Джону нравился Раттер, но он находил в нем некоторую долю актерства. Раттер всегда «играл» для галереи и наслаждался от души, если сознавал, что играет хорошо.

Мысль, что он может быть побежден Раттером, была для Джона просто нестерпима. Но он даже Виоле не заикался об этом. Виола знавала Раттера-отца, когда он был в зените своей славы, а она только начинала выезжать в свет.

Перед самым открытием парламента соперник Джона отпраздновал с большой помпой свою свадьбу с девушкой из очень знатного и уважаемого рода, давшего Англии целый ряд видных политических деятелей.

В день свадьбы Джон, бывший в числе гостей, встретился с Кэролайн Рендльшэм. Он думал о ней в этот день. Женитьба Раттера, замечание, брошенное кем-то, — все невольно возвращало мысли о Кэролайн. Хоть Джон и сердился на себя за это.

Он вышел из церкви святой Маргариты, где происходило венчание. Было очень жарко, и хотелось посидеть в тени, под сводами аббатства. Он присел на каменную скамью — и вдруг увидел Кэролайн. Она была вся в черном и, вместо обычной траурной шляпки, на ней был повязанный в виде чалмы по самые брови черный тюль. Кэролайн окликнула Джона. Он встал и пробормотал обычные фразы соболезнования. Ему была очень неприятна эта встреча и хотелось поскорее уйти.

— Простили вы меня? — спросила вдруг Кэролайн, с выражением ребенка, огорченного и жаждущего утешения.

— Да, конечно, — отвечал Джон неуверенно. — Я так сожалею о вашем несчастье… я…

— Так, если вы не сердитесь больше, не навестите ли меня как-нибудь?

— Очень благодарен… — Джон мучился тем, что не умел ничего больше ответить. В смятении смотрел в светлые глаза Кэролайн, и их блеск как-то сливался в его ощущениях со слепящим зноем летнего дня.

Он посадил Кэролайн в автомобиль и побрел домой с тем тягостным ощущением недовольства собой, которое иногда возникает как будто без всякого повода. Была суббота, и ему предстояло ехать к Виоле. В поезде он думаю об этих двух женщинах — о Кэролайн и Виоле. Когда женщина просит у мужчины прощения, это невольно обязывает его быть с нею ласковым… И будит воспоминания о прошлом. Джон снова вспомнил Венецию…

Он не сказал Виоле о встрече с Кэро. Они отправились в лес, захватив с собой корзинку с провизией, и провели там почти весь день. Джон развел костер из еловых шишек, которые во время горения распространяли чудесный аромат. Сидя у костра, они с Виолой строили планы относительно летних месяцев. Решили часть каникул оставаться в коттедже.

— Здесь чудесно… с тобою, — сказал вдруг Джон. — Так уютно, спокойно… Если я получу назначение от Вэнстока, я буду совершенно доволен.

— А если нет?

Он усмехнулся.

— Если нет, тогда опять все сначала: снова скачка с препятствиями, снова скука выжидания.

Он прилег головой к ее коленям.

— А я всегда терпеть не мог ожидать… особенно поцелуев!..

Он поднял глаза на Виолу, прислонился к серебряному стволу березы.

— Счастлива?

Она улыбнулась:

— Счастливее никого нет в мире!

Джон сам не знал, почему вдруг испытал угрызения совести. Ответ Виолы взволновал его до глубины души. Впервые смутно представилась ему разница между нормальным союзом двух любящих, совместной жизнью, и этими свиданиями по субботам и воскресеньям.

Он словно яснее увидел женщину, которую любил. Вот она сидит и улыбаясь говорит, что счастлива; ни разу не дала она ему почувствовать, что у нее есть не все, чего она вправе ждать от любви. И отчего это невозможно сохранять пыл и восторг первых дней счастья, отчего они выдыхаются?

— Наша с тобою жизнь не полна, — промолвил он отрывисто.

— Ты неудовлетворен? — улыбка исчезла с губ Виолы. — Милый, что же…

— Не сумею тебе объяснить… Видишь… нам бы следовало быть всегда вместе. Не только любовь делить, но и всю жизнь.

— Разве я тебе в чем-либо отказывала? Не жила только тобою? — спросила она совсем тихо.

— Господи, конечно, ни в чем. Но… я же говорю, что трудно объяснить… что-то у нас не так. Я тебя люблю и хотел бы любить…

— Без затруднений, — закончила за него Виола. — То есть не торопиться на поезд каждую субботу, тогда как именно на этот день — я уверена — ты получаешь самые заманчивые приглашения.

