Все, что мне осталось сделать — это финал у шеста. Я могу пройти через это.

Эта часть танца не настолько тяжелая. И не такая длинная. Все, что мне действительно нужно сделать, это обвить шест, подчеркивая свою обнаженную грудь, и сделать вид, что я трахаю его.

Вот что я делаю, когда чувствую. Ощущаю его.

Я — практичная. Мне приходится такой быть. Но есть то, что я чувствую. Эти покалывания на моей шее отдаются внутри меня, предупреждающие звоночки раздаются в моей голове, когда я рядом с одним из них. Рядом с копом. Мои глаза сканируют конец зала, но я вижу тени. Есть ли коп среди них и ждет ли он, что кто-то взорвется? Облава планирует дойти до конца?

Мой взгляд падает на парня возле сцены. Он? Он совсем не похож на копа. И не ведет себя как полицейский. Но я не доверяю внешности или чувствам. Все, чему я могу доверять — это сигнал тревоги в моей голове: выбраться, выбраться, выбраться.

Я едва могу втянуть достаточно воздуха. Есть только дым и нарастающая паника. Кровь мчится по венам, ускоряя мои движения. Коп. Я чувствую, это словно какое-то шестое чувство.

Возможно, он ощущает, что я интуитивно чувствую его. И наклоняется вперед в своем кресле.

В один момент сердце замирает, а наши взгляды встречаются. Я могу видеть его лицо. Красивая.

Читаю по его губам. Всё, что я слышу, это музыка.

Больше не слышу свою песню, но это не имеет значения. Это неважно, потому что здесь полицейский, и мне надо выбираться. Даже если моя интуиция ошибается, лучше уйти.

Так безопаснее.

Но я никогда не буду в безопасности.

Мое последнее движение в танце должно быть сексуальным и дерзким. Как бы я сделала, завершая балетное выступление, но получается вульгарно. Оно едва удаётся мне в этот раз. Получается грубый рывок головы и плеч. Потом убегаю со сцены вниз по коридору. Я должна работать на соседнем этаже, наблюдая за тем, кто хочет приватный танец или выпить, но не могу этого сделать. Направляюсь в раздевалку и одеваю футболку, спортивные штаны. Я скажу им, что мне становится плохо и необходимо уйти пораньше. Они будут недовольны, и мне, вероятно, придется заплатить за это и отдать часть моих чаевых, но вряд ли им захочется, чтобы меня вырвало на клиентов.

Я бегу к двери и почти врезаюсь в Блу.

Он снова стоит в коридоре. На этот раз даже не двигаясь. В его взгляде заметна дополнительная настороженность. И что-то еще — веселье.

— Куда собралась? — спрашивает он.

— Я…у меня болит живот. Мне нехорошо. — Я прохожу мимо и молюсь, чтобы он не двигался.

Блу дотрагивается до следа на моей щеке.

— О, мне вызвать врача? — его рука притягивает меня за плечо. — Я не хочу, чтобы случилось что-то плохое.

Прижимаю свою сумку как можно ближе к груди. Стараюсь не обращать внимания на скрытую угрозу в его словах и движениях. Я действительно чувствую себя больной, но бросаться на него, безусловно, не стоит.

— Пожалуйста, мне нужно идти. Я не шучу. Сделаю это позже.

Он понимает, о чем я говорю. Что именно я сделаю лично для него. Я в таком отчаянии, что даю ему свое обещание. В таком отчаянии, что готова пообещать ему все, что угодно. Блу достаточно долго преследовал меня, поэтому я знаю, что это достойный приз. Уверена, что он достаточно унизит меня, но я в глубоком отчаянии.

— Пожалуйста, дай мне уйти. — Голос дрожит, и мне даже больно произносить слова. Он чувствует, насколько сильно напряжено мое тело, словно я собираюсь согнуть стальную балку. Понимает, что что-то давит на меня.

Сожаление вспыхивает на его лице. Или из-за моего отказа, или от того, что он вынужден унизить меня. Но на этот раз он не отпускает меня.

— Про тебя спрашивает клиент. Он хочет приватный танец.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В то время, когда туристов было больше, чем торговцев наркотиками, «Гранд» был театром. Тогда вы могли спокойно прогуливаться, и вас бы не ограбили. В театре ставили спектакли, балет и одно небезызвестное магическое шоу, в котором мужчина погиб от неисправного бутафорского пистолета. За годы существования шоу посетителей становилось всё меньше и меньше. И эта часть города опустела. Попытки оживить театр так и не удались, потому что достойные и состоятельные люди, которые могли и хотели потратить деньги на билеты, уже не хотели ходить по этим улицам.

