– Если погибнет все, что я когда-либо сделал, – сказал Карл Арлингтону, когда договор был подписан и окончательно оформлен, – и я сам умру, то я оставлю Англии хотя бы это. Договор – залог того, что наступит день, когда Англия станет величайшей страной мира. Мир велик, и, когда мы разобьем голландцев, все моря планеты будут принадлежать Англии.

Арлингтон, который сидел, сжав голову руками, вздохнул:

– Надеюсь, Англия будет вам благодарна, сир. Карл усмехнулся, пожал плечами и дружески похлопал его по плечу:

– Благодарна, Генри? Когда такое бывало, чтобы страна или женщина испытывали благодарность за добро, которое для нее сделали? Ладно, я полагаю, моя сестра уже пошла спать. Вы много работали последние дни, Генри. Выпейте снотворное и ложитесь спать. – С этими словами Карл вышел из комнаты.

Когда король вошел в спальню Ринетт, он увидел, что она ожидала его, сидя на огромной кровати с пологом. Последняя из ее служанок выходила из спальни, а на коленях Ринетт засыпал маленький черно-коричневый спаниель Мими. Карл поставил стул рядом с постелью, и они молча посидели, глядя друг другу в глаза. Карл взял Ринетт за руку.

– Ну вот, – произнес он. – Дело сделано.

– Наконец-то. Даже не верится. Я много работала над договором, мой дорогой, потому что считала: это то, чего ты хочешь. Людовик часто обвинял меня, что твои интересы волнуют меня больше, чем его. – Она засмеялась. – Ведь ты знаешь, какое у него ранимое самолюбие.

– Я думаю, это больше, чем самолюбие, Ринетт, не так ли? – Его улыбка поддразнивала ее – до сих пор ходили слухи, что Людовик, страстно влюбившись в нее несколько лет назад, и до сих пор ее обожает.

Но Ринетт не желала говорить об этом.

– Не знаю. Брат мой, ты должен кое-что пообещать мне.

– Все что угодно, моя дорогая.

– Пообещай мне, что ты не станешь спешить с провозглашением себя католиком.

Карл удивился:

– Почему ты просишь об этом?

– Потому, что этот вопрос тревожит короля. Он боится, что ты провозгласишь католицизм и отделишь от себя германских протестантских отцов церкви, а они будут ему нужны, когда мы будем драться с голландцами. И еще он боится, что народ Англии станет этому противиться. Он полагает, что наилучшее время для такого заявления – в разгар победоносной войны.

Карл еле сдержал улыбку.

Так, значит, Людовик считает, что англичане не станут мириться с королем-католиком, и боится, как бы революция не перекинулась из Англии во Францию. К своему французскому кузену Карл относился с насмешливым презрением, но его устраивало, что он всегда мог обвести француза вокруг пальца. Карл никогда и не думал насильно перевести свой народ в католицизм, конечно же, они будут протестовать и бунтовать, а он предпочитал остаться на троне, надеялся спокойно умереть в своей постели в Уайтхолле.

Тем не менее он ответил Ринетт вполне серьезно, ибо даже ей Он не доверял всех своих тайн:

– Я не стану провозглашать католицизм, не посоветовавшись с ним, так можешь и передать ему от меня.

Она улыбнулась, пожала ему руку:

– Я рада, ибо знаю, как это важно для тебя.

Почти усладившись своих слов, он быстро опустил, глаза.

«Я знаю, как это важно для тебя, – повторил, он мысленно. – Как это важно…» Он от души пожелал, чтобы oнa всегда так думала, он не хотел, чтобы она знала, что это такое – не верить ни во что и ни в кого вообще не иметь никакой веры. Он снова поднял глаза, поглядел на лицо сестры серьезно и сурово.

– Ты похудела, Ринетт.

– В самом деле? – Казалось, она была удивлена. – Ну что ж, возможно. – Она оглядела себя. Потревоженный ее движением спаниель недовольно зарычал, словно велел ей сидеть спокойно. – Но я никогда и не была полной, сам знаешь.

– И ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, конечно. – Она ответила быстро, как говорят люди, не любящие лгать. – Ну, бывает головная боль временами. Возможно, я просто устала от всего этого. Но это скоро пройдет.

Лицо Карла стало жестким,

– Ты счастлива?

Теперь Ринетт выглядела так, будто он поймал ее в ловушку.

– Бог мой, ну и вопрос? А что бы ты сам ответил, если бы тебя спросили: «Ты счастлив?» Думаю, я так. же счастлива, как большинство людей. Никто никогда мне бывает истинно счастлив, ты так не считаешь? Даже если ты получила половину того, чекго хочешь от жизни… – Она чуть пожала плечами. – Ведь на это можно только надеяться, не правда ли?

– И ты получила от жизни половину того, чего хотела?