Джон залился смехом.

— А знаешь, ты угадала! Всегда так и выходит. Разве это не досадно?

Смех, казалось, разогнал его минутное недовольство. Он снова растянулся на земле, не выпуская руку Виолы из своей.

Джон совсем забыл, что в тот день была годовщина их встречи в саду, за стеною тисов.

Виола же не забыла. Всю ночь после того, как Джон уснул, 190 она лежала с открытыми глазами. Джон пошевелился во сне и одной рукой обнял ее. Виоле было неудобно лежать, но она не пыталась освободиться от этого сладкого плена.

* * *

Чип приехал на праздники в коттедж, и Джон, оставив его с Виолой, умчался гостить в один «политический дом» в Ипсоме.

В числе гостей была и леди Рендльшэм, настойчиво добивавшаяся этого приглашения. Она опять говорила Джону о прощении. Потом они долго толковали о его карьере.

Джон с тех пор, как сошелся с Виолой, ни разу даже мысленно не изменил ей. И душа, и тело его были пленены Виолой, и ни одна женщина не привлекала его внимания. Но человек слаб. Мужчина всегда оказывается в руках женщины, которую он простил. Прощение — коварнейшая западня. Простить почти всегда означает начать снова, вливать новое вино в старые мехи! Джон был не лучше и не хуже других представителей своего пола.

Смешно было бы им с Кэролайн соблюдать официальный тон. И они этого и не делали.

— Куда вы едете на праздники? — спрашивала Кэролайн, полулежа в качалке и греясь на солнце. — Я хочу сказать — после того, как уедете отсюда?

Джон собирался к Виоле, но не мог же он сказать этого.

— Проведу остальные дни с Чипом Тревором.

— Так приезжайте оба в «Кейс».

Джон, покраснев, отклонил приглашение.

— Очень сожалею, но не могу. Мы обещали уже.

— Кому же это? Нельзя ли отказаться?

Кэролайн отлично знала, куда он едет. И понимала, что, если ее догадка верна, Джон не ответит.

Они вместе с остальной компанией играли в гольф, плавали наперегонки, наслаждались от души.

Когда Джон вернулся в коттедж, Виола была одна и выглядела утомленной. Чип уехал.

У Джона в Эгхэме нашлись знакомые. Он отправился в местечко и вернулся разгоряченный, в самом приятном расположении духа.

— Как ты думаешь — не открыть ли нам «Гейдон»? — сказал он как-то Виоле. — Мы не можем устраивать приемов, но я бы привез туда кое-кого из моих приятелей, если ты позволишь.

— Тебе вправду этого хочется?

— О, это только проект, дорогая… но ты подумай о нем. Не можем же мы оставаться здесь вечно.

Виоле стало жаль коттеджа, этих ситцевых занавесок, простой мебели, каждого уголка, видевшего их счастье. Или то была жалость к самой себе?

Но она написала своему управляющему, что просит приготовить «Гейдон» к их приезду. Они не поехали туда вместе. Джон возвратился в Лондон. Виола уехала в «Гейдон» одна с болью в душе: в «Гейдоне», да еще в сезон охоты, нельзя было рассчитывать на ту милую интимность и уединение, которые так радовали ее в коттедже.

Джон приехал с Чипом. Приехала и приглашенная Виолой леди Карней. Погода стояла отличная. Мужчины целыми днями пропадали на охоте.

Джон и Чип решили, что будут приезжать в «Гейдон» каждую неделю, на субботу и воскресенье. Леди Карней осталась гостить. Приехало еще несколько человек: с именем Виолы Сэвернейк как-то трудно было связать скандальную молву.

В жизни каждого из нас бывает полоса, которая, когда на нее оглянешься много лет спустя, представляется полнотой мирного счастья. А между тем те дни были как будто бесцветны, проходили без событий, без ярких радостей. Может быть, то бездумное, незамечаемое счастье, что отличало их, назовут отрицательным. Но отчего же его вспоминаешь дольше и живее, нежели иные, более пылкие радости?

Первые недели в «Гейдоне» были именно такой полосой неприметного счастья. Лето цвело и благоухало, дни летели, как минуты. Джон был в праздничном настроении и окружал свою подругу нежным вниманием. То принесет синих цветов, уверяя, что подобрал их «под цвет ее глаз», то пошлет в город за книгой, о которой она мельком упомянула, — мелочи, которые так ценят женщины. Виола нашила себе туалетов, неутомимо придумывала маленькие развлечения и сюрпризы для Джона, угадывала все его желания.

— Отчего бы нам не поселиться здесь совсем? — предложил он однажды.