Сейчас здание является бледной оболочкой былой славы — выцветшие обои и декоративные металлические вставки с облезлой золотой краской. Темный, прокуренный этаж заполнен столами и стульями. В глубине есть балкон, но он закрыт для посетителей.

Комнаты для приватных танцев располагаются на том месте, где раньше продавались билеты.

Там нет дверей. И стен. Переднее стекло перегородки разбито, и только бархатные шторы на латунных стержнях прикрывают их.

Первую комнату занимает Лола. Вспышка красной ткани и длинная грива волос между занавеской говорит мне о многом. Я узнаю ее позы на полу и мягкие стоны, за которые клиент платит больше, чем за танец.

Вторая комната пуста.

Третья комната располагается дальше всех от основного зала. Самая темная. Различима только тень человека, сидящего в кресле. Я всего лишь хочу убраться отсюда, но Блу стоит позади и толкает меня, и единственный способ получить пространство — это войти внутрь.

Я проскальзываю мимо тяжелой бархатной шторы и жду, когда же мои глаза начнут привыкать и адаптироваться. Еще до того момента, как они полностью привыкают, я уже знаю, что это будет он. Не Чарли, такой безопасный и соблюдающий правила. Другой человек. Новый. Некто со странной напряженностью во взгляде.

Ранее я видела только очертания его куртки. И ботинки, образующие ту же позу: одна нога согнута, а другая под стулом. Он непринужденно сидит на неудобном деревянном стуле. И наблюдает за мной. Конечно, он делает это. Это то, за что он платит.

— Что это будет? — спрашиваю я.

— А что в меню? — он отвечает, и я знаю, что это означает. Дополнительные услуги. То же самое, что сейчас делает Лола. Больше, чем просто танец. Он выглядывает из тени с вызовом, словно Чеширский кот, улыбаясь глазами и губами. Ему не хватает только фиолетовых полосок.

И если он действительно полицейский, то может арестовать меня только за то, что я должна ему предложить. Копы обязаны совершать внеплановые выезды в свободное время. Но я уже знаю, что полицейские не делают то, что должны. Очень хорошо это знаю.

Я уже прячусь от одного.

— Танец, конечно. — Согласно прайсу я работаю пятнадцать или тридцать минут. Никому не нужно больше. Они либо идут в ванную дрочить, либо кончают в свои штаны.

— А если я хочу большего?

Теперь, когда мои глаза привыкли, и я стою ближе к нему, то замечаю татуировки у основания его шеи и на запястьях. Они, вероятно, захватывают его руки и грудь. На ладонях также видны чернила, но я не могу разобрать, что же изображено.

Его черная рубашка достаточно тесная, и я вижу его фигуру: широкую грудь и плоский пресс. Под рубашкой есть цепь или украшение. Я могу видеть только силуэт, но это заставляет меня хотеть потянуть за ткань и выяснить, что же там скрыто.

Он носит его как вторую кожу, словно это броня, а он — Боец. Я не могу представить, что он ходит в полицейский участок в синей рубашке. Он не коп. Но то чувство, которое возникло на сцене, вновь появляется. Я ощущаю, что его интерес с сексуальным подтекстом. Чувствую его подозрительность. Инстинкты говорят мне, что он находится здесь для чего-то большего, чем приватный танец. Я не могу позволить себе не прислушиваться к ним.

— Большего не будет, — категорически заявляю я.

Он фыркает, явно недовольный. Но не похоже, что он собирается форсировать события или жаловаться Блу.

— Тогда танец.

Право. Вот почему я здесь. Это не разочарование, но появляется тяжесть в животе. От мужчин я не жду ничего, только установленную плату. Начинаю танцевать, медленно двигая бедрами, а руками трогая грудь. Я за миллион миль отсюда. Лежу на спине, глядя на ночное небо и ощущая хрустящую траву под ногами.

Это почти работает, но мне нужно приблизиться к нему. Залезаю на него, расставляю его ноги и встаю между ними, затем подтягиваюсь к спинке кресла и трясу грудью перед его лицом. И когда я делаю это, то чувствую его запах. Он пахнет…не как дым. Не как пот.

Он пахнет как моя мечта: травой, землей и чистым воздухом.

