Инна Туголукова - Непорочное зачатие

— Нет такого фигового листка, который мог бы прикрыть мощь настоящего мужчины, — гордо возвестил он.

И посрамленная толпа ответила ему аплодисментами и криками восторга…

Дни шли за днями, и Лаптев все меньше времени уделял своим юридическим проблемам. Собственно, особой необходимости в этом и не было: он так глубоко влез в дело и так долго им занимался, что серьезной подготовки к предстоящим судебным прениям не требовалось.

Теперь они подолгу бродили с Женей по тенистым лесным тропинкам и говорили, говорили, говорили. Между ними оказалось удивительно много общего. Они любили одни и те же книги, фильмы, спектакли. Испытывали схожие чувства, пристрастия и неприязни. Будто две равные половинки одного целого, идеально дополняющие друг друга.

— А что ты больше всего любишь из еды? — спрашивала Женя.

— Да я всеяден.

— Ну а все-таки.

— Картошку с селедкой, — усмехался Лаптев.

— М-м, — мечтательно жмурилась она. — Рассыпчатая картошечка в мундире, жирная селедочка, лучок колечками с маслом и немного уксуса — объеденье!

— И кусочек сала из морозилки…

— И квашеная капустка…

— И бородинский хлебушек…

И они весело смеялись, лукаво поглядывая друг на друга.

Они спешили рассказать о себе как можно больше, словно боялись, что другой такой возможности уже не будет.

Впервые после гибели родителей Володя заговорил о своих тогдашних переживаниях. Женя слушала, склонив голову, не перебивая, не задавая вопросов. Когда Лаптев замолчал, они обнялись и немного постояли, словно подпитывая друг друга энергией жизни.

И только ему Женя рассказала о самом трагическом событии в своей жизни — уходе Бориса. Даже с Танькой она не была столь откровенной.

«Почему я так обнажаю душу перед этим незнакомым, чужим человеком? — дивилась Женя. — В ответ на его доверчивость? Или мы просто как случайные попутчики в поезде дальнего следования — знаем, что скоро расстанемся навсегда. Навсегда. И не придется потом ни краснеть, ни жалеть о своем чистосердечии…»

Прошла неделя, началась вторая, и каждый новый день казался короче предыдущего.

Женя гнала мысли о стремительно надвигающейся разлуке, считая ее неизбежной. Убеждала себя, что легко его забудет: с глаз долой — из сердца вон. Но понимала, что это не так. Будет помнить, и страдать, и жалеть о своем глупом упрямстве.

Может, и правда, глупом? Если расставание неизбежно, пусть останутся хотя бы воспоминания. Но ведь тогда будет еще больнее, еще горше…

Татьяна несколько раз порывалась заговорить с ней об этом. Но Женя резко пресекала все ее попытки, уходила от разговора. Что нового она могла услышать?

Он весь перед ней как открытая книга. И ведет себя теперь совсем иначе: не лезет с поцелуями, не задает вопросов. Понимает, что с ней происходит.

А что с ней, собственно, происходит? Сама-то она может объяснить?

Вот появился в ее жизни человек и сразу занял огромное место. Почему? Никто не знает: занял и все.

И этот человек позвал ее:

— Иди ко мне. Нам хорошо вместе. Мы проведем две чудесные недели, а потом легко расстанемся, без обязательств, упреков и обид, унося в душе воспоминания. Как Феликс и Татьяна.

А она, Женя, так не хочет.

Но ведь все ее существо тянется к нему. И уж себе-то она может признаться, что любит. Ведь любит?

Вот оно! Потому и не может на две недели. Не ущемленная гордость, не самолюбие, а эта отвергнутая любовь держит ее, не пускает.

Но ведь сейчас она слышит совсем другой голос:

— Все изменилось, Женя. Для меня это уже не флирт. Загляни в мои глаза. Разве ты не видишь, что все теперь иначе?..

Или она только хочет это услышать? Сама себе не верит?

Верит — не верит, но выйти из этого тупика уже не может. Ну вот не может и все тут!

Лаптев тоже анализировал ситуацию. И делал это весьма основательно: препарировал и разложил по полочкам все возможные варианты. Не зря же его еще в школе прозвали «Лапоть Башковитый»…

Одного он не мог понять: почему Женя возвела между ними эту неодолимую преграду? Они ходят вдоль нее, каждый со своей стороны, жаждут друг друга, а прорваться не могут.

