— Эй, ты как?

— Задумалась.

— Над чем?

На самом деле я думала о том, как запретить себе погружаться в прошлое и жалеть себя нынешнюю. Но этого я не произнесла: — Над важным.

— Например, как остаться и принять мое обременительное предложение руки и сердца? — он набросил на мои плечи пиджак, а руки не убрал.

— Я не думаю об этом… И, знаешь…

— Что?

— Не раскидывайся предложениями.

— Почему, нельзя? Для тебя мое предложение всегда в силе.

Тема — глупее не бывает, как можно ее обсуждать, я уеду, он так же на одном месте не останется. Новые люди, новые интересы, неожиданные открытия… Какая, блин, связь между нами? Никакой. Но почему-то вместо того, чтобы стряхнуть его руки с плеч и уйти, я обернулась.

— Как можно быть таким уверенным в другом человеке?

— Можно.

— То, что это «можно» — понятно, но что дает тебе такое основание?

— Кое-что дает… — туманный ответ и полуулыбка.

— И откуда уверенность?

Алек хмыкнул, спустился с двух ступенек террасы, и теперь его лицо было напротив моего. Появилось стойкое желание потереть глаза, ущипнуть себя за руку, прикусить губу и поправить волосы и все это одновременно. Что происходит? Мне и убежать хочется и очень хочется остаться. Но ведь это Алек, старший сын Богдана Петровича. Почему я должна от него бежать? Он всего лишь близко подошел и пристально смотрит, ничего предосудительного. Что за ненормальная реакция?

— Отсюда.

Наклонился, обдав меня запахом шампанского, и очень медленно поцеловал уголок губ. Легкое дежавю накрыло с головой. Вспомнилось, как Серега забрал меня из универа пьяной, расцеловал лицо и на таком же моменте остановился. Вот только сейчас своевременного звонка на телефон целующего не поступило.

А ведь до этого он от трубки почти не отрывался, большую часть застолья с кем-то говорил. Выключил телефон, ради меня? Или я опять создаю иллюзию? Подумав об этом, я не решилась взбунтоваться и воспротивиться, что-то остановило. И Алек со знанием дела продолжил медленное наступление.

Из-за него мороз прошелся по коже от скул до самых пяточек. Глаза распахнуты, ладони вспотевшие, и меня бросает, то в жар, то в холод. Простыла, наверняка. Ведь это не может быть реакция на его «недопоцелуй», не может!

— Глаза закрой. — Прошептал у самых моих губ.

— За-чем?

— Закрой без вопросов.

— А поговорить нельзя? — спросила еле слышно. — Обсудить твою чрезмерную уверенность…

— Не сейчас. — Медленно, очень нежно он взял в ладони мое лицо. — Олененок, я не передумаю.

— А, может…?

— Уже решил.

В следующее мгновение я перестала помнить: кто я и где нахожусь. Если раньше он целовал, выпрашивая приглашения, то теперь ставил перед фактом: «своего добьюсь независимо от твоего мнения». Это было медленно, горячо и страстно, хотя участвовали только губы. От такого напора можно было без стеснения капитулировать, что я и сделала…

Почти сделала, и он вдруг отпрянул.

— Хорошего понемногу… — тихо оповестил Алек, прикоснувшись губами по моему виску. — Этого хватит, чтобы ты передумала и осталась во Львове?

Так хотелось спросить: зачем? Кем он меня видит и что себе представляет? Ведь мы мало знакомы. Да что там, я почти не знаю его. Он знает меня еще хуже. А ждать и надеяться я больше не намерена.

— Нет.

Алек хотел было отстраниться, а потом со вздохом опять потянулся ко мне.

Зачем? Неужели так важно, чтобы я осталась во Львове в следующем году? И для кого важно? Для Богдана Петровича, для Селози, для него, но он же, работает. Из-за стола его раз десять вытаскивал чей-нибудь звонок на телефон. И он, извинившись, мчался отвечать партнерам или заказчикам. Какая глупость! Нет. Это не правда. Мне все кажется. Просто шампанское в крови бушует и ничего больше. Это всего лишь действие пузырьков игривого…

Через минуту я уже смотрела вслед быстро уезжающему «агрессору» через окно гостиной. Наступление Алека прервал Богдан Петрович, выйдя на крыльцо, он пригласил нас на сладкий стол.

