Нина ходила и в другие поликлиники, к другим врачам, но районную поликлинику она посещала чаще прочих.

…Глеб вошел внутрь. Здесь все знакомо – облицовка под мрамор, аквариум с откормленными вуалехвостами – у регистратуры, стенды с объявлениями на стенах…

Их районная поликлиника считалась одной из лучших в городе. Практически весь комплект врачей, современное оборудование… Даже водолечебница была! Главврач – депутат Думы.

Глеб подошел к стойке регистратуры, склонился к окошечку:

– К Рощину, в двести пятнадцатый…

Рощин был их районным терапевтом. Пару раз Глеб заходил к нему в кабинет – брал для Нины направления на анализы.

– Рощин через пятнадцать минут уходит, – недобро проскрипела тетка в очках. – Он до двух.

– Там жена у него. Мне только карту поднести.

Тетка в очках, подумала, потом недовольно проскрипела:

– Имя, адрес?

Глеб сказал. Потом добавил:

– Дайте мне карту, я быстрей донесу.

– Мужчина, на руки – не положено! – огрызнулась тетка. Потом снова сдалась: – Ладно, только чтобы никто не видел. В сумку спрячьте или под пиджак!

Она воровато передала Глебу распухшую карту Нины, больше напоминающую том «Войны и мира», чем медицинский документ.

Глеб спрятал карту в сумку, поднялся на второй этаж. Прошел по коридору, спустился. Вышел из второго выхода на улицу.

Напротив было кафе по типу столовой. Фри-фло… Глеб направился туда – он с утра еще не ел.

Набрал себе пирожков, сел за единственный свободный столик в углу. Читал карту жены и уминал пирожки с капустой, кстати, изрядно отдававшие почему-то хлоркой.

Очень скоро Глеб понял, что план его провалился. И дело не в том, что часть записей были сделаны неразборчивым почерком. Даже то, что Глеб сумел разобрать, еще ни о чем ему не говорило.

Ну и что, что эритроцитов в крови столько-то, а РОЭ – такое-то. Ну и что, что вегетососудистая дистония… Опасно это заболевание или не очень? Зашкаливают ли показатели билирубина или он в норме?..

В этот момент Глеб увидел терапевта Рощина. Рощина не узнать было трудно – очень полный дядька с крестьянской бородой веником. Еще довольно-таки молодой… Рощин, с подносом, на котором громоздились тарелки в два уровня, вертел головой, отыскивая свободный столик. Свободных мест не было – начало третьего, бизнес-ланч еще не закончился.

– Иван Всеволодович! – крикнул Глеб, каким-то чудом вспомнив имя терапевта. – Идите сюда…

Рощин затопал к нему.

– Простите, не помню вас… но раз уж позвали! Спасибо. – Рощин принялся разгружать поднос.

– Моя жена у вас лечится. Я к вам за направлениями на анализы заходил, – сказал Глеб.

– А-а… Да меня тут все знают. Вот, только что утреннюю смену отработал. – Терапевт сел за стол напротив Глеба и, ничуть не смущаясь, методично и с большим аппетитом принялся поглощать свой обед.

Насколько Глеб разбирался в людях, Рощин был человеком открытым, спокойным, доброжелательным, но вовсе не простым. Себе на уме. Не болтливым. Расчетливо-осторожным. Такие, как этот врач, ни при каких обстоятельствах не влезали в сомнительные истории, жили хоть и небогато, но честно. Покой-то дороже.

Вряд ли Рощин с ходу начнет выкладывать всю правду о Нине, хоть Глеб – муж ей, не чужой человек…

Денег Рощин не возьмет, а если подступить к нему с силовыми методами – вообще замкнется.

– Не повезло! Я как раз хотел к вам зайти, в регистратуре сказали, что вы уже закончили прием, – нерешительно начал Глеб.

– Завтра приходите. Только завтра я во второй половине дня принимаю, после двух, – невозмутимо ответил Рощин, хлебая суп.

– Обязательно приду! – горячо обещал Глеб. – Тут такое дело… Нельзя не прийти! – Он вздохнул, покачал головой и принялся вылавливать ложкой изюм из компота.

Рощин не то чтобы заинтересовался, но спросил – так, на всякий случай:

– Какое дело? Вы больны?

– Я? Нет! Я-то здоров… Я насчет жены беспокоюсь. Всю голову сломал, как помочь ей. Мы ведь, знаете, двадцать лет вместе… – И Глеб ткнул под нос Рощину свой паспорт, на той странице, где стоял штамп о регистрации брака. – Мы как единое целое с ней…

Рощин безо всякого энтузиазма заглянул в паспорт. Потом сказал:

– Вы хотите, чтобы я вас насчет вашей супруги проконсультировал? Это вряд ли. Врачебная тайна, знаете ли. Хотите, приходите с ней вместе…

– Нина не хочет меня беспокоить.

