Кэтлин Уинзор - Навеки твоя Эмбер. Том 2

– Значит, это ты, – сказал он медленно и чуть улыбнулся. – Да я и не считал твоего мужа отчаянным дуэлянтом. Что ж… – Он снова накинул на плечи накидку, повернулся и зашагал обратно к стоявшей лошади.

– Брюс! – Эмбер побежала за ним. – Ты не уйдешь! Нет! Мне надо поговорить с тобой! – Она догнала его, схватила за руки. Брюс остановился, посмотрел на нее сверху вниз:

– О чем? Между нами все уже было сказано тысячу раз.

Теперь на его лице не было улыбки. Он был серьезен, нетерпелив, и Эмбер заметила, как в нем начинает закипать негодование, которого она страшилась.

– Нет, не все! Я должна сказать тебе, что я очень сожалею, я сама не знала, что вдруг нашло на меня в тот день, я, должно быть, просто с ума сошла! О Брюс, не будь так жесток! Ты меня этим убиваешь, клянусь, просто убиваешь! Прошу тебя, дорогой! Я готова сделать все что угодно, все что угодно, чтобы только еще раз увидеть тебя! – Она говорила страстно, с отчаянием и мольбой в голосе. Она понимала: она убедит его или умрет.

Но Брюс глядел на нее скептически, как всегда, когда.выслушивал ее темпераментные излияния.

– Черт меня подери, если я понимаю, чего ты хочешь. Я не допущу, чтобы моя жена страдала, особенно теперь, когда она должна вот-вот родить.

– Но она никогда не узнает! – возразила Эмбер, напуганная твердостью его взгляда.

– Меньше недели назад она получила письмо, в котором было сказано, что мы продолжаем встречаться.

Эмбер на мгновение была удивлена, ибо она такого письма не посылала и вообще не знала о нем, потом на ее губах появилась хитрая улыбка.

– И что же она сказала? Отвращение мелькнуло на лице Брюса.

– Она не поверила.

– Не поверила! Она, должно быть, ужасная дура!

Вдруг Эмбер замолчала, зажала рот рукой и уставилась на него, проклиная свой длинный язык. В смущении она опустила глаза.

– О, – пробормотала она. – Прости меня за эти слова.

После долгого молчания она снова взглянула на Брюса и увидела, что он внимательно наблюдает за ней со странной смесью нежности и гнева в глазах. Так они и стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза. Потом Эмбер всхлипнула и бросилась к Брюсу, обняла его и прижалась всем телом. Мгновение он стоял неподвижно, потом обнял Эмбер за плечи и прижал к себе. С безумной радостью Эмбер увидела, что выражение его лица изменилось.

Она закрыла глаза и откинула голову. Она чуть не лишилась чувств от охватившего ее желания. Все остальное перестало существовать, уступив место безумной жажде соединиться с ним. Ее губы, влажные и полураскрытые, прошептали его имя:

– Брюс…

Неожиданно грубо и сильно он встряхнул ее:

– Эмбер!

Ее голова откинулась, и она, словно в беспамятстве, подняла на него глаза. Он медленно наклонился и поцеловал ее в губы, продолжая держать в объятиях. Потом неожиданно отпустил руки и, прежде чем она пришла в себя, быстро направился к лошади, сел в седло и умчался в сторону города.

Эмбер осталась одна под деревьями, все еще слишком ошеломленная, чтобы двигаться или кричать.

Она беспомощно глядела ему вслед.

Сквозь листву начал просачиваться бледный свет раннего утра.

Ринетт снова прибывала в Англию. В первый раз она увидится со своими братьями с того времени, когда, сразу после Реставрации, она веселой шестнадцатилетней девушкой приезжала сюда с матерью. То было начало новой жизни для них всех, – жизни, обещавшей искупить долгие тягостные годы скитаний и безнадежности. С тех пор прошло десять лет. Из девятерых детей осталось лишь их трое – Карл, Джеймс и Генриэтта-Анна. Королева-мать умерла восемь месяцев назад.

Этот визит планировался два года, но всякий раз что-то принуждало его откладывать – обычно из-за злой ревности ее мужа. Наконец Карл придумал такой повод, что Месье пришлось отбросить все возражания: Англия и Франция должны были заключить тайный альянс; когда Карл потребовал, чтобы сестра посетила его до того, как бумаги будут подписаны, Людовик сказал своему младшему брату, что государственные интересы должны быть превыше всего. Но он разрешил Месье запретить ей выезжать в Англии куда-либо дальше Дувра.

