* * *

Освобожденный от обязательств по уходу за котом, Летуаль отправился на вернисаж в часовне при больнице Святой Анны. Фотограф из Солт-Лейк-Сити представлял серию черно-белых снимков под названием «Соль земли». На стене зала печатными буквами выведена фраза в тридцать метров длиной: «Однажды утром я открыл глаза и над головой вместо крыши увидел небо цвета соли». Снимки взрытых дорог, автомобилей, застрявших между сдвинутыми пластами асфальта, – все покрыто кристаллами. Из Соленого Озера – уточняет надпись на карточке.

Артур проталкивается сквозь толпу зрителей. Он находит место, в котором не слышно звона бокалов и болтовни. Там несколько больных прогуливаются вокруг компактного корпуса приглашенных, касаясь рукой плеча, спины, локтя, словно на ощупь отыскивая дорогу вдоль стены. Один из них зажигает сигарету, жадно подносит ее к губам пожелтевшими большим и указательным пальцами. Затягивается. Тлеющий огонек поглощает сигарету до фильтра. Курильщик изрыгает клуб дыма. Облако рассеивается, и Артур замечает вдали Клер. Она в белом платье с глубоким вырезом на спине. Это она – и не она. Это существо («женщина» – это слово, которое было Клер точно по мерке, вдруг кажется ему слишком узким для этого создания) весит столько же, сколько воздух, окружающий его, и не более. Толпа преобразуется. Все эти обличья, все движения подчиняются единой геометрии. Незаметно для всех, кроме Артура Летуаля, пространство зала затягивается световыми волокнами, и Клер оказывается в центре их. Летуаль чувствует себя вибрирующим силой, одновременно дрожащей и мощной. Вдруг она разбивает всю архитектуру, резко поворачивается, уходит, и под этими удаляющимися шагами Артура земля содрогается. Он идет за ней, он выходит. Она исчезла. Над его головой стальные колеса метро грохочут по аркам железного моста.

Глава 3

Итак, Клер вернулась, но не назначила новых сеансов работы с голосом. Артур забеспокоился и решил позвонить ей – как врач пациентке. Уже случалось, что его пациентки испарялись, исчезали в разгаре лечения, покидали его ради коллеги, не говоря об этом, лишь упоминая на последнем сеансе о приснившемся сне, в котором он был злодеем. Его практике это не угрожает. Им известно, что фамилия Летуаль фигурирует в медицинских изданиях и женских журналах Он вошел в когорту оракулов периодики, это нравится публике, он этим пользуется. Ему стыдно, но нельзя сказать, что этот стыд ему неприятен. Но почему он вызывает подобные реакции? Он так и не узнал, никогда не старался узнать. Они обусловлены его природой. Возможно, он не всегда умеет выслушивать как надо. Хотя он интересуется теми, кого лечит. Кто знает, возможно, слишком сильно интересуется.

Он набирает номер, перечитывая карточку – информацию, которую она написала своей рукой (обычно он не довольствуется столь немногим). Ее почерк ничего ему не говорит: аккуратный, четкий, соразмерный, но не позволяющей ему разгадать внутреннюю закономерность в гармонии. Решительно, с ней никогда ничего не известно заранее. Он слушает синтетический голос службы передачи сообщений, вешает трубку, вновь набирает номер, ждет начала записанного текста, чтобы отказаться от затеи. Трусливо просит секретаршу снова набрать этот номер. В следующую минуту раздается звонок по его линии. На экране, на котором высвечивается номер, а иногда даже имя собеседника, появляются слова: «Абонент неизвестен». Он снимает трубку.

– Вам не хватает смелости позвонить мне самому, господин Летуаль?

Тон ледяной. Он делает паузу и лишь затем отвечает:

– Но вы исчезли.

– Я чуть не исчезла, – она произносит эти слова четко, с дрожащей мечтательной радостью, словно только что избежала опасности. – Небо упало мне на голову. Приезжайте, посмотрите. Я жду вас на площади Виктуар.

Она вправду умеет сбить с толку!


Это их первое свидание без повода. Ни голоса, ни кота. Он уже не врач, который лечит и командует, она не пациентка, которая повинуется и платит. Он больше не опекун Януса. Она предупредила, что на ней будет желтый платок Он подстерегает этот язычок пламени. Он вышагивает по тротуару площади Виктуар, не находит себе места, поворачивается, вертится на месте, перекручивается, его силуэт принимает форму винта, голова ни на секунду не остается на одной оси с телом. Крутятся стрелки часов. Клер нет. Он страдает от нетерпения. Он сердится. Он почти ничего не знает о ней. Кто знает, вдруг Клер на самом деле совсем не Клер. Он весь охвачен яростью, когда слышит звонок сотового. Это ее голос – в металлизированной тональности. Она изменяет место встречи, меняет правила во время партии. Они встретятся у нее дома. Это еще лучше, еще хуже. После шестерки – козырной туз.

