Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю

— Спасибо тебе. А ведь ты могла бы мне отомстить…

— Это не в моих правилах, — сухо сказала Анжела. — Можешь быть спокоен, я на тебя наговаривать не буду.

— Спасибо еще раз. Огромное тебе спасибо. С меня причитается.

— Мне ничего не надо. Пока.

Вечером примчалась Полина, но переубедить подругу ей так и не удалось, тем более после того, как ее попросил Володя (о чем она, правда, пока не стала рассказывать).

До суда оставалось еще две недели, а слухи о происшествии и о том, что его будут разбирать в суде, уже расползались по всему городу. Еще бы — главный врач городской больницы, молодой, перспективный, совсем недавно получивший эту должность в связи с уходом на пенсию своего предшественника (только-только ставшего к тому же его тестем) — и такой скандал! Дней через пять об этом говорили уже все кому не лень. Как-то вечером, когда Анжела была одна, в дверь робко позвонили. Анжела ожидала кого угодно, только не Володю, протягивавшего ей букет роз и коробку конфет.

— Что тебе нужно? — Анжела стояла в дверях, не приглашая гостя войти. — Ведь мы, кажется, договорились обо всем, и я сказала, что мне ничего от тебя не надо.

— Я пришел просить о большей услуге, чем мы договаривались. — Володя виновато опустил голову.

— Что?! Ну знаешь, даже моему ангельскому терпению есть предел! — искренне возмутилась Анжела.

— Выслушай меня, прошу тебя, — заторопился Володя. — Хочешь, я на колени перед тобой встану? — И, к ужасу Анжелы, он тут же это и сделал — прямо на лестнице, пачкая свое черное кашемировое пальто.

— Встань сейчас же, ты с ума сошел! — девушка потянула его за рукав. — Соседи увидят! И так, наверное, к глазкам прилипли. Разговоров будет! Проходи лучше! — Она снова, еще настойчивей потянула его.

— Хорошо, но обещай хотя бы выслушать меня!

— Обещаю. Проходи только.

Володя поднялся и вошел в коридор.

— Возьми! — Он снова протянул девушке цветы и конфеты.

— Не надо.

— Ну не нести же домой!

— Выброси.

— Не глупи! Не хочешь сама — подари кому-нибудь.

Володя прошел в кухню и присел на край табуретки.

— Ну так о чем же ты хотел просить? — спросила Анжела.

— Видишь ли, слухи о моем происшествии так расползлись и обросли такими деталями, что мне теперь просто житья нет. По больнице не пройти — последняя уборщица косится и чуть не пальцем показывает. Самое страшное, что жена от меня ушла. Я ей такой, замаранный, не нужен. А без нее, — Анжела при этих словах не удержалась от скептической улыбки, — у меня еще и место главврача отнимут. О правах я уже и не говорю — их-то мне так и так ближайшие лет пять не видать, а то и все десять.

— И чем же я могу тут помочь? Переловить всех болтунов?

— Почти: заставить их замолчать своими показаниями.

— Интересно как? То, что я по рассеянности не посмотрела на дорогу, никак не сделает тебя трезвым и не уменьшит скорости, с которой ты ехал. А врать, что ты не был пьяным, — бессмысленно, хотя этого и не может никто, кроме меня, подтвердить.

— Тогда почему же бессмысленно?

— Потому что только пьяный или сумасшедший может ездить так по городу и сбивать мирных граждан. Согласен?

Володя опустил голову. Несколько минут они молчали. Володя, казалось, что-то обдумывал.

— Спасибо. Я знаю, как ты можешь мне помочь, что для этого нужно сказать. Прав меня, правда, все равно лишат, хотя и не на столько лет, а вот жена, может, вернется, и места не лишат.

— Ну и что же это такое?

— Ты только не пугайся, ладно?

— Думаешь, ты еще чем-то можешь напугать меня после всего, что было?

— Прости. Ты скажешь, что сама бросилась под машину. Это, конечно, не снизит скорости, но обвинения в пьяном состоянии и наезде на человека снимутся.

— Да ты в своем уме?! Что я скажу родителям, которые, конечно, узнают об этом?..

— Заседание будет закрытым.

— Предположим. Но я вовсе не хочу позориться перед судьями или попасть на учет в психушку за попытку самоубийства. — Анжела отвернулась, чтобы Володя не заметил, как она побледнела.

— Ну, это я беру на себя, я все улажу.

— Все равно. Ты слишком много хочешь.

