— Я еще почитала Грейс сказку, поиграла с ней в игру, — тихо произнесла Джуд.

— И как вы при этом себя ощущали?

Джуд взглянула на нее.

— Как бабушка. — Глаза ее наполнились слезами, а она этого не заметила. — Я была жестока к Заку. Просто не могла… взглянуть на него без того, чтобы не вспомнить…

— Воспоминания не вредят, Джуд.

— Но только не мне, док. Они меня разрушают.

— Может быть, вам и нужно рассыпаться, чтобы потом собрать себя по кускам.

— Боюсь, я никогда не стану прежней.

— Станете. Вы уже на пути к этому, Джуд.

— Что мне делать теперь?

— Слушайте свое сердце.

Джуд передернулась. Она упорно старалась закрыть на замок свои чувства, и теперь мысль о том, чтобы выпустить их снова, приводила в ужас. Она не знала, сумеет ли. И захочет ли.

До конца часа Джуд пыталась слушать доктора Блум, но в ней снова пробуждалась паника, заглушавшая все, кроме затрудненного дыхания. Что, если она позволит себе снова раскрыться и тогда боль просто поглотит ее? Что, если она потеряет те успехи, которых добилась? Еще совсем недавно Джуд была практически бесполезным, вечно рыдающим существом, не имевшим сил продержаться день без лекарств.

В конце сеанса она что-то сказала доктору Блум — сама не поняла, что — и вышла на улицу.

День показался ей одновременно и ярким, и тусклым. Низко висели облака цвета серого песка. Солнечный свет пробивался кое-где, пока дождь падал такими мелкими каплями, что местные его даже не замечали, только туристы прятались под цветными зонтами. Она постояла на углу под плачущим небом и постаралась вспомнить, куда идти. Ей почему-то показалось, что, куда бы она ни направилась, все равно ошибется.

— С вами все в порядке, мэм? — спросил мальчишка, остановившись рядом. С растрепанными волосами и скейтбордом под мышкой он напомнил ей далекое прошлое — а может быть, близкое, — когда Зак и Миа ходили в младшие классы.

Она бы все отдала, лишь бы побежать сейчас к машине, доехать до парома, а оттуда — домой. Но она не могла. Это была среда.

— Да, — ответила она. — Спасибо. — Она медленно двинулась вперед. Дождь барабанил по голове, его капли попадали в глаза, но Джуд ничего не замечала.

Совсем скоро Джуд оказалась перед входом в галерею матери. В окнах по обе стороны от закрытой двери висели огромные полотна — на одном был традиционный пейзаж, тюльпаны в индейской долине, золотые и красные, под меланхолично черным небом; на втором — натюрморт, ваза с розовыми георгинами. Только при внимательном рассмотрении можно было заметить тончайшие трещинки на старинном фарфоре.

Джуд открыла большую стеклянную дверь и вошла в элегантный вестибюль. Поздоровавшись со швейцаром, она направилась к лифту и поехала на последний этаж.

Лифт открылся в пентхаусе: четыре тысячи квадратных футов светлых мраморных полов, кое-где заставленных французской антикварной мебелью — изысканной, но неудобной. В окна от пола до потолка попадала линия горизонта с силуэтами зданий, бухта Эллиот и, в хорошие дни, гора Рейнир.

— Джудит, — сказала мать, выходя ей навстречу. — Ты сегодня рано. Хочешь бокал вина?

— Отчаянно. — Джуд прошла за матерью в гостиную, на стенах которой, выкрашенных в кремово-белый цвет, были развешаны огромные полотна. Ни одна из картин Джуд не нравилась — темные тона, гнетущие и тревожные. На нее они всегда действовали угнетающе. Помимо картин, ни одного цветного пятна. Джуд опустилась на белый стул возле камина.

Каролина принесла бокал белого вина.

— Спасибо, мама.

Мать расположилась на светлом диване напротив Джуд. Глядя на Каролину, можно было подумать, что она подготовилась к светскому приему — седые волосы, элегантно и чуть небрежно собранные во французский узел; умелый макияж, подчеркивавший цвет глаз и скрывавший веер морщин вокруг тонких губ.

— Ты чем-то расстроена? — спросила мать, потягивая вино.