Он разыскивает желанное имя на табличке интерфона, прочитывает всю колонку, наконец находит – желтыми буквами на черном фоне: Данжеро.[1] Он нажимает кнопку звонка. Она ответила только «Да», но он ее узнал. «Сегодня света нет». Табличка на двери лифта его отпугнула, и он идет по лестнице, где витает запах фиалки, и подошвы скрипят на начищенных ступенях, по которым он поднимается, перешагивая через две. Не доходя до последнего этажа, он дает себепередышку. Звонит в дверь – безрезультатно. Нажимает снова. Звонка опять не слышно. Он стучит в дверь, над маленьким деревянным прямоугольником, в который просунута этикетка с опасной фамилией.

Он ждет, чтобы она открыла, но за дверью тишина. Когда стучишь в дверь женщины, важно правильно дозировать силу. И вдобавок квартира Клер – терра инкогнита. Каково пространство между согнутой фалангой пальца, стучащей в дерево двери, и надушенным ушком, ждущим с другой стороны? Артур замечал, что люди совсем не вслушиваются в окружающее их пространство. А он, наоборот, страдает гипертрофией слуха: даже шорох листка бумаги, скользнувшего по полу может его разбудить. Хотя это качество мешает ему ночью, оно полезно днем; но ему хотелось бы выбирать то, что он слышит, так же как можно выбрать то, что видишь, отворачивать слух, как отворачивают взгляд, закрывать уши, как закрывают глаза.

Он ждет. Он уже собирается постучать вновь, когда слышит щелканье замка. Вначале он видит у ног Януса, поднявшего на него серые глаза. И бледно-зеленое лицо Клер, намазанное глиной, на котором выделяются ясные глаза, показывается в приоткрытой двери. У кота и хозяйки одинаковые глаза – цвета озера – серого, темного, спокойного, ледяного и глубокого. Пятки вместе, Янус вьется вокруг лодыжек, Клер сторонится, чтобы дать ему войти, поворачивается на каблуках, уходит неслышно, словно босиком. Кот бежит перед ней, задрав хвост. Артур провожает их взглядом. Он видел эту женщину только по вечерам. И теперь видит ее при дневном свете. Что изменилось между этими двумя картинами? Она повернулась так, что ему видны только спина и гладкие волосы, и обращается к нему, не оборачиваясь: «Дверь не закроете?» Он тихо прикрывает дверь.

У нее в квартире очень светло. Последний этаж, окна выходят прямо в небо. Первая комната пуста: ствол березы, бледный, спиленный на высоте человеческого роста и покрытый абажуром из рисовой бумаги; а еще корейский столик для письма и ваза с крупными белыми лилиями, несущая стражу У корней дерева-лампы. Она стоит в центре комнаты, обращает к нему растерянный профиль. «Хотите посмотреть мою спальню?»

Вопрос попал в яблочко. Она хитро улыбнулась. Вокруг глаз и рта потрескалась зеленая глиняная маска. Она прошла вперед и непринужденным жестом повернутой к потолку ладони показала ему помещение. «Вот видите, стоит мне отлучиться, как все рушится».

В комнате полная разруха. В середине останки кровати под массой кирпичей и цементной крошки; четыре ножки подломились, и постель похожа на раздавленного камнем паука. Пол побелел от штукатурки и усыпан осколками. Металлическая маска на стене припудрена пылью. Артур поднял глаза: через дыру в потолке, рядом с несущей балкой, виден грязноватый треугольник голубого неба.

– Среди ночи обрушилась труба. Если бы я не была «совой», я бы погибла. Вот видите, ночные загулы могут спасти.

– Вас защищает ваш перстень.

– Подождете меня минутку в гостиной?

Не дожидаясь ответа, она поставила диски и исчезла. Минуту спустя она вернулась без маски. Они уселись за низкий корейский столик розового дерева. Он сидит на кожаном складном табурете из бедуинской палатки. Напротив него Клер на коленях на подушечке, поджав под себя ноги. Она наливает чай в две японские чашечки лакированного дерева, не отводя взгляд от Артура и не пролив ни капли. Картину осложняет еще одна пара глаз. Янус сидит слева от нее, на расстоянии менее метра. Артур вежливо кивает своему бывшему постояльцу. Кот медленно закрывает и вновь открывает глаза. Артур принимает это подмигивание за знак согласия – ошибочно.

– Чья это фамилия такая опасная? – поинтересовался он.