– Как фамилия вашей супруги? Я как-то пропустил… – меланхолично спросил Рощин.

– Мазурова. Нина Мазурова. А я – Глеб.

– Очень приятно. Мазурова… А, такая эффектная женщина, с роскошными волосами, черными…

– Да-да-да!

Рощин уже методично уничтожал второе.

– Помню. Как не помнить Нину Мазурову! Она здорова. Можете не волноваться, голубчик. У вашей жены ничего серьезного нет.

Глеб вздрогнул.

– Здорова? – вырвалось у него. – Как – здорова?!

– А чего вы так удивляетесь? – нахмурился Рощин. – Не рады, что ли?

– Нет, наоборот, я рад… Но что ж она чуть не каждый день по врачам ходит? Я уж весь испереживался… Думаю – не дай бог… Двадцать лет вместе!

Рощин хмыкнул:

– А вы думаете, в больницу только больные ходят? Заблуждаетесь, голубчик… Вон, выгляните в окно. Видите ту тетку? Вон ту, в красной вязаной кофте? Соломатина…

– Да. А что? – растерялся Глеб.

– Ходит к нам в поликлинику каждый день. Как на работу. Любит лечиться.

– Она здорова?

– Да как сказать… – поморщился Рощин. – Абсолютно здоровых людей нет. Болячки есть у всякого. Я вам даже больше скажу – иногда эти болячки лучше и не лечить вовсе. Лекарства, знаете, дают побочное действие – и иногда оно страшнее, чем сама болезнь. Ятрогенный эффект – называется… Вон, Соломатина – ей столько антибиотиков выписали, что кандидоз постоянный, теперь она его лечит.

– Что? – с ужасом перед очередным медицинским термином спросил Глеб. – Впрочем, неважно… И у Нины кандидоз?

– У вашей Нины нет кандидоза.

– Слава богу… А то я карту в регистратуре взял, читаю – и ни словечка не понимаю…

– Вы взяли карту из регистратуры? – металлическим голосом спросил Рощин. – Да какое право…

– Так я же муж! Я переживаю! – с яростью произнес Глеб. Он пока не знал, верить Рощину или нет. А вдруг терапевт, из тех же соображений врачебной тайны, морочит ему голову? И вообще, не может быть, чтобы Нина ничем серьезным не болела, не может быть… Рощин что-то путает!

– Это запрещено – карты на руки брать… – раздувая от ярости ноздри, прошипел Рощин. – Верните ее немедленно! Дайте ее мне, сейчас же…

Глеб протянул ему карту. Рощин метнул в него очередной испепеляющий взгляд. Потом произнес уже более спокойно:

– Вот что, как вас там… Глеб. Ваша жена, Нина, практически здорова. Просто любит лечиться… Хобби такое!

– А… а вегетососудистая дистония? – мрачно спросил Глеб.

– Что? – Рощин принялся энергично листать карту. – Да, у Нины Мазуровой она есть… Так, незначительные симптомы, ерунда. Небольшая одышка.

– Вы что-то путаете… У Нины сердце больное. И давление.

– Что у нее? – Рощин уже начал заводиться. – Где? – Он опять принялся листать карту. – Пролапс митрального клапана первой степени…

– Вот! Точно! ПМК! Нина сколько раз жаловалась…

– Она – жаловалась? Да с таким ПМК до ста лет могут жить! И по десять детей завести! Вот кардиограмма… Такой пролапс – это просто вариант нормы… Что там еще? Давление? Сто тридцать на восемьдесят? Вполне приличное давление для ее возраста… Что еще? Себорея. О-о, какая страшная, неизлечимая болезнь… Себорея! Ваша Нина затрахала, извините, нашего дерматолога… Он ей дал направление в кожвендиспансер… Да не пугайтесь! Тамошний дерматолог – специалист по себорее…

– Себорея – это перхоть… – пробормотал Глеб. Вспомнил шикарные волосы жены. Ну вот, Нина их буквально до идеального состояния довела!

– Точно. Перхоть! И прочие недуги вашей дражайшей супруги – такого же свойства… И лечение – соответственное. То ей прогревание делали, то орошение, то жемчужные ванны для поправления нервной системы, то лечебную грязь на пятки намазывали… Господи, сколько по-настоящему больных людей на свете – и они упорно избегают врачей. А другие чуть не каждый день у нас толкутся, то с чирьем на заднице, то с царапиной какой-то на мизинце… Да, есть болезни, которые ухудшают качество жизни, насморк, мигрень, например. От насморка никто не умирал, но жить с ним тяжело… Но у вашей Нины нет и тех болезней, которые значительно ухудшают качество жизни! Вы понимаете?

– Нина говорила, что у нее серьезные гинекологические проблемы, – успел вставить Глеб.

