Сабрина Джеффрис - Маркиз должен жениться

Мое имя Эстер Пламтри, но обычно меня называют просто Хетти. Я управляю семейной пивоварней с тех пор, как умер мой муж. Неприятностей, конечно, хватает, особенно с людьми, но я всегда говорю: если у вас есть время расстраиваться из-за других, значит, вам просто нечего делать.

Разумеется, когда речь заходит о моих внуках, я делаю исключение. У меня есть право говорить им, как надо поступать, так ведь? Я сама их вырастила после того, как их отец — маркиз и мать — моя дочь погибли от несчастного случая. Больше я ничего не скажу, люди и так слишком много болтают об этом.

Честно говоря, я хочу в жизни лишь одного: получить правнуков. Неужели я прошу слишком много? Тем не менее, от моих упрямых внуков я получаю одни только неприятности. Взять, к примеру, Оливера. Я могу понять, когда молодой человек с горячей кровью волочится то за одной актрисой, то за другой, но Оливер превратил это в дело всей жизни! В городе не найдется ни одного «желтого» листка, который не писал бы о его беспутстве в компании полуголых девиц и целых лоханей контрабандного бренди. Лично я виню в этом покойного маркиза. После его смерти Оливер пошел по стопам отца.

Об остальных четверых лучше вообще не упоминать. Джаррет вечно играет в карты. Минерва пишет непристойные готические романы. А Гейбриел! Этот участвует в скачках. Остается Селия. Но она не пропустит ни одну мишень, обязательно выстрелит! В обществе их называют шалопаями из Холстед-Холла. Только поймите меня правильно: они хорошие дети, прекрасные внуки. Они всегда расспрашивают о моем здоровье, сопровождают в гости, следят, чтобы я берегла себя, но отказываются бросить свои скандальные привычки. С меня довольно!

И я придумала способ заставить их остепениться и вести себя как мои достойные наследники. Им это придется не по нраву, но что делать, тяжелые времена требуют тяжелых мер. Бог свидетель, я получу правнуков, и очень скоро!

Искренне ваша, Хетти Пламтри

Оливер Шарп, шестнадцатилетний наследник маркиза Стоунвилла, выбежал из конюшен Холстед-Холла. Его мать во весь опор поскакала к охотничьему домику. Она была в бешенстве. Оливеру не часто доводилось видеть ее в таком состоянии. Обычно мама была просто… невесела, если, конечно, не случалось чего-то из ряда вон выходящего. Сегодня произошло как раз такое — маркиза застала своего сына за непотребным занятием.

Юношу захлестнула волна отчаяния.

«Ты позор семьи! — кричала мать с такой горечью, как будто столкнулась с подлым предательством. — Ты ведешь себя в точности как твой отец. Да будь я проклята, если допущу, чтобы он превратил тебя в такого же испорченного эгоиста, как сам. Этот мерзавец всем готов пожертвовать ради собственного удовольствия».

Оливер никогда прежде не слышал от матери бранных слов. Он задрожал при мысли, что сам довел ее до такого состояния. Неужели она права? Неужели он становится похож на своего легкомысленного и распущенного родителя?

Хуже всего то, что мать умчалась, чтобы швырнуть в лицо отцу рассказ о грехах сына, и Оливер не мог ее остановить, потому что ему было приказано не показываться ей на глаза.

Но кто-то должен за ней последовать. Оливер видел маркизу в таком гневе только однажды. Ему было семь лет, когда мать впервые узнала о неверности отца и устроила во дворе костер из его коллекции эротических книг.

Бог знает, на что она решится, полагая, что сын идет по стопам отца! Особенно если учесть, что в доме праздник и масса гостей.

Оливер обогнул угол огромного дома, напоминавшего средневековую крепость и служившего загородной резиденцией многочисленного семейства, и на подъездной дороге увидел знакомый экипаж. Его сердце затрепетало. Бабушка! Слава Богу, она приехала! Возможно, она поговорит с матерью?

Карета остановилась у парадной двери. Оливер подбежал как раз вовремя, чтобы открыть бабушке дверцу.

— Какой приятный сюрприз, — пробормотала бабушка. — Я рада, что ты не растерял хорошие манеры, не то, что некоторые шалопаи твоего возраста.

В другое время Оливер нашел бы что ответить. Они с бабушкой постоянно пикировались и подшучивали друг над другом, но сегодня страх не давал ему покоя.