– Данжеро – фамилия моей подруги и коллеги, которая уехала за границу. Квартира была уже меблирована, я въехала сюда совсем недавно и пока не успела сменить табличку.

Она говорит, и слова подстерегают взгляд слушающего мужчины. Он внимателен, он отвечает на ее знаки внимания, но она держится на расстоянии. На этом расстоянии Клер лучится молчанием. Фарфоровым молчанием, твердым, просвечивающим, холодным. Эти затмения – первые рифы ее берега. Артур их не остерегся.

Он подпрыгнул: из спальни донеслось кошачье шипенье и фырканье. Клер сухо произнесла что-то на языке, который Артур узнал не понимая. Шум прекратился.

– Это вы по-венгерски?

– Это пословица.

Своим низким голосом она повторила фразу, состоящую из жестких согласных и бархатных гласных, и перевела на французский: «Если он тебе друг, врагов тебе не надо».

– Ведь между Янусом и вами именно такие отношения? Правда, вам трудно общаться сживотными.

Артур чувствует чье-то присутствие сбоку, справа. Янус вернулся, но с другой стороны, с другим взглядом. Артур смягчил свой ответ соответственно ситуации.

– Одна из основательниц нашей профессии, врач, мадам Борель Мэзонни, держала шимпанзе. Ее дочь, продолжившая ее дело, разводила дома ящериц. Вот видите, в нашем ремесле животные – давняя традиция. Кроме того, Янус не такой, как все. К нему легко привязаться.

– Как вы учтивы. Но не надо принуждать себя.

Бирманец молчаливо поддакивает ей, прикрывая глаза.

Вечером, когда закончилась их беседа наедине, она провожает его на улицу. У подворотни она по-дружески протягивает ему руку и провожает гостя взглядом. Он открывает дверь машины, в последний раз машет ей рукой. Тогда она подходит к нему, поправляет прядь за ухом, гладит ладонью капот кабриолета. Кожа скользит по холсту.

– Можно?

Сразу же он открывает ей дверцу и она занимает место. Он хотел обойти автомобиль спереди, но передумал и дал задний ход. Он страшится ее взгляда. Он садится, положив одну руку на руль, и вставляет ключ в зажигание. В эту секунду ему нужен этот решительный жест. Клер опускает солнцезащитный козырек, поправляет челку перед зеркальцем, нарушает молчание очередной своей неожиданной просьбой.

– Раз уж вы собираетесь изменить мой голос, расскажите мне о вашей жизни.

– К вашим услугам.

– Вы не должны говорить мне такие слова.

Артур аккуратно держит руки на руле; стоит жара. Монотонным голосом он рассказывает то, что заслуживает описания, и то, о чем следовало бы умолчать. Она слушает, сидя к нему в профиль, в неподвижной машине. Улица пустынна. Иногда несвежий ветерок, несущий запах мусорных баков, городской ветерок, уносит слова. Он говорит не для того, чтобы поговорить с ней, а для того, чтобы удержать ее. Клер собирает его слова в молчании. Кажется, что она остерегается, но не Артура, а его притягательности, которую она ощущает. И для Артура эта настороженность как магнит.

В час ночи он умолк В тишине облачко размером с крупную снежинку показалось перед луной, словно родинка на лице.

– А ваша жизнь? – спросил он ее.

Клер улыбнулась. В ночном свете ее лицо казалось фарфоровым, полные губы приоткрылись над блестящими детскими резцами, хищными клычками.

– Позже.

Она живо выскочила из машины, обошла ее. Стекло опущено. Она положила руку на руку Артура.

– Вы доверились мне. Я ценю эту честь.

Она уходит. В зеркальце заднего вида Артур следит за плечами Клер, исчезающими в приоткрытой двери. Он заметил эту деталь: она входит в двери в профиль.

* * *

Веревка натянута, птичка попалась в сеть, она звонит, она назначает время и место встречи. Он поднимается вслед за ней на третий этаж музея Даппер. В искусственных сумерках фигуры демонов, немые головы, вырезанные из дерева, камня, сухой глины, следят за ними, залитые золотистым светом. Клер наклонилась к самой витрине под фигурой малийского всадника. Артур разглядывает обоих в профиль, с головы до ног. У почерневшей скульптуры тринадцатого века губы как лук, раздутые надменные чувственные ноздри, пальцы сжимают рукоять меча. У Клер нет меча, но лук ее губ и стрела носа не уступают точеным чертам воина. Артур видит пальцы ног всадника, но не Клер. Коричневая лямка колчана косо перечеркивает торс воина. Желтый платок, свободно лежащий вокруг шеи Клер, падает языками пламени на плечи придает ей величавую осанку. В облике Клер и всадника – одна и та же властность.