— Прости, что напоминаю, но когда-то ты сделала для меня гораздо больше…

— Не смей говорить об этом! Как у тебя только язык поворачивается! К тому же ты, кажется, забыл, что эту жертву — или, может, лучше назовем ее взяткой? — ты использовал не только для защиты диссертации, но и в качестве удобного предлога для разрыва со мной. Здесь тоже можно будет очень удобно избавиться от меня как от опасного свидетеля — ты же первый и ославишь меня как помешанную, чтобы никто мне не верил, если мне вдруг когда-нибудь придет в голову вывести тебя на чистую воду.

— Никогда! Клянусь тебе, я никому и слова не скажу, напротив, буду везде объяснять твое состояние минутным порывом человека, сломленного горем. Состояние аффекта не является болезнью, сумасшествием.

— Твои клятвы не стоят ломаного гроша.

— Но это единственный выход! Ну, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю!

— Однажды я все это уже слышала.

— Я по гроб жизни буду тебе обязан. Буду оказывать тебе любую помощь, любую поддержку, о чем бы ты ни попросила. В больнице, если что — тьфу-тьфу-тьфу, конечно, — все и для тебя, и для твоих близких, даже друзей всегда все будет бесплатно и по высшему разряду.

Володя снова встал на колени и попытался поцеловать Анжеле руки, но она резко отдернула их и отскочила сама, как будто перед ней была змея, а не просящий о помощи мужчина.

— Только без всего этого! Мне одного раза вполне хватило! Сядь обратно на табуретку, пожалуйста.

— Хорошо, как скажешь. — Володя покорно вернулся на свое место. — Что мне сделать, чтобы ты согласилась помочь мне?

Анжела молчала и даже не смотрела на него.

— Ты только представь, чего я лишусь, если ты не поможешь мне. Всего, чего я так долго и таким трудом добивался…

— Скажи лучше, таким обманом и пренебрежением к чужим страданиям.

— Прости! Прости меня! Это, к сожалению, единственное, что я могу сказать тебе, потому что оправдания мне, я знаю, нет. Но то что я лишусь жены и должности главврача — еще далеко не все. Ты же должна понимать, как тяжело быть изгоем, опозоренным перед всеми, всеми осуждаемым в маленьком городе. Мне нельзя будет даже здесь остаться. Я не найду приличной работы. Меня просто затравят!

Анжеле невольно вспомнился рассказ соседки по купе про затравленную до смерти девушку, и она передернула плечами.

«Боже мой, неужели, если я откажусь, его постигнет такая же участь? И я буду виновата в этом? — с ужасом подумала девушка. — Да нет, что же я такое выдумываю? — опомнилась она. — Володя прекрасно разберется с этим — уедет себе в Питер, да и дело с концом».

— Не говори чепухи. Ты отлично сможешь жить в другом городе, например, в Петербурге.

— Там я никогда не выбьюсь в люди, навсегда останусь выскочкой из провинции.

— И это глупости. Многие провинциалы живут там куда лучше коренных жителей.

— Формально — да. Но ты не понимаешь, несмотря ни на какие деньги и должности в приличном обществе, на меня всегда будут смотреть как на чужого, пришлого.

— Ты слишком многого хочешь. Извини уж за грубость, но, как говорится, и на елку влезть, и пятую точку не уколоть — нечестно, подло поступать и быть принятым в хорошем обществе невозможно. Не находишь?

— Ты права. Но тогда тем более мне необходимо иметь возможность нормально жить здесь. Или ты действительно хочешь отомстить мне, смешать меня с грязью, отправить на самое дно? Извини и не восприми это как наглость, но я в это никогда не поверю. Ты слишком добра, слишком хорошо умеешь понимать беды других и сочувствовать им.

— Не подлизывайся. Не поможет.

— Зачем ты притворяешься? Зачем так резко разговариваешь со мной? Это неестественно для тебя, и ты сама это знаешь.

— Ты так обидел меня, что, честно говоря, мне и притворяться-то особенно не приходится. Да ты и сам понимаешь, что просишь очень многого, при том что не в праве рассчитывать вообще ни на что.

Не найдя что ответить, Володя просто умоляюще посмотрел на Анжелу.

«Как они все похожи, когда просят, — подумала девушка, вспомнив взгляд Игоря, когда он пришел к ней извиняться, и глаза уже почти совсем забытого доцента Андрея Ивановича, когда он говорил, что не бросит ради нее детей, и тоже молил о прощении».