— Пойдем? — нерешительно спросила я.

— Олененок, сладкого мне на сегодня хватит, — загадочно ответил он. — Пиджак не снимай, завтра заберу.

С этими словами я была передана его отцу.

Мы не виделись вплоть до моего отъезда, когда он, сжав мою руку, пожелал счастливого пути. И все… никаких поцелуев, объятий, признаний и предложений.

Ничего.

21

— И с тех пор вы следили за ней? — игриво поинтересовалась Ева. — Были незримым наблюдателем?

Удивительно, услышала ее вопрос и пожалела, что я не героиня зарубежного любовного романа. Где главный герой стойко выдерживает капризы и истерики возлюбленной и исполняет все ее романтические бредни. Но вот, как представила метания и терзания благоверного, так и расстроилась — их у него не было.

И ответ Леши подтвердил простую истину, лишние переживания — прерогатива женщин.

— Нет. Зачем? Она училась, я работал.

— Вы ею не интересовались? — удивилась Ева.

Пришлось пояснить мне:

— Он и без этого был в курсе моих дел. А сам не интересовался. Только приветы передавал «Олененку». Три пять раз в год на праздники я приезжала к маме в Днепропетровск и к Богдану Петровичу во Львов.

— А в промежутках между приездами Оля писала отцу, — добавил Леша, — часто звонила и посылала свои фотографии.

— Фотографии? — заинтересовалась Ева. — Это были снимки из путешествий по Европе?

— Да. И на большей части из них я была в окружении красивых парней спортсменов или физиотерапевтов.

— Стояла среди пациентов. — Отмахнулся Леша.

— Почему сразу же — среди пациентов?

— Действительно, — ведущая с укоризной обратилась к моему благоверному. — Ольга вполне мола встречаться.

— С одним из них или с несколькими, — поддакнула я. А у меня были такие намерения, более того, в Германии я позволила себе раскрепоститься чуть-чуть, но все-таки.

— Вас это не смущало? — вопрос Евы адресованный к Леше, и я задавала в первый месяц супружества, но так и не получила ответа. Что же он скажет сейчас?

После недолгих раздумий ответил:

— Ее никто не обнимал, как следовало. Понимаете, вялые пальцы на талии или плече Оли никак не соответствовали статусу ухажера.

Не удержалась поддела мужа: — Но, как следовало, их обнимала я.

— Без нужного блеска в глазах. — Отмел он мое заявление и подмигнул.

— То есть, чтобы ты ревновать начал, мне помимо широкой улыбки, моих крепких объятий, еще и блеск нужен был?

— Да.

Своим ответом он выбил меня из колеи. Повисло молчание.

— Алексей, вы на основе фото уверились в том, что Ольга не встречалась с другими?

— Абсолютно. Язык ее тела я знал уже очень хорошо.

— Поэтому нормально не говорил со мной все это время. — Насупилась я и пожаловалась ведущей. — Настолько уверовал в свою осведомленность на мой счет, что не появлялся рядом три года. Я видела его мельком.

— Мы сталкивались на семейных праздниках. — Напомнил он тихо.

— Да, буквально на несколько минут.

Даже передать не могу, как обижала это невнимание. Все наше общение с его стороны было сведено к следующему: «Привет», «Как дела?», «Живешь хорошо?», «Я тоже» и обязательное «Удачи тебе, Олененок».

Грозно посмотрела на мужа, а он ответил с улыбкой:

— Потому что, в первый год, когда я частично освободился от работы и приехал в Германию, Оля сбежала.

— Вы приехали без приглашения? — уточнила Ева.

— Приглашения я бы не дождался. — Ответил со смешком. — Поэтому поставил перед фактом — приезжаю в Берлин на две недели, освободись от работы при кабинете физиотерапевта, давай встретимся.

— Вы встретились?

— Нет. Получив мое сообщение, она освободилась от работы, молча собралась и улетела домой.

— Оля? — непрозвучавший вопрос телеведущей был яснее ясного, и звучал он приблизительно так: «что произошло?»

— Я поняла, что нечаянно прикипела к нему и испугалась. — Под веселым взглядом мужа пояснила с улыбкой, — это нормальное состояние для тех, кто обжегся.