Дувр, маленький грязный городишко, вечно затянутый туманом, имел единственную мощеную улицу в милю длиной, вдоль которой тянулся ряд жалких домишек и таверн. Большой старый замок охранял побережье в феодальные времена, непреодолимая твердыня против нашествий, но после изобретения пушек с ядрами замок потерял былое значение и теперь превратился в обыкновенную тюрьму. В Дувр прибыл весь королевский двор – сначала мужчины, так как Карл все-таки надеялся, что Месье можно будет уговорить отпустить сестру в Лондон. Джентльмены прикатили в золоченых каретах, запряженных лошадьми в роскошных чепраках. Наутро на горизонте появился французский флот, плывший далеко в Ла-Манше.

Карл, который провел в седле почти всю ночь, нервный и встревоженный, сразу же отплыл на маленькой лодке с Йорком, Рупертом и Монмаутом навстречу французскому флагману, чтобы встретить сестру в море. Он стоял в лодке, невзирая на неудобства, и постоянно торопил гребцов, у которых и без того руки, казалось, вот-вот выскочат из суставов. Французские корабли плыли им навстречу, покачиваясь на волнах. Их позолоченные носы сверкали на ярком утреннем солнце; цветные паруса надувались на ветру, как огромные животы; облака, белые, как пена, тянулись к горизонту; а море и небо были пронзительно синими.

Джеймс стоял рядом с братом, положив ему руку на плечо, а Карл обнял герцога за пояс, улыбнулся ему, и его черные глаза светились счастьем и волнением. Корабли были теперь так близко, что можно было видеть фигуры на палубе, хотя каждого человека по отдельности различить пока было невозможно.

– Подумать только, Джеймс! – вскричал Карл. – После десяти лет – и вновь увидеть ее!

Потом вдруг они смогли сразу же увидеть мадам, которая стояла на баке корабля в развевающемся белом платье, заслоняя глаза веером. Она подняла руку и помахала им. Братья ответили радостными криками.

– Ринетт!

– Джеймс, это Ринетт!

Лодка. и французское парусное судно быстро сблизились, но не успели их борта соприкоснуться, как Карл сделал большой прыжок и поднялся по веревочной лестнице на одних руках, да так быстро, словно всю жизнь прожил на море. Ринетт бросилась к нему навстречу и, как только он оказался на палубе, заключила его в объятия.

Он прижал сестру к себе и прикоснулся губами ко лбу. В его глазах стояли слезы счастья, а Ринетт тихо плакала от радости. Она непроизвольно начала говорить по-французски, ибо это был ее язык, и слова Ринетт звучали неясно и ласково.

– Ринетт, – пробормотал он, – Ma chere petite Rinette[25].

Она откинула назад голову, взглянула на него со смехом и смахнула слезы.

– О мой дорогой! Я плачу от счастья! Я боялась, что никогда больше не увижу тебя!

Карл молча с обожанием глядел на сестру, но в его взгляде чувствовалась тревога – он сразу заметил, как сильно, как трагически она изменилась за эти десять лет. Ведь тогда она была почти ребенком, веселым, озорным, бесшабашным ребенком, полным восторженности; теперь же она стала женщиной, полной достоинства, светской и обаятельной дамой. Но Ринетт была слишком худощава, и, несмотря на смех, в ней ощущалась серьезность, встревожившая Карла, ибо он знал причину. Никакое притворство не могло его обмануть: Ринетт была несчастна, она была больна.

На борт корабля поднялись и другие люди. Карл отпустил Ринетт. Она обнялась с Джеймсом, затем с Рупертом и Монмаутом. Наконец Ринетт подошла к Карлу и Джеймсу. Она перевела взгляд с одного брата на другого, они взялись за руки.

– Ну вот, наконец-то мы снова вместе, все трое. – Братья были одеты в темно-пурпурный наряд – траур по королеве-матери, Ринетт тоже была в трауре – в простом белом атласном платье и тонкой черной вуали, накинутой на голову.

Никто из них не осмелился сказать, но каждый подумал: «Нас осталось только трое – сколько же времени мы будем вместе?»

Позади королевской семьи на палубе стояла блестящая толпа придворных: хотя у Ринетт свита была небольшой, только двести пятьдесят человек, но каждый человек был особо отобран с величайшим тщанием: женщины отличались прелестной внешностью и изяществом, мужчины – галантностью и знатным происхождением.