– Какие? А, вот выписка из женской консультации… Ну и что? Молочница. Молочница – она у каждой второй. Да, вот она значительно ухудшает качество жизни, тут я оговорюсь… Что там дальше? Эндометриоз, но в самой начальной стадии, без обострения… Даже гормональных лекарств пить не надо, только наблюдаться… Кстати, эндометриоз у вашей Нины – после аборта. Неудивительно. Лучше бы родили…

Глеба точно под дых ударили.

После аборта… Нина – делала аборт? Нина была беременна – и избавилась от ребенка?!

– Какого аборта? – прошептал Глеб.

– Какого? Четвертого. Вот, в карте так и написано – этой весной она делала очередной аборт, четвертый по счету. Что ж вы за мужик, а? Уговорили бы ее родить… Не во времена же разрухи живем!

– Доктор… Иван Всеволодович… Скажите, а барсучий жир – он от чего? – вдруг вырвалось у Глеба.

– От простуды, от чего. От кашля. Растираться… От простуды еще мед хорошо помогает, не слышали? – Рощин залпом допил свой чай. – Ну все, я пошел. В общем, господин Мазуров, что я вам хочу сказать… Гоните вы вашу супругу на работу. Или ребеночка родите, что ли… Некогда будет ерундой заниматься… Ипохондрия у вашей Нины, от безделья!

Терапевт ушел, а Глеб остался сидеть, глядя в пустой стакан из-под компота. «Коньяку бы… Но я за рулем. Коньяку бы…»

Еще никогда Глеб не чувствовал себя так глупо.

Все, о чем рассказал сейчас доктор, не укладывалось в голове. Нина больна или не больна?.. И – четыре аборта, четыре убитые жизни… Может, Рощин пошутил?

«Нет, Рощин не шутил. А я – дурак. Лопух. Столько лет…»

Пошатываясь, точно пьяный, Глеб вышел из-за стола, сел в машину. Больше всего его поразило не то, что Нина, оказывается, была не так уж и больна (в самом деле, ипохондрия – это еще не грех), а то, что она четыре раза… четыре раза избавлялась от детей…

И ни словечком не обмолвилась!

И вообще зачем она так преувеличивала свои хвори?

И о самих хворях. В сущности, с чего Глеб взял, что Нина страдает чем-то серьезным? Да, она часто жаловалась на нездоровье. Иногда морщилась от боли, хватаясь то за сердце, то за живот, то за голову… Глеб бросался к ней: «Милая, тебе плохо?» – «Так, ерунда, уже прошло…»

Нина ненавязчиво, но постоянно давала Глебу понять, что ей нездоровится. Выходит, врала? Или у Нины действительно была ипохондрия? Ипохондрия – то есть свойство человека находить у себя неизлечимые болезни. У всех свои фобии. Одни на самолете боятся летать, другие на улицу не могут выйти, третьим маньяки везде мерещатся… А Нина – придумывала себе болезни.

Впрочем, бог с ними, с этими дистониями, пролапсами и молочницами… Это ерунда. Это даже хорошо, что Глеб наконец разобрался, как обстоят у Нины дела со здоровьем. Не умрет! До ста лет доживет! А вот четыре аборта…

Как только Глеб доходил в своих мыслях до этого пункта, ему становилось плохо. Пусть Нина хоть сто раз ипохондрик, но как можно было избавиться от детей, о которых они с Ниной мечтали? Или мечтал только Глеб, а Нина – нет?.. Делала вид, что жаждет родить. И для того придумала себе кучу недугов – ах, милый, я не в состоянии стать матерью!

Может такое быть?

Или существует еще нечто, пока неизвестное Глебу?..

Глеб вернулся домой с одним желанием – надо выпить. Он точно знал, что тогда ему станет легче.

Войдя в квартиру, он сразу шагнул к барному шкафчику, достал початую бутылку коньяка… Налил в пузатую рюмку, принюхался… Запах чернослива и шоколада. Ванили. Терпкого винограда. Запах райских садов, в которых можно найти забытье.

В этот момент зазвонил городской телефон.

Глеб снял трубку с единственной целью – послать звонившего куда подальше…

– Алло, Глеб… Глеб, срочно включите телевизор! – умирающим голосом произнес Иван Павлович, руководитель отдела иностранной литературы. Объявился! Не ждали, не звали.

– Иван Палыч, что за хренотень вчера приключилась… – мрачно начал Глеб.

– Глеб, включите!

Глеб включил телевизор. И сразу понял, о чем говорил Ряпушкин, – по одному из центральных каналов шло интервью с Фридрихом Бергером.

Развалившись в кресле, Бергер вещал о том, как бродил по московским подземельям.

– Видели? – плачущим голосом произнес Иван Павлович. – Как огурчик! И это несмотря на то что вчера пил до чертиков, а ночь в отделении сидел… И я вместе с ним! Пока разобрались…