— И чтобы отделаться от меня, она решила обрубить все концы. — Тихий голос супруга обволакивал нежностью.

* * *

Германия. Я с трудом поступила в Высшую школу им. Алисы Саломон с расчетом получить признаваемый Торговой палатой Германии диплом физиотерапевта, а вместе с ним право самостоятельной работы, как массажисту, так и право иметь собственный физиотерапевтический центр.

Обычно долгая дорога спасала меня в трудных ситуациях. Но только не в случае с Алеком, перелет к маме ничего не изменил. Даже дома я думала о нем и все больше расстраивалась. Эта история мне до боли знакома и ничего хорошего она не предвещает.

Он ждал три месяца, прежде чем позвонить и поделился интересными историями из своей жизни в Израиле. Мы проболтали три часа. И после этого меня потянуло на лирику. В свои семнадцать стихи не писала, но вот мне двадцать три, и строчки ложатся на бумагу друг за дружкой. Вначале получалось нескладно, затем все более четко и прочувствовано, а кое-что я даже оставила на память:

Прости меня, я так боюсь потерь,

Хотя бояться их уже нелепо,

Я не приблизилась тогда и трушу вот теперь

Хоть и люблю давно и слепо.

Прости, что скрытною была

И от привычки этой так и не отвыкла

Я глупо по течению плыла

С тобою же расставшись, сникла.

Прости, что не услышала тебя

Не полетела следом

Да соглашусь, не верила в себя

И занималась сущим бредом.

И по прошествии времен боюсь

Все так же глупо и нелепо

Что ты лишь временно пленен

Не любишь… страстно, слепо.

В стихах прошла неделя, затем вторая… И как только накатывало ощущение одиночества, я стихами исписывала листы. Казалось, что этой глупости не будет конца и края. Опять выстрою воздушный замок, и его развеет, как только нам удастся поговорить тет-а-тет в реальном времени. Тогда мне на глаза попалось выражение: «Вся твоя жизнь на 90 % зависит от тебя и лишь на 10 % от обстоятельств, которые на 99 % зависят от тебя».

Оно подействовало отрезвляюще.

Методично начала сокращать наши переговоры по телефону, как с прошлым рыцарем воздушного замка. Добилась того, что Алек стал звонить реже и только по делу. И приветы Олененку через Богдана Петровича теперь передавались не чаще одного раза в месяц.

А вместо того, чтобы этому обрадоваться, я расстроилась. Решилась найти себе парня здесь в Берлине. Но вовремя одумалась, вспомнила, что все мои порывы заканчивались полным фиаско. И я просто начала искать друзей: в группе, на практике, с кем-то познакомилась в бассейне. Папка с фотографиями быстро заполнилась новыми лицами, а спокойствия я так и не ощутила. Стало тошно от неспособности отвлечься.

И я запросила в университете разрешение Arbeitserlaubnis и значительно сократила свободное время. Я не только училась, но и работала на полставки. А теперь и на выходных занялась подработкой в салоне красоты — массажистом. Это был нормальный режим работы и учебы, я жила в общаге, питалась в столовых и ездила со значительной скидкой на общественном транспорте. Можно сказать, создавала свой личный капитал, и я просуществовала так более полугода. А маме мой режим не понравился, о чем она заявила в лоб через skype.

— Перестань себя загонять, иначе приедешь на мою роспись бледно-зеленого цвета.

— Когда?

— Не «когда», — родительница нахмурилась, — ты уже бледно-зеленая. Так трудно бросить подработку и заняться собой? Олик, ты в весе потеряла там, где его все набирают.

— Мама, оставь мой вес в покое.

— Олик… Я о твоей работе беспокоюсь. Ты такая маленькая, худенькая, зашибут и не заметят. — Улыбнулась она, вспомнив слова из мультика.

— Вес нормальный, рост приличный, никто не зашиб еще. — У меня благодаря Богдану Петровичу реакция супер героя, уворачиваюсь и очень хорошо. Правда, маме об этом я никогда не говорила. — С работы не гонят, значит, с обязанностями справляюсь. Когда у вас роспись?

Заулыбалась: — В мае 25 числа. Приедешь?