Ринетт отвернулась, перевела взгляд на резные колонки кровати, ее пальцы гладили надушенную шелковистую шерсть спаниеля.

– Да, пожалуй. У меня есть ты, и у меня есть Франция, и я люблю обоих… – На ее губах появилась задумчивая улыбка. – И я думаю, что оба любят меня.

– Я люблю тебя, Ринетт. Я люблю тебя больше, чем кого-нибудь или что-нибудь на свете. Я никогда не считал, что многие мужчины достойны дружбы что многие женщины стоят мужской любви.

Но с тобой все иначе, Ринетт. Для меня ты – то единственное, что имеет значение в этом мире… В ее глазах сверкнула озорная улыбка.

– Единственное, что имеет для тебя значение? Ну – ну, ведь не хочешь же ты сказать, что когда ты…

Он ответил ей почти грубо:

– Я не щучу. Ты – это все, что имеет для меня значение. А те, другие женщины… – Он пожал плечами. – Ты сама знаешь, для чего они.

Ринетт мягко покачала головой:

– Иногда, брат мой, я почти жалею твоих любовниц.

– Не надо их жалеть. Они любят меня так же мало, как я – их. Они получают то, чего хотят, а большинство – больше, чем заслуживают. Скажи мне, Ринетт, – как отнесся к тебе Филипп после изгнания Шевалье? Каждый англичанин, вернувшись из Франции, рассказывает о его отношении к тебе такие истории, что кровь стынет в жилах. Я сожалею о том дне, когда ты вышла замуж за эту злобную маленькую обезьяну. – В его глазах сверкнула холодная ненависть, и начали ходить желваки.

Ринетт ответила ему тихо, и на лице появилась почти материнская жалость:

– Бедный Филипп. Не надо судить о нем слишком строго. Ведь на самом деле он любил Шевалье. . Когда же Людовик его выгнал, я боялась, что Филипп с ума сойдет, – и он считал, что это я виновна в его изгнании. Честно говоря, я была бы рада, если бы он снова вернулся, тогда у меня была бы более мирная жизнь. Филипп так ревниво относится ко мне. Он ужасно страдает, даже если кто-то скажет мне комплимент по поводу нового платья. Он прямо озверел, когда узнал, что я собираюсь приплыть сюда. Ты не поверишь, но он спал со мной каждую ночь, надеясь, что я забеременею и путешествие можно будет снова отложить. – Ринетт засмеялась, но смех был невеселый. – Он был в таком отчаянии. Даже странно, – задумчиво продолжала она, – но перед тем, как. мы поженились, он думал, что влюблен в меня. А теперь он говорит, что его чуть не выворачивает от мысли лечь в постель с женщиной. О, прости, мой дорогой, – быстро произнесла она, увидев, как побледнел Карл: лицо стало серым, утратив обычный бронзовый оттенок. – Я не собиралась рассказывать тебе об этом. Все это пустое…

Неожиданно лицо Карла исказилось болью, он наклонился и закрыл лицо руками. Ринетт встревоженно прикоснулась к нему.

– Сир, – тихо промолвила она, – сир, прошу тебя. О, прости меня, пожалуйста, я наболтала глупостей, как последняя дура! – Она отодвинула спаниеля в сторону, поспешно встала с кровати и приблизилась к Карлу, но он прятал лицо. – Дорогой мой, ну погляди на меня, пожалуйста… – Она взяла его за обе руки и стала медленно отводить их от его лица. – Брат мой! – вскричала она наконец. – Не смей так смотреть!

Он тяжело вздохнул и сразу расслабился,

– Прости меня. Но я клянусь, что убью его собственными руками! Он больше не будет так обращаться с тобой, Ринетт. Или Людовик заставит его исправиться, или я порву этот чертов договор на мелкие кусочки!

В маленькой комнате каменные стены были задрапированы красно-золотой тканью с вышитыми на ней эмблемами дома Стюартов. Горели канделябры со множеством тонких свечей-, хотя время было еще не позднее, в помещении сгустились сумерки из-за отсутствия окон: свет проникал лишь сквозь узкие щели в стенах. Тяжелый запах духов и пота бил в нос. Слышались негромкие голоса, шелестели веера, полдюжины скрипачей наигрывали негромкую нежную музыку.

В креслах сидели только Карл и Ринетт, остальные стояли, некоторые мужчины сидели на толстых подушках, разложенных на полу. Монмаут сидел прямо у ног своей тетки, скрестив руки на коленях и глядя на нее с откровенным обожанием. Снова все влюбились в Ринетт, жаждали стать жертвами ее очарования и шарма. Ее страстное желание нравиться – и в этом она походила на своего старшего брата – заставляло людей влюбляться в нее, порой бессознательно, не зная за что.