«Слиться в экстазе», — усмехнулся Лаптев.

Чего она боится? Или чего-то хочет добиться этим своим упорством-упрямством?

Но не похожа Женя на дальновидную расчетливую дрянь, абсолютно бесхитростная, открытая.

Он вдруг представил ее хлопочущей в фартучке на его кухне и улыбнулся. А вот она выходит из ванной, и он несет ее на руках в спальню… Володя тряхнул головой, отгоняя наваждение.

«Ну что, Лаптев? Привык, что бабы стараются затащить тебя в постель. И вдруг неувязочка…»

Но почему, почему?..

Даже Феликс, обычно занятый исключительно собой, заметил, что происходит.

Татьяна досадливо отмахивалась от его назойливых вопросов. Но когда Феликс чего-то не понимал, он шел до конца, до полной ясности.

— Ну, не знаю я, что происходит! — отбивалась Татьяна.

Уж с кем, с кем, только не с Феликсом будет она обсуждать Женькины сумасбродства.

Оставался Володя.

Лаптев был Феликсу весьма симпатичен. Кроме того, пренебрегать столь полезным знакомством не стоило.

Да и элементарная мужская солидарность требовала помочь мужику, страдающему от бабьей дури. А в том, что это была именно бабья дурь, Феликс Прожога не сомневался ни минуты.

* * *

Все проходит… И до конца недолгого отпуска осталось всего два дня — пятница и суббота. В воскресенье после завтрака они уезжали.

Постепенно нарастающее противостояние достигло, казалось, своего апогея. И природа, будто откликаясь на разлитое в воздухе напряжение, пролилась вдруг дождями. И шли эти дожди как раз два последних дня — пятницу и субботу. А может, это были слезы по несостоявшейся, а такой реальной, такой желанной любви.

И в эти дни они почти не виделись, словно готовились уже к надвигающейся неотвратимой разлуке.

Женя все время что-то делала: ходила на массаж, до изнеможения занималась в тренажерном зале, плавала в бассейне, читала…

— Женька!.. — предприняла Татьяна еще одну отчаянную попытку образумить подругу.

Но та замахала руками и стремительно выскочила из комнаты.

«Она уже и сама не рада, — грустно думала Татьяна. — Загнала себя в угол — хочет выбраться, да не может».

Предпоследний ужин прошел вяло и даже как-то скованно. Они перебрасывались незначительными фразами, и только Феликс поначалу безуспешно старался расшевелить компанию, но быстро выдохся и замолк, поняв бесплодность своих усилий.

Сразу после кофе Татьяна с Женей распрощались, Лаптев тоже было поднялся, но Феликс удержал его, предложив партию в бильярд.

Они спустились в бар, сыграли пару партий, но без особой охоты, без азарта, и сели за столик в углу с бутылкой виски.

Разговор, поначалу круживший вокруг общих нейтральных тем, постепенно и естественно свелся к предмету, более всего занимавшему Лаптева и весьма любопытному Прожоге, — к странному Жениному упорству.

И вот ведь Володя никогда не был болтлив и Феликс не являлся тем человеком, которому он решился бы открыть душу, но то ли слишком у него наболело, то ли вторая бутылка виски стала тому виной — а вот, подижь ты, открыл.

— Ведь мы живем в одном городе, — говорил Володя. — А ощущение такое, что прощаемся навсегда: уедем отсюда и все — конец!

— Да все бабы — шалавы. Вот моя Танька…

— Да не шалава она, в том-то и дело. Я понять хочу…

— И понимать нечего. Все ясно как Божий день: она тебя распалила, ты теперь за ней как телок на веревочке пойдешь.

— Нет, ты подожди, ты послушай. Тут совсем другое. Она сама мучается, но переступить через что-то не может. Надо только понять, через что.

— Да что она из себя целку-то строит?! Замужем была…

— Не в этом дело. Она боится чего-то.

— А чего ей бояться? Залететь, что ли? Так сейчас последняя дура деревенская знает, как предохраняться и куда бежать в случае чего, а она вроде на дуру не похожа.

— Опять не то! Она боится быть обманутой…

— Во! — Феликс торжествующе упер палец Лаптеву в грудь. — Вот ты и попал в десятку!

— В смысле?.. — не понял Лаптев.

— А в чем обман? Ты что, ей жениться обещал, если она под тебя ляжет?