— Мама сердита на отца, — сообщил он, предлагая бабушке руку, чтобы проводить в дом. Оливер старался говорить негромко — прислуге незачем это слышать, и без того все болтают об отцовской неверности.

— Ну, это не ново, — сухо отозвалась бабушка.

— На сей раз все иначе. Она в бешенстве. Мы с ней поссорились, она верхом поскакала к охотничьему домику.

— Наверное, ищет его.

— Этого я и боюсь. Ты же знаешь, ему нравится ее дразнить. Если он там, она может сделать что угодно.

— Вот и отлично. — Бабушка хитро улыбнулась. — Пусть разнесет в пыль этот проклятый домик, тогда Льюису некуда будет водить своих шлюшек.

— Черт тебя побери, бабушка! Я ведь серьезно! — Старая дама неодобрительно приподняла бровь, заставив внука извиниться за грубое выражение. — Прости, бабушка, но сегодня все не так, как обычно. Ты должна поехать за ней, поговорить с ней, успокоить. Пойми, это важно! Меня она не станет слушать.

Старая дама прищурилась.

— Ты все мне рассказал? Оливер покраснел.

— Конечно, все.

— Не смей лгать своей бабушке! Из-за чего вы поссорились?

Разве он мог рассказать ей о таком?! Одна мысль о случившемся заставляла его морщиться от стыда.

— Это не имеет значения. Просто поверь, что ты ей сейчас очень нужна.

Бабушка фыркнула.

— Твоя мать перестала нуждаться во мне в тот самый момент, когда появилась на свет.

— Но, бабушка…

— Послушай меня, Оливер. — Бабушка, как ребенка, ласково погладила юношу по руке. — Я знаю, ты очень близок с ней, и ты расстраиваешься, когда она сердится. Но надо оставить ее в покое, тогда гнев утихнет сам собой. Клянусь тебе, так и будет.

— Нет, ты должна…

— Хватит, — оборвала она внука. — Я так долго сюда добиралась и теперь устала! Сейчас мне нужна чашка чаю, а потом я вздремну. И я не собираюсь вмешиваться в ссоры твоих родителей. — Заметив, как переменилось лицо юноши, старая дама смягчила тон: — Если к вечеру она не вернется, обещаю тебе: я съезжу за ней. Увидишь, она скоро вернется, станет извиняться, и потом все забудется.

Но мать так и не вернулась. Той же ночью в охотничьем домике она застрелила отца, а потом застрелилась сама.

Прежняя жизнь кончилась.

Оливер смотрел из окна библиотеки Холстед-Холла. Пасмурный зимний день лишь усугублял мрачное настроение маркиза. Тяжелые воспоминания так и лезли наружу из самого дальнего чулана памяти, где он их обычно хранил. В городе Оливер чувствовал себя лучше — там легче забыться среди веселых девиц и пьяного разгула. Правда, этого хватало ненадолго.

Хотя семейная драма случилась девятнадцать лет назад, ее отголоски еще не стихли.

В ту ночь бабушка объявила гостям, что мать уехала в охотничий домик, чтобы побыть наедине с собой, и там заснула. Ночью, разбуженная шумом, она решила, что в доме грабитель, и выстрелила, тут же обнаружив, что убила своего мужа. Впав в безумие от отчаяния, она застрелилась.

Объяснение звучало не слишком убедительно. Пересуды и домыслы так и не улеглись. Многие догадывались о правде. Бабушка приказала Оливеру и остальным детям никогда не обсуждать эту тему, даже между собой, чтобы скандал быстрее забылся. Однако Оливеру часто казалось, что она так говорит, потому что винит в случившемся его, своего старшего внука. Иначе зачем она недавно отменила свое распоряжение и стала вдруг расспрашивать его о ссоре с матерью? Оливер, разумеется, ничего ей не рассказал, он даже думать об этом не мог.

Маркиз развернулся и прошелся вдоль стола, за которым в ожидании бабушки сидели его братья и сестры. О Боже, зачем она попросила их собраться именно здесь? Холстед-Холл всегда будил в нем чувство вины, Оливер как мог избегал его. Много лет дом стоял заколоченным. Воздух был пропитан запахом плесени. В доме было холодно, как в погребе. Только в одной комнате мебель стояла без чехлов, там управляющий занимался текущими делами. Для этой встречи пришлось снимать чехлы здесь, а ведь бабушка вполне могла пригласить их в свой городской дом.