Анжела отвернулась и молчала, нарочито рассеянно глядя в окно. Но Володя был прав: мстительность была органически неприемлема для нее.

— Я подумаю, — наконец повернулась она к нему. — А теперь уходи.

Володя встал, благодарно посмотрел на нее, хотел было пожать или поцеловать руку, но замялся, еле слышно пробормотал: «Спасибо», и вышел. Анжела не двинулась с места, пока не услышала, как щелкнула входная дверь и на лестнице не раздались торопливые шаги. Тогда она присела на табуретку, облокотилась на стол и устало положила голову на руки.

— Ну, что? Почему ты так долго?! Я уже не знала, что думать! Все нормально? — Полина не давала вставить подруге ни слова, засыпая ее вопросами и не дожидаясь ответа.

Уставшая донельзя Анжела даже не пыталась прерывать бурные изъявления радости и возмущения Полины, по опыту зная, что это почти невозможно, пока Полина не выговорится и не остановится сама. Она сидела в халате, забравшись с ногами на диван и маленькими глотками пила чай.

— Ты что молчишь? Ты меня вообще слышишь?!

Анжела допила последний глоток и аккуратно поставила пустую чашку на стол.

— Конечно, слышу. Разве тебя можно не слышать? Я просто ужасно устала и решила переждать, когда ты нашумишься. Не обижайся, ладно? Извини.

— Это ты меня извини, — притихла Полина. — Я и не подумала о том, что ты, наверное, еле на ногах держишься, а я на тебя кричу, отдохнуть тебе не даю. Но ты меня пойми, я вся испереживалась. Уже хотела к зданию суда ехать, там тебя ждать, да Салик отговорил. Сказал, что в зал все равно не пустят, ничем помочь не смогу, что я со своим шумливым характером только могу навредить. И я послушалась. Ты представляешь, Анжелка, послушалась! Мужика послушалась!

— Не представляю! — честно сказала Анжела и, несмотря на усталость, искренне рассмеялась.

— О! Ты смеешься! Значит, все в порядке, да?

— В порядке, в порядке, — поспешила она успокоить подругу. — Только устала ужасно. Давай я к тебе завтра зайду после работы и поговорим. Договорились?

— Конечно. Жду. Отдыхай.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Анжела повесила трубку и некоторое время неподвижно сидела, глядя в темно-синее небо за окном. Потом вздохнула, задернула занавески и легла спать.

Но выспаться ей не удалось. Всю ночь девушке снился Володя. Судья, прокурор и адвокат мучили ее непрекращающимися вопросами и все хотели непременно узнать, почему она решила покончить с собой именно таким способом — бросившись под машину. В конце концов Анжела не выдержала и призналась, что уже пробовала отравиться таблетками, но ее спасли.

Анжела открыла глаза, помотала головой, отгоняя кошмар, и выключила, видимо, уже давно звеневший будильник.

«Господи, какая мерзость! Неужели теперь Володя всегда меня будет преследовать? — Анжела еще раз тряхнула головой и резко откинула одеяло. — Ничего, сейчас умоюсь, приму холодный душ, и все пройдет, — успокаивала она себя. — А то так и в самом деле можно с ума сойти».

Душ, крепкий горячий кофе и шутливый разговор с папой, который, как обычно по утрам, пришел к ней со своими вечными кроссвордами, привели ее в чувство.

— Это все-таки удивительно! Ну объясни мне, почему какой-то никому не ведомый городок на столь же неведомой реке Луге ты знаешь, а известнейшего поэта конца девятнадцатого — нет? Ну как такое может быть?! — не уставала спрашивать Анжела.

— Потому что я географию люблю, а поэзию — нет, — невозмутимо отвечал отец. — Поэзия — это по твоей части. — Он ласково потрепал ее по щеке. — Ты у нас девушка мечтательная, хорошенькая — тебе стихи и читать. А мне бы, рядовому инженеру, чего-нибудь поматериальнее.

— Тебе кажется, что у нас есть только один поэт и один писатель. — Анжела встала, поставила чашку из-под кофе в раковину и нежно обняла отца.

— Это какие же? — Анатолий Петрович лукаво взглянул на дочь.

— Пушкин и Горький.

— Правда. А чем они тебе не угодили?

— Угодили-угодили, просто я еще многих других знаю. А ты — нет! — Она, как в детстве, слегка потянула отца за щеку. — Ну ладно, я побежала, а то на работу опоздаю. До вечера.