– Не надо, пожалуйста, не надо… – вдруг заплакала она, прислонившись к стене и прикрываясь простынкой, как смятым щитом, и стараясь, чтобы на ткань не попали красные капли. Африканские косички безжизненно свисали на обнаженные плечи и грудь. – Опять кровь. Не хочу крови.

Он упал перед ней на колени, чувствуя, как слезы бегут у него из глаз, и осторожно взял за руку. Она не сопротивлялась. Порез был незначительный.

– Прости, любимая. Прости меня. Я сейчас позвоню на ресепшн.

– Не надо. Возьми пластырь в чемодане. Рана совсем небольшая. Не надо никого звать. Ничего не надо.

Валентин достал пластырь и принес из ванной полотенце. Вытер дрожащей рукой кровь и заклеил рану, повторяя все это время, как заклинание, только одно слово: «Прости… Прости…»

– Я хочу лечь. Помоги мне, – попросила Диана.

Валентин собрал с пола осколки разбитого бокала, потом набросил рубашку и вышел на балкон. Ветер гнал по темно-синей глади моря смятые гребни волн, а по бледно-голубому небу – обрывки разорванных облаков. «Разве ее совсем-совсем нельзя было склеить?» – вспомнил он слова Дианы, когда она узнала о разбившейся чашке с котами. «Совсем-совсем», – ответил он тогда.

Да, жаль, что не все можно вернуть и склеить заново.

Тоска и отчаяние так сильно сжали его сердце, что перехватило дыхание. За спиной в номере послышался какой-то шум. Он повернулся и сквозь шторы увидел, что Диана одевается.

– Ты куда? – испугался он, открыв дверь балкона.

– Мне надо уехать. Прости.

– Куда уехать?

– Нам надо некоторое время побыть далеко друг от друга. Иначе я не выдержу. – Голос Дианы звучал твердо и уверенно. – Чемодан не беру. Если я не вернусь до конца отпуска, забери его домой, пожалуйста.

Она застегнула сумку и стала вдевать серьги.

У Валентина потемнело в глазах.

– Твой отец сказал, что не дарил тебе эти серьги на день рождения.

Ее руки замерли, потом медленно вынули из ушей золотисто-рубиновые капли.

– Надеюсь, теперь у тебя будет меньше поводов меня ревновать, – Диана повернулась и резко бросила серьги в открытую балконную дверь, затем подхватила сумку и быстро вышла из номера.

Днем он нашел только одну серьгу…

Резкое шипение тормозов вернуло Валентина в реальность и заставило вздрогнуть. Опять грузовики. Он обтер серьгу платком и положил в карман. Кто же все-таки их подарил?

У кафе парковался грузовик. Но не черно-белый, а совсем другой. Это успокаивало. Валентин сел в машину, завел двигатель, чтобы заработал кондиционер, и достал из сумки телефон. Надо позвонить Диане. Он вчера вечером получил от нее сообщение – первое после их ссоры и ее отъезда. В нем она писала, что ездила навещать маму, которая немного приболела. Что сегодня возвращается в Испанию. «Я тебя очень сильно люблю», – заканчивалось сообщение. Он ей сбросил в ответ: «И прощаешь?» – «Конечно, глупый!»

Валентин, улыбнувшись воспоминаниям, набрал знакомые цифры на панели телефона и с волнением стал ждать ответа.

– Ты еще в Толедо? – радостно спросила Диана после приветствия. Она была уже в аэропорту в Барселоне.

– Да, – соврал Валентин. Он хотел сделать ей сюрприз и приехать к ужину, хотя еще вчера собирался заночевать в Толедо, чтобы не гнать целый день. – Приеду, наверное, завтра к обеду. Заночую в дороге.

– Приезжай скорее, я буду тебя ждать. Нам надо о многом поговорить. И не гони, пожалуйста. Обещаешь?

– Обещаю. А как ты доберешься от аэропорта?

– Меня встретят. Я тебя люблю. Береги себя.

– Я тебя тоже.

– Пока, увидимся. Элизабет передавала тебе привет.

– Спасибо.

Связь прервалась.

Элизабет, вдруг усмехнулся Валентин. Как она говорила? Что украшение – это плата за любовь. Прошлую или будущую.

Плата за любовь… Все как в бизнесе!

Подозрение, давно прятавшееся в мозгу, вдруг стало очевидной догадкой. Понятно, кто подарил серьги! Он устало ухмыльнулся, минуту просидел без движения, а потом набрал номер заправки.

В трубке послышался гнусавый голос лысого заправщика.

– Что надо?

Валентин объяснил, что хотел бы узнать что-нибудь про пса.

– Он приходил пару дней назад. Похоже, сильно болеет, зверюга хренова. Отощал весь и еле ходит, – ответил с усмешкой заправщик.