— Да не обещал я ей ничего! Не в этом дело…

— А в чем, в чем дело?! Чего она тогда боится? Что если даст, то уже точно не женишься? А вот распалит — может, что и обломится!

— А-а-а… — Лаптев взмахнул рукой, решительно отметая нелепое это предположение, и высокий стакан с остатками виски вдребезги разбился, сметенный на пол этим гневным жестом.

— Все путем! Все нормально, — успокоил Прожога повернувшегося на шум бармена и попросил заменить стакан.

Разлили остатки, выпили. Немного помолчали.

— Она предательства боится, — проникновенно поведал озаренный внезапно открывшейся истиной Лаптев.

— А в чем, в чем предательство?! — пьяно изумился Прожога, с готовностью пускаясь по второму кругу.

— А я тебе объясню, если ты не понимаешь… — Лаптев потянулся согнутым пальцем к голове собутыльника, но передумал и постучал по своей.

— Ну, объясни. Ведь ты мне друг? — заволновался Прожога.

— Друг! Я твой друг! — с энтузиазмом заверил его Лаптев.

— А Феликс Прожога друзей в беде не бросает. Ты понял? Нет такой бабы, под которую прогнется Феликс Прожога! — Он грозно свел брови и заиграл желваками.

«Вылитый Ельцин»… — умилился Лаптев.

— В общем, так. Завтра… Завтра!.. — поднял палец Прожога. — Будет твоя. Сама к тебе приползет. Ты мне веришь?..

— Да! — широко мотнул головой Володя, давно уже потерявший нить разговора.

Наступила суббота. И за завтраком Феликс объявил честной компании, что сразу после ужина приглашает всех к себе в номер на прощальную вечеринку.

День тянулся бесконечно, как обычно замедляется время перед чем-то важным и желанным. А Женя подсознательно ждала от этой последней встречи разрешения той мучительной ситуации, в которую сама себя загнала.

Но что должно для этого произойти, она не знала. Как следует вести себя Володе, чтобы она поверила и доверилась ему? И разве сейчас она ему не верит? Верит! Найдет он слова, которые помогут ей выбраться из ловушки? Или она уже до такой степени его заморочила, что он и пытаться не станет? Тогда как скрыть свое разочарование? Свое отчаяние…

Прежде всего, надо выглядеть на миллион долларов. А значит, что-то делать. Делать! А не предаваться унылым размышлениям! И Женя резко повернулась к подруге:

— Ну что, Танька, покажем мужикам небо в алмазах?

Та только ахнула и быстро затрясла головой, мол, конечно, покажем, что ж не показать…

Для начала нагулялись в лесу под мелким дождичком, чтобы кожа и волосы напитались живительной влагой. И Женя много говорила, была весела и возбуждена, как человек, решивший наконец для себя давно мучивший его вопрос.

Танька слушала, молчала, боясь разрушить хрупкий мостик, который строила для своего отступления Женя.

Попили зеленого чаю, повалялись в постелях, подремали под шум дождя.

Пришла пора собираться на ужин.

Татьяна, накладывая перед зеркалом макияж, наблюдала краем глаза за Женей. Та стояла перед гардеробом, задумчиво перебирая вешалки с нарядами. Сняла свое любимое легкое темно-вишневое платье на тоненьких бретельках, подержала в руках, бросила на постель и сказала:

— Нет, не могу! Хотела бы, но не могу…

— Но почему? Почему?! Что опять случилось?.. — взвилась Татьяна.

— Да в том-то и дело, что ничего не случилось!

— Ну, Жень, это уже клиника!

— Ты не понимаешь!

— А ты не объясняешь!

— Танька, он оставит меня в любом случае. А если это сделаю я сама, будет не так унизительно.

— Откуда такая уверенность?

— Я это чувствую…

— Ты не оставляешь себе шанса. Это уже фобия какая-то! Ты что, дура, уродина, бомжиха безработная?! Почему ты думаешь, что он тебя оставит?

— Мы с тобой как два осла — ходим по бесконечному кругу за морковкой, — примирительно улыбнулась Женя, натягивая все же отвергнутое было платье.

— За морковкой она ходит, — ворчала Танька. — Да тебе это морковку только что в рот не суют, а ты от нее шарахаешься, как черт от ладана.

— Ты сама-то поняла, что сказала? — фыркнула Женя.

Они расхохотались и такими вот, веселыми, красивыми, возбужденными, возникли в дверях столовой и пошли через зал к своему столику, провожаемые многочисленными взглядами.