В прежние времена Оливер отказался бы от поездки в свое заброшенное имение. Но три дня назад с его братом Гейбриелом произошел несчастный случай, и теперь братья и сестры чувствовали, что с бабушкой надо вести себя осторожнее. Она молчала о происшествии, а это было ей несвойственно. Что-то затевалось, и Оливер подозревал, что им всем это придется не по душе.

— Как твое плечо? — спросила Гейба их сестра Минерва.

— А как ты думаешь? — ворчливо отозвался тот. Руку он держал на перевязи. Черный костюм для верховой езды был помят, тусклые темные волосы, как всегда, взлохмачены. — Дьявольски больно.

— Что ты фыркаешь? Не я же неслась как сумасшедшая и чуть не убилась до смерти!

Двадцативосьмилетняя Минерва была средней из детей — на четыре года моложе Джаррета, второго из братьев, на два года старше Гейба и на четыре — старше Селии, самой младшей. Но как старшая из девочек, Минерва всегда стремилась опекать остальных. Она даже внешне была похожа на мать — та же молочно-белая кожа, те же золотисто-каштановые волосы и темно-зеленые глаза. У Гейба такие же. А вот Оливер на этих двоих совсем не похож. Внешность он унаследовал от их отца, наполовину итальянца, — темные глаза, черные волосы, смуглая кожа. И мрак в сердце.

— Тебе повезло, что лейтенант Четуин вовремя придержал лошадь, — заявила Гейбу Селия, которая выглядела бледной копией Оливера. Казалось, кто-то добавил ложку сливок в черный кофе. И глаза у нее были светло-карие. — Говорят, у него больше храбрости, чем ума.

— Тогда они с Гейбом — отличная пара, — прорычал Оливер.

— Оставь его в покое, слышишь! — Джаррет бросился на защиту брата. В его внешности сливались черты обоих родителей: черные волосы, сине-зеленые глаза, но никакого намека на итальянские корни, не то что у Оливера. — Ты его все время пилишь, с самого дня той дурацкой скачки. Он был просто пьян. Ты должен бы понимать, что это такое.

Оливер резко обернулся к Джаррету:

— Да, но ты-то не был пьян. И ты позволил ему…

— Джаррет не виноват, — вмешался Гейб. — Четуин бросил мне вызов. Если бы я не согласился, он назвал бы меня трусом.

— Лучше быть трусом, чем покойником, — раздраженно бросил Оливер. Доводы брата казались ему глупостью. Жизнь важнее, чем все остальное. Ею не стоит рисковать ни ради женщины, ни ради чести, ни ради репутации. Жаль, что он так и не сумел внушить это своим бестолковым братцам.

Гейбу особенно следовало подумать. Гонка проходила на самой опасной в Лондоне беговой дорожке. Ее обрамляли два больших утеса, и располагались они так близко, что в просвете помещался только один экипаж. Наездник, чтобы не разбиться о камни, должен успеть затормозить в последний момент. Многие не успевали.

Лондонские повесы называли это «проскочить в игольное ушко», а Оливер — «сбрендить». Конечно, Четуин успел придержать лошадь, но коляска Гейба зацепилась за один из утесов. Колесо отвалилось, и фаэтон превратился в груду щепок, клочков кожи и перекрученного металла. Лошади, слава Богу, не пострадали, а Гейб отделался переломом ключицы.

— Четуин оскорбил не только меня! — Гейб упрямо выпятил подбородок. — Сказал, что я испугаюсь скачек потому, что я такой же трус, как наша мать, которая стреляла по теням. — Голос Гейба дрожал от бешенства. — Он назвал ее холстедской убийцей!

При этом упоминании давнего семейного скандала все замерли. Оливер стиснул зубы.

— Она умерла много лет назад. Тебе ни к чему защищать ее честь.

Лицо Гейба окаменело.

— Кто-то должен это делать. Ты же не хочешь.

Это правда. Он не хочет. Она совершила немыслимое. Он никогда не простит ее. А себя он не простит за то, что допустил такое.

Дверь распахнулась. В библиотеку вошла бабушка. За ней следовал семейный поверенный Элиас Богг. Молодежь затаила дыхание. Присутствие адвоката не сулило ничего хорошего.

Богг опустился на стул. Бабушка остановилась во главе стола и обвела внуков усталым взглядом. Оливер испытал новый приступ вины. Бабушке был всего семьдесят один год, но выглядела она гораздо старше. Казалось, груз ответственности давит на ее хрупкие плечи и она сгибается под его тяжестью.