Довольно необычная реплика из уст матери, слишком личная. При других обстоятельствах Джуд улыбнулась бы, придумав какую-нибудь красивую отговорку, но возвращение Лекси, то проклятое письмо, переживания сына — все это выбило ее из колеи. У нее не осталось сил, и она терзалась страхом, хотя не понимала почему. Что теперь делать — оставаться на месте? Выжидать? Или пусть все идет своим чередом? У нее словно опять выбили почву из-под ног. И она хотела с кем-то поговорить, ей необходима была чья-то помощь, чтобы найти выход. Только собственная мать вряд ли была тем человеком, в чьей помощи она нуждалась.

Ей хотелось улыбнуться, поменять тему разговора, сделать вид, будто ее ничто не тревожит, но вся ее жизнь, похоже, разваливалась на куски, и сил на притворство не осталось.

— Почему так получается, что мы с тобой никогда не говорим по душам? — медленно проговорила она. — Я ведь даже тебя не знаю. И ты, безусловно, не знаешь меня. Почему так?

Каролина отставила бокал. В этот серый дождливый день Джуд впервые заметила, как постарела ее мама, какой у нее усталый вид. Худенькие, хрупкие плечи, немного сутулая спина, которая еще совсем недавно была прямой.

— Кому-кому, а тебе следовало бы понять, Джудит. — Голос матери резал как острая бритва, но взгляд был непривычно мягким. Глаза Каролин смотрели печально. Неужели они всегда так смотрели?

— Что мне следовало понять?

Каролина бросила взгляд в окно.

— Я любила твоего отца, — тихо произнесла она дрогнувшим голосом. — Когда его не стало, я понимала, что должна заботиться о тебе, и я хотела заботиться о тебе, любить тебя, но внутри у меня было пусто. Даже способность рисовать исчезла. Я думала, что это состояние продлится день, неделю. — Она перевела взгляд на Джуд. — Но все продолжалось, а когда наконец я снова начала дышать, ты от меня отдалилась. И я не знала, как тебя вернуть.

Джуд потрясенно смотрела на мать. Как получилось, что она так и не поняла этой связи? Она знала, что мать бросила живопись в день похорон отца, уйдя из дома и, по сути, так и не вернувшись.

— Я наблюдала, какой матерью ты становишься, и гордилась тобой. Но я никогда этого не говорила. Все равно ты бы меня не услышала, хотя, возможно, мне просто хотелось так думать. Как бы там ни было, я молчала. А потом я увидела, что ты совершаешь ту же самую ошибку, что и я: ты перестала любить Зака… и себя. Это разбило мне сердце. Я могла бы тебе сказать, что ты делаешь не так, если бы не твоя уверенность в том, что я слабая, а ты сильная. Поэтому, да, Джудит, ты — из всех людей, именно ты — должна понять мои ошибки. Тебе следовало знать, почему я так с тобой обращалась.

Джуд не знала, что сказать. У нее возникло ощущение, будто вся ее жизнь, ее мир только что треснули пополам.

Каролина поднялась с дивана, и Джуд на секунду показалось, что мать сейчас подойдет к ней, преодолеет расстояние между ними и сядет рядом.

— Ты молода, — наконец произнесла Каролина. — Ты еще можешь исправить эту ошибку.

Джуд начало трясти, происходило то, чего она боялась.

— Как?

— Люди считают, что любовь — проявление верности, — сказала мать. — Иногда она проявление воли. У меня не было сил любить тебя, Джуд, или проявить эту любовь, быть может. Я и сама не знаю, что это было, но я знаю одно: ты сильнее, чем я была когда-то.

Отчасти это было то же самое, о чем постоянно твердила ей доктор Блум. Джуд увидела сожаление в глазах матери и как будто на секунду заглянула в собственное будущее. Ей не хотелось однажды проснуться и понять, что тебе уже восемьдесят и ты одна.

— Я не единственная, кто может исправить ошибку, мам.

— Я уже не молода, — сказала Каролина. — Я упустила свой шанс, я знаю.

— Поэтому мы с тобой и встречаемся вот так — за обедом.

— Конечно.

— И поэтому ты хотела, чтобы я взяла на себя галерею. Тогда у нас было бы хоть что-то общее.

— Ты когда-нибудь задавалась вопросом, откуда у галереи такое название? ДЖЕЙСИ. Отец назвал ее в честь нас троих по первым буквам наших имен. Он думал, что мы всегда будем вместе. — Она вздохнула. — Еще одно мое сожаление.

Джудит поднялась со стула. Руки ее уже не дрожали, она давно, несколько месяцев, а может быть, и лет, не чувствовала себя такой сильной. Она не знала, как исправить все ошибки, которые совершила, но пора было их исправлять. Одну за другой.

— В субботу я веду Грейс в океанарий. Почему бы тебе не пойти с нами?