Но это значило бы открыто пренебречь мнением света — на такую вольность Виола не могла решиться из-за своих близких. Быстрым видением промелькнуло перед ней всеобщее негодование и осуждение. И, может быть, ее страшило больше осуждение людей, находившихся в зависимости от нее, чем людей ее круга.

От нее не укрылось то чувство облегчения (может быть, отчасти бессознательное), с которым Джон расставался с их коттеджем. Здесь в «Гейдоне» ей как-то легче бывало удержать его при себе. Она думала об этом с легкой горечью. Но говорила себе, что это она сама наметила дорогу, по которой шел Джон, и хотя бы уже поэтому ее долг — идти с ним в ногу.

И Виола согласилась жить в «Гейдоне», а сердце у нее болело и болело, когда она ходила по своей усадьбе, здороваясь с арендаторами, приветствуя старых слуг. Ей нестерпима была мысль о том, как отнесутся к ней, когда эти люди, к чьей любви и почтению она так привыкла, узнают все. А как огорчены будут ее друзья!

Она лихорадочно твердила себе, что знала заранее, на что идет, что ради Джона и их счастья нет жертвы, которой не стоило бы принести. Она с нетерпением ожидала его возвращения. Чип уехал тоже, она была одна.

Джон приехал поздно вечером. Виола, как раз кончавшая одеваться к обеду, услышала стук автомобиля во дворе.

Она ждала, улыбаясь: вот сейчас послышатся быстрые шаги на лестнице, звонок лакею, веселое насвистывание во время переодевания…

Джон поднялся наверх, но не так стремительно, как всегда, и прошел по коридору к своей комнате. Не слышно было ни звонка, ни веселого насвистывания.

Виола пошла в столовую с холодком тревоги в душе. Скоро появился Джон, извинился, что опоздал. Разговор его за обедом был несколько отрывист, перемежался длинными паузами.

— Милый, какая-нибудь неприятность?.. — спросила Виола, когда они после обеда вышли на террасу.

Он посмотрел сначала на нее, потом — в сторону и сказал очень уверенно:

— Нет, конечно, нет. Я немного устал, вот и все. Премьер сегодня был чем-то озабочен и надоел нам всем ужасно. День тянулся бесконечно. Адская духота в городе!

Было ясно, что он намеренно недоговаривает чего-то. Но Виоле достаточно сказал его первый взгляд.

«В чем дело? Что случилось?» — спрашивала она себя огорченно, оставшись одна.

Джон ходил по террасе. Звук его шагов — то явственный, то затихавший, когда он отходил далеко от окна, — служил как бы аккомпанементом печальным мыслям Виолы.

Джон с горестным раздражением твердил себе, что он — в безвыходном положении. Уезжая в Лондон для свидания с премьером, он был полон надежд. Надежд его не разрушили, но…

Райвингтон Мэннерс говорил с ним откровенно касательно вакантной должности: «Вы и Раттер — кандидаты с равными шансами», — сказал он.

Джон знал, что Мэннерс к нему расположен, — и ответил на эти слова только торопливой, немного нервной улыбкой. Мэннерс предложил отправиться куда-нибудь вместе завтракать и, глядя в окно, возле которого они уселись в клубе, завел разговор о различных «внешних помехах», которые иной раз губят карьеру человека, занимающего видное положение в обществе.

— Вам следовало бы жениться, мой милый Теннент, — сказал он веско. — Смею думать, вы меня понимаете. Человек, который стремится к власти, должен тщательно оберегать свою репутацию.

Джон отлично понял, что хотел этим сказать Мэннерс. До тех пор, пока он будет верен Виоле, он не может рассчитывать получить государственный пост. Если он оставит ее, то получит назначение. Но он не может бросить Виолу, он любит ее. Значит, официальную его карьеру надо считать конченой.

В тот же день, попозже, он виделся одну минуту с премьер-министром и тот в беседе очень напирал на «огромные заслуги» Мэннерса. Это был явный намек на то, что Джону следует «держаться» последнего.

После этого Джон пил чай у Кэролайн и, хотя тон их беседы был только дружеский, Джон чувствовал себя так, как будто совершил какое-то предательство. Он боролся с этим, говоря себе, что нельзя же рассматривать каждое чаепитие с другой женщиной, как неверность Виоле.

Правда, Кэролайн говорила о его будущности… Кажется, все окружающие в заговоре против него! Отчего Виола не свободна, отчего «главари» — такие поборники «нравственности». Значит, человек не свободен устраивать свою личную жизнь, как хочет?