– Я хотела бы дать тебе что-нибудь, – говорила она Карлу, – что-нибудь на память обо мне.

– Но дорогая моя… – Его губы улыбались. – Будто я когда-нибудь смогу позабыть тебя.

– Позволь мне сделать тебе небольшой подарок. Может быть, украшение – что-то такое, что ты мог бы иногда надевать, и это заставило бы тебя думать обо мне… – Она повернула голову и заговорила с Луизой де Кэруэль, стоявшей рядом. Луиза всегда находилась неподалеку от Ринетт, когда в комнате был король. – Дорогая, принеси мне мою шкатулку с драгоценностями – в среднем ящике того шкафа.

Луиза присела в изящном реверансе, все ее движения были элегантными и грациозными. Она обладала своеобразной застенчивостью хорошо воспитанной девушки, той рафинированностью и легкой элегантностью, которые всегда приводили Карла в восторг, но которые он редко обнаруживал среди дам своего двора. Луиза была парижанкой до кончиков ногтей, до последней ниточки платья. И хотя она, бесспорно, флиртовала с Карлом, она ни в малейшей степени не переходила границ такта и скромности – она была женщиной, которую надо было сначала завоевать и только потом обладать ею. Карл, устав от легких любовных побед, испытывал досаду от того, что ему пришлось снова оказаться в роли преследователя, а не преследуемого.

Сейчас она стояла перед Ринетт, держа в руках шкатулку.

– Вот та драгоценность, которая нравится мне. Разреши ей остаться в Англии, Ринетт, – сказал Карл.

Луиза вспыхнула – что очень украсило ее – и опустила глаза. Несколько английских леди застыли и насторожились. Герцогиня Рейвенспур и графиня Каслмейн обменялись возмущенными взглядами – ибо все английские дамы мгновенно объединились против Луизы с того момента, когда впервые увидели ее. На лицах мужчин заиграла улыбка. Но Ринетт покачала головой:

– Я отвечаю за нее перед ее родителями, сир. Они доверили мне ее, и она должна вернуться. – Затем, чтобы сгладить неловкость момента, добавила: – Вот, выбирай, что нравится, то, что будет напоминать тебе обо мне.

Карл растерянно улыбнулся – он отнюдь не был обижен – и выбрал несколько безделушек. Через минуту он, казалось, совсем забыл об этом эпизоде. Но так только казалось. «Когда-нибудь, – пообещал он себе, – я буду обладать этой женщиной». А память Карла в подобных делах была столь же крепка, как слаба во всем остальном.

В этот момент в сопровождении своих фрейлин в зал вошла королева. Среди фрейлин всегда была герцогиня Ричмондская. С тех пор как оспа погубила красоту Фрэнсис, они с Катариной стали близкими подругами, Фрэнсис была теперь трогательной и доверительной подданной королевы, в чем лорды и дамы Уайтхолла находили лишь повод для развлечения и презрения.

Ринетт покинула Англию на следующий день.

Карл с Йорком, Монмаутом и Рупертом поднялись на борт французского корабля и проплыли вместе часть пути по Ла-Маншу. С первого момента встречи с Ринетт Карл страшился расставания. Теперь он чувствовал, что просто не в состоянии отпустить ее. Его терзал смертельный страх, что он никогда больше не увидит ее. Ринетт выглядела усталой, разочарованной, больной.

Три раза он прощался с ней, три раза возвращался, чтобы обнять сестру.

– О Боже мой, Ринетт! – бормотал он. – Нельзя, нельзя отпускать тебя!

Ринетт старалась не плакать, но теперь по ее щекам потекли слезы.

– Запомни, что ты обещал мне. И знай: я люблю тебя и всегда буду любить сильнее, чем кого-либо на свете. Если мы больше не увидимся…

– Не говори так! – Он, не желая того, встряхнул ее. – Конечно же мы еще увидимся! Ты приедешь в будущем году… обещай мне… обещай, Ринетт!

Ринетт откинула голову и улыбнулась ему. Ее лицо вдруг стало ясным и спокойным. Совсем как послушный ребенок, она повторила вслед за ним:

– Я приеду на следующий год… я обещаю…

Глава шестьдесят восьмая

Эмбер почти так же, как Карла, рассердило, что Месье запретил Ринетт покидать Дувр, так как та очень не хотела уезжать из Лондона. Она колебалась до самого последнего момента, но когда и королева решила отправиться в Дувр, то Эмбер пришлось последовать ее примеру. В течение всех дней пребывания Ринетт в Англии Эмбер чувствовала себя несчастной и подавленной. Она отчаянно стремилась обратно в Лондон, чтобы попытаться так или иначе увидеться с Брюсом. Она испытала чувство глубокого облегчения, когда французские корабли наконец-то отплыли и Ринетт была на пути домой.