– Вызовите ему врача и накормите, пожалуйста, – сдерживая ярость, вежливо попросил Валентин. – Я через неделю вернусь из отпуска и все оплачу.

– Это же бездомный пес. Зачем ему врач? Все равно подохнет, – заржал на том конце связи гнусавый голос.

– Это мой пес, – заорал Валентин. – Понял, ты… Если с ним что-нибудь случится, я вернусь и взорву всю вашу заправку.

– Да не ори ты, – вдруг сменил тон заправщик. – Пошутить нельзя. Позавчера приезжала красивая девушка, похожая на актрису с испанской фамилией. Как ее там, забыл… Ну, которая еще поет? Она покормила эту зверюгу крекерами с сыром, и когда уезжала, оставила денег на еду и лечение. Так что ты опоздал. Твоего пса уже прибрали к рукам. Гуд бай. Мне пора работать, клиентов полная заправка.

Что-то пробормотав, Валентин откинулся на кресло. Почему с ним сегодня все пытаются неудачно пошутить, когда он еле держится на ногах и ему совсем не до смеха?

Девушка, похожая на испанскую певицу-актрису [12] . Это же Диана! Теплая волна заполнила его сердце. Захотелось тут же обнять ее и поцеловать. Он даже шутливо взвыл от приступа желания. Какая она все-таки молодец! А он болван. Ревнивый и слабый кретин.

Валентин убавил кондиционер, включил скорость и выехал со стоянки придорожного кафе.

«Когда доеду до Барселоны, куплю три белые розы. Не одну алую, как она любит, а три именно белые. Пусть все будет по-новому. Мир не меняется. Можно изменить только себя», – решил он, когда машина вырулила на автостраду и нырнула в горячий воздух над асфальтом. Черным и блестящим, как раскаленная тефлоновая сковорода.

Начались предгорья. Дорога сузилась.

Валентин крепче сжал руль и впился усталыми глазами в разделительные полосы слева. Стрелка спидометра показывала почти двести километров в час.

* * *

– Мама, ты знаешь, мы дочитали роман и вместе плакали над печальным концом. Он (она назвала имя парня) такой хороший и добрый, и так меня понимает. И тоже любит слушать Ричи Блэкмора. Только раннего, когда тот еще играл в группе «Дипп Пёрпл». Ты представляешь? – дочь говорила так громко, что Натали даже отодвинула трубку телефона подальше от уха.

– Я рада, что у тебя появился настоящий друг, – успокаивающе ответила она.

– А еще, – продолжала дочь, – пришла посылка от папы. Джинсы, куча всяких футболок и платье. Джинсы, правда, мне великоваты. Ты же видела, что я похудела.

Натали разговаривала с дочерью, а внутри нее родилось ожидание какой-то потери. Неизбежной и безвозвратной. Как будто часть ее жизни, со всеми радостями и печалями, вкусами и ощущениями, вот-вот станет не ее, а чей-то чужой.

– Мама, а еще я поняла, что человек сам строит свою судьбу. Только сам! Каким бы он ни был и как бы он ни выглядел.

Эти слова, сказанные девочкой-подростком, эти банальные слова, написанные в сотнях книг и произносимые до нее миллионами людей, вдруг глубоко тронули душу Натали. «Сам строит свою судьбу…» – повторила она про себя. Конечно сам, жаль вот только, строители из некоторых совсем никудышные…

В это день Ахмед после ужина опять уехал по делам в Барселону, коротко бросив на прощанье, что вернется завтра или послезавтра. Они мало разговаривали все эти дни, и он ни разу не притронулся к ней. (Что ее вполне устраивало.)

Натали отрыла балкон и разлеглась на широкой кровати. Морской бриз сразу же оказался рядом. Беспокойно качая занавески, он принес гудки далеких кораблей и бесцеремонно проник под складки одежды.

«Человек сам строит свою судьбу…» – всплыли в мозгу слова дочери, и Натали почувствовала, что грусть тоже стоит где-то рядом. Ну уж нет, сказала она себе, резко спрыгнув с кровати. Никакой хандры. Надо переодеться, накинуть легкое платье и пойти опять купаться, как в прошлый раз. Она сняла вечерний наряд, в котором ужинала, и стала надевать купальник. Потом неожиданно отбросила его на кровать и надела только платье. Зачем надевать лишнее, если все равно никого вокруг не будет?

Когда она после купания вышла из воды и увидела незнакомца совсем рядом, то почему-то даже не удивилась. Она быстро вытерлась, надела платье и поспешила к огням отеля, отчетливо слыша его шаги сзади. Не приближающиеся, но и не отступающие. В бар, решила она, сначала взять бокал коньяка, а потом уже решать, что будет дальше.