Я застываю над ним, мое тело сжимается, а грудь все еще дрожит от остаточного импульса.

— Что-то не так? — спрашивает он.

И его голос. Боже, такой грубый и низкий. Он, вибрируя, скользит вдоль скрипучего деревянного стула и бетонного пола по моим ногам. Этот голос перемещается по воздуху и щекочет мою кожу. Мы не соприкасаемся, но я могу ощущать его.

Мне трудно глотать.

— Ничего, сладкий.

— Тогда садись.

Он имеет в виду меня, сидящую на его коленях. Прикосновение. Это противоречит официальным правилам. А неофициально — это одна из самых скучных вещей, которые происходят в этой комнате.

— А что, если я не хочу?

Одно его большое плечо приподнимается, и он тяжело вздыхает.

— Я тебя не заставляю.

Слышу недосказанность, которая повисает в воздухе.

Вероятно, мне следует отказать ему. Коп или нет, но он сбивает меня с толку. Это опасно. А если в здании находится какой-нибудь другой коп, то это еще более рискованно.

Но я по какой-то причине теряю равновесие и падаю на него в неуклюжей позе, он сидит, не двигаясь, пока я сползаю его телу и сажусь на колени, чтобы быть с ним на одном уровне. Руками обхватывает мое тело, и я оказываюсь в ловушке. В любую секунду он может начать лапать меня. Достать свой член и трахнуть меня, как и другие. Это было бы не впервые.

Но он остается сидеть в том же положении, его руки сильные, но нежные. Объятие. Это объятие.

Иисус. Сколько времени прошло с тех пор, как мужчина обнимал меня? Просто так, нигде не прикасаясь, и чтобы его член при этом не был внутри меня? Давно.

Мое горло першит.

— Что дальше? — спрашиваю снова, в этот раз предлагая что-нибудь из меню. Реальное меню — это секс и боль, как и все остальное, что он любит.

— Я бы хотел прикоснуться к тебе, — говорит он, а его дыхание ощущается напротив моего виска.

Знаю, что это не все. Мы даже не договариваемся о цене, но я соглашаюсь спокойно и безропотно.

Смотрю в его глаза и чувствую что-то знакомое. Откуда я его знаю?

Сотни человек приходят сюда. Они для меня ничто, и все же я не могу отделаться от мысли, что запомнила бы его, если бы он пришел в любую другую ночь. Не могу избавиться от чувства, что видела его раньше. Встречалась с ним. Знаю его.

Я должна бояться. И я боюсь, но меня интересует татуировка на тыльной стороне его руки. Что она означает? Но появляются и другие моменты для удивления, особенно когда его рука дотрагивается до меня.

Он не начинает с моей груди или задницы. Не с тех очевидных мест, которые так важны для них. Одной рукой он проводит по шее и вдоль по спине. Сердце интенсивно колотится в груди, почти добровольно разрываясь. Я не могу свободно вздохнуть. Для меня это место неожиданно становится важным и уязвимым. Таким небольшим и всего лишь от одного бережного прикосновения его руки. Как это возможно, что у него такие большие руки?

Он скользит другой рукой по подбородку, приподнимая мое лицо. Смотрит мне в глаза. Я не могу отвести взгляд. Его глаза темные и бездонные, сверкающие, словно далекие звезды.

— Как тебя зовут? — бормочет он.

Хонор.

Почти произношу его, но это не то имя, которое я здесь ношу. Кроме того, мое имя объявляют, когда я выхожу на сцену. А он не похож на того, кто такое забывает, но после своего вопроса сжимает мою шею чуть сильнее, но осторожно, хотя и с легкой угрозой. Может схватить меня в любую секунду. Он знает это. Я знаю это. Блу, который ждет за дверью, тоже знает это, но всё сводится к доверию.

И я ему доверяю.

— Хани, — шепчу я.

Он повторяет моё имя так, словно раньше никогда его не слышал.

— Хани.

Мой взгляд опускается на его рот, он жесткий. Суровые мужские губы и щетина, легкой тенью покрывающая его подбородок.

— А тебя?

— Тебе лучше не знать моего имени. — Его губы изгибаются в полуулыбке.

Я верю. Но именно эти слова заставляют меня довериться ему еще больше.

— Мне лучше не сидеть у тебя на коленях.

И не раздеваться для странных мужчин каждую ночь. Я предполагаю, что поезд уже ушёл. Его веки опускаются, выражая что-то вроде благодарности.