Среди них была молодая хорошенькая женщина с лицом девочки, Луиза де Кэруэль, происходившая из некогда прославленного, а теперь обедневшего рода. Луиза не сводила глаз с английского короля. Это морское путешествие было первым волнующим событием в ее жизни, первой возможностью увидеть большой мир. В ее глазах чувствовалось восхищение, когда она смотрела на Карла, любовалась его темной сатанинской красотой, высоким ростом, широкими плечами и прекрасной фигурой. У нее перехватило дыхание, когда Ринетт и двое мужчин обернулись и король быстро взглянул на нее.

Прикрыв рот веером, она шепнула стоявшей рядом женщине:

– Нинон, как вы думаете, все эти истории, что о нем рассказывают, – правда или нет?

Нинон, вероятно испытывая некоторую ревность, сердито ответила:

– Как же вы наивны!

В этот момент Карл еще раз посмотрел на Луизу и чуть заметно улыбнулся.

Но хотя он никогда не бывал слишком занят, чтобы не приметить хорошенькой женщины, сейчас он не интересовался никем, кроме своей сестры.

– Как долго ты сможешь здесь пробыть? – был первый вопрос, который он ей задал после того, как закончились приветствия.

Ринетт печально улыбнулась.

– Только три дня, – тихо ответила она. Черные глаза Карла вспыхнули, он нахмурил брови.

– Так говорит Месье?

– Да. – Ее голос звучал виновато, будто она стыдилась своего мужа. – Но он…

– Нет, не говори этого… я не желаю слышать, как ты станешь оправдывать его. Но я полагаю, – добавил он, – что он, возможно, передумает.

Месье передумал.

На следующее утро посыльный принес сообщение с той стороны Ла-Манша, что мадам может остаться еще на десять дней, если не будет покидать Дувра. Ринетт и Карл торжествовали. Десять дней! О, да это же почти вечность! Карл с холодной яростью подумал, как мог этот маленький самодовольный французишка осмеливаться указывать его сестре, куда она может поехать, а куда – нет, но Людовик послал письмо Карлу, в котором просил уважать желания Филиппа в данном вопросе, ибо Месье узнал о готовящемся договоре и. может поступить опрометчиво, если рассердится.

Королева Катарина и все придворные дамы приехали из Лондона, и за очень короткое время Карлу удалось превратить захудалый прибрежный поселок в нечто достойное человека, которого он любил больше всех на свете. Дуврский замок был холодным, темным и сырым, с обветшалой мебелью в суровом средневековом стиле; но сейчас все ожило: стены занавесили золотистой тканью, из окон спустили алые, сапфировые и ярко-зеленые флаги. Да и замок оказался не таким большим, чтобы вместить всех лордов и леди двух королевских дворов, поэтому многим пришлось расквартироваться в хижинах местных жителей и в тавернах.

Но эти неудобства никого не тревожили, и повсюду слышался смех и радостные крики веселящейся придворной знати. По узкой, плохо вымощенной улочке Дувра катились теперь большие позолоченные кареты; дамы в роскошных нарядах и мужчины в париках и камзолах с вышивкой заполнили обеденные залы маленьких таверн и деревенских гостиниц. Жизнь превратилась в непрерывную череду вечеринок, балов и банкетов. И пока за карточными столами шли азартные игры, а в бальных залах танцевали, амурные дела расцвели, как зеленые побеги после дождя: французские дамы и английские джентльмены, французские джентльмены и английские дамы. Прошел слух, что мадам явилась в Англию с единственной целью – посмеяться над английской модой и вернуть англичанок, обратно к французской, как было до войны. И эта тема стала главной во время пребывания Ринетт в Дувре.

А заговоры и интриги развивались своим чередом. Они не могли быть прерваны даже на краткий миг, как сила земного притяжения, ибо именно заговоры сплачивали королевский двор.

Для подписания соглашения потребовалось лишь несколько дней, оно готовилось более двух лет, поэтому все, что оставалось, – поставить под ним подписи. Арлингтон расписался за Англию, де Круасси – за Францию.

Для Карла договор являлся успешным завершением десятилетней работы. Французские деньги развяжут ему руки, хотя бы частично, и он не будет столь зависим от своего парламента; французские войска и военные корабли помогут ему справиться с самым опасным врагом Англии – с голландцами. В ответ же он не дает ничего, кроме обещаний. Обещаний, что когда-нибудь, когда ему будет удобно, он объявит себя католиком. Ему было очень забавно видеть, с каким рвением французский посланник стремился закрепить эту договоренность, как они старались заплатить ему за мирную политику, хотя у него и в мыслях не было развязать войну.