Мужчина сел на другом конце стойки и заказал виски. Он даже не смотрел в ее сторону, но она чувствовала, что их совсем ничего не разделяет. Как тогда – на рынке. Что он откуда-то все знает о ней. О ее мыслях. О ее желаниях.

Она выпила коньяк несколькими жадными глотками, почувствовав, как он, обжигая, опускается где-то глубоко внутри. Все ниже и ниже.

И вышла.

Узкая тропинка, петлявшая к вершине утеса, в лунном свете была похожа на выложенную белой мозаикой дорожку, окруженную причудливо изогнутыми стволами серебристых сосен. Натали обернулась. Незнакомец поднимался за ней. Его светлый костюм в бледном лунном потоке, казалось, отливал металлическим блеском, как рыцарские доспехи. Верный оруженосец королевы – усмехнулась она, ощутив нарастающее волнение.

Неожиданно он догнал ее и попросил разрешения взять под руку.

– Дальше тропинка идет у самого края обрыва. Это опасно.

У него была сильная и мягкая рука.

Натали молча кивнула в знак согласия, пожалев почему-то, что на ней сегодня не те кружевные стринги, которые она купила недавно.

Остальную часть подъема они так и преодолели. Рядом.

– Смотрите, какая печальная и одинокая сегодня луна, – тихо произнес он, когда они поднялись на смотровую площадку. – Как будто ждет кого-то.

– Да, – ответила Натали и протянула ему губы, чувствуя, как ветер подхватил складки платья, а в душе зазвучала протяжная мелодия, с далеким голосом, похожим на молитву в пустыне.

* * *

Проклятое колесо, проклятая жара, – ругался Валентин, истаптывая кругами дворик мастерской, где уже несколько часов подряд два испанца-механика не торопясь ремонтировали машину. Обычный прокол камеры, но при замене колеса сорвали какую-то шпильку с барабана и никак не могли устранить поломку.

Все случилось уже на выезде из Барселоны, куда он заезжал, чтобы купить цветы. Три белые розы стояли теперь в обрезке пластиковой бутылки с водой, вялые и безжизненные. Придется выбросить. А новые купить негде – поздно.

Он с досады пнул пыль под ногами и еще раз попытался объяснить механикам, что очень торопится, но те только улыбались и говорили. «Си, си…»

Видимо, это судьба. Валентин сел на раскладной стульчик в тени забора и достал купленный в Толедо складной нож. Настоящая альбацета! Сколько он всего видел? Сколько ладоней с дрожью сжимали его? Он вспомнил, как в детстве они с друзьями во дворе втыкали в землю ножички. Играли на счет. Кто проиграет, покупает пиво на всех. Однажды даже сломали бабушкин кухонный нож. Ему было очень стыдно перед ней, но она не ругалась, а только погладила его по голове и промолвила: «Ты выиграл, а это самое главное. Мужчина обязательно должен чувствовать себя победителем». Хорошая она была, бабушка, добрая, а он так и не сходил перед отпуском на ее могилу.

Открывая альбацету, Валентин ощутил упругость пружины и прочность стали. Полюбовался лезвием и начал, как в детстве, бросать нож в землю. Сухую и темневшую пятнами от масла и бензина. Сначала получалось плохо, но через некоторое время рука приспособилась, и лезвие стало входить в землю все глубже и глубже. Все точнее и точнее. Это доставляло удовольствие. Увлекшись, он не заметил, как приложил слишком много усилия и нож, сменив траекторию, попал рукояткой в железную балку, валявшуюся рядом. Раздался неприятный звук. Часть лака с ручки откололась. Валентин раздосадованно поднял нож с земли и, протирая от пыли, вдруг увидел на отколотом месте крест – две неровные, глубоко процарапанные полосы. Темные и кривые. От времени и, возможно, от чьей-то смерти.

Старик лукавил. Он знал про это. Только специально оставил в тайне. Валентин вспомнил, как тот долго искал нож, перекладывая с места на место стопки ветхих книг и рукописей, передвигая какие-то коробки и что-то бормоча себе под нос.

Когда колесо было на месте и он двинулся в путь, уже начался закат. Небо заволокло низкими облаками, похожими на свисающие портьеры, с малиновыми прожилками. К ужину Валентин не успевал, поэтому решил не торопиться. Устало крутил руль, вписываясь в изгибы узкой прибрежной дороги, и даже не ругался на медленно плетущиеся впереди автомобили.

На одном из поворотов в машину ударилась большая, красивая бабочка, оставив на стекле желтые брызги и ожерелье пыльцы. Валентин затормозил на обочине, нашел насекомое и загрустил, разглядывая сломанные тонкие крылья. Черные и шелковистые, с твердыми прожилками и бархатными ворсинками. Она было похожа на бабочку с картины в ресторанчике Элизабет.