданная откровенность была самым обычным делом.

Почему-то оказалось очень легко рассказать ему о смерти Бена, о последовавших за ней страшных месяцах, об одиночестве и о том, как к ней вернулось желание жить. Он терпеливо слушал ее излияния, а его большие светло-серые глаза изучали ее лицо.

Потом неподалеку заплакал ребенок, и чары были разрушены.

— Боже мой! Простите… Как я могла так распуститься… Что вы должны подумать обо мне… Совсем чужой человек… Ведь я, вероятно, надоела вам до смерти…

Трепещущая, смущенная, Энн вскочила на ноги, уронив сумочку и перчатки.

Мужчина нагнулся и все поднял. Когда он выпрямился, Энн увидела, какой он рослый и широкоплечий. Рука, подавшая ей сумочку, была большая и загорелая. Это была крепкая рука с изящно подрезанными ногтями. Энн сразу поняла, что перед ней очень сильный человек, сильный не только физически, но и морально. Она вдруг показалась себе совсем маленькой и уязвимой. Когда он подошел к ней, она вдохнула запах табака, одеколона и чего-то специфически мужского, чего не чувствовала уже много лет.