Каролина неуверенно улыбнулась.

— Ты серьезно? Я могла бы встретить вас у парома. Скажем, в одиннадцать. А потом мы пообедаем в «Айваре». Вы с отцом когда-то любили бросать картофель чайкам.

В голове Джуд ожило воспоминание: она стоит на набережной вместе с родителями и швыряет чайкам, кружащим над водой, кусочки картофеля. «Вот так, заинька… У ребенка меткая рука, правда, Каро?»

— Он любил нас обеих, — сказала Джуд.

Каролина кивнула.

— Как хорошо наконец-то поговорить о нем!

И тут Джуд поняла, что ей нужно делать. Возможно, она знала это и раньше, но именно сейчас, в это мгновение, словно осознав что-то очень важное, она была готова попробовать.

— Я не могу остаться на обед. Прости. У меня появилось срочное дело.

— Конечно, — ответила мать. Если она и удивилась этой внезапной перемене, то не подала виду. Просто проводила дочь до лифта.

Прощаясь, они долго смотрели друг на друга; в материнском лице с мелкой сеточкой морщин, похожей на трещины на старом фарфоре, Джуд видела давно забытый образ другой женщины, которая любила рисовать.

— Мне тебя не хватало, Джудит, — тихо проговорила мать.

— Мне тебя тоже. Увидимся в субботу.

Джуд покинула пентхаус и вернулась в подземный гараж на Вирджиния-стрит. Оттуда она выехала, сменив темную парковку на серый дождливый день. Пока она добиралась до местного центра, то вела машину очень внимательно. Доехав, просидела в машине полтора часа, ожидая. И каждая минута была проявлением мужества; уехать было бы проще. Так она и поступала в прошлом…

Подъехала машина и остановилась чуть впереди, за ней еще одна. Прошло несколько минут, и в здание потянулась цепочка людей. Большинство из них женщины, они шли одна за другой, под дождем, без зонтов.

Джуд понимала, какой опасный выбор она сделала, но и иной выбор был не менее опасен.

«Любовь — проявление воли».

Слишком долго она ее боялась.

Джуд открыла трясущейся рукой дверцу машины и вылезла под дождь. Сжав руки в кулаки, пошла по улице.

С ней поравнялась молодая женщина с распущенными темными волосами и карими глазами, полными слез.

Джуд подстроилась под ее шаг. Так, молча, они двинулись дальше.

Висевшее на двери объявление гласило: «Сочувствие друзей. 14:00. Группа поддержки в горе».

Джуд резко остановилась, словно споткнувшись. Внутри ее стремительно расправил крылья страх, она едва могла дышать. Она еще не готова, нужно немедленно повернуться и бежать. Она не намерена туда идти. Что, если они потребуют от нее отпустить Мию?

Молодая женщина, шедшая рядом, тронула Джуд за руку.

Джуд вздрогнула и посмотрела на брюнетку. В ее глазах Джуд увидела не только слезы, она увидела понимание. Перед ней стояла женщина такая же, как она сама — с безжизненными, пустыми глазами, крепко сжатыми губами, небрежно причесанная. Джуд видела таких женщин, она хорошо знала, каково это — окаменеть и одновременно испытывать боль.

«Неужели и я так выгляжу?» — подумала Джуд. И она сделала то, чего никогда не делала в жизни: протянула руку незнакомому человеку. Вот так вместе они и вошли в открытую дверь.

* * *

Закончилось все так, как и началось. Для бывшей заключенной с дипломом социолога и отсутствием опыта работы не было. Перспективы таяли, а вместе с ними и надежда, пока к концу четверга она не пришла к выводу, что только зря тратит силы.

И теперь, сидя в парке Ларивьера, она поняла: на самом деле у нее никогда не было шанса.

Лекси прикрыла глаза. Она знала, что делать. Время, проведенное здесь, оказалось отсрочкой, не больше. Час пробил. Она и так слишком долго оттягивала неизбежное.

Лекси прошла к стоянке, где оставила велосипед, села на него и поехала к главной дороге. Найт-роуд обогнула стороной и, сделав круг, подъехала к дому Фарадеев. Крепко держась за руль, она спустилась, подпрыгивая, на гравийную дорогу и остановилась у гаража. Лекси так трясло, что ей никак не удавалось поставить велосипед у стены, в конце концов она сдалась и просто бросила его в высокую траву. Она снова обратила внимание на одичавший сад и вспомнила, каким красивым и ухоженным он был когда-то.