Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников

Сохрани Бог, о милый друг сердца моего, чтоб я хотел уверить тебя в сих постыдных правилах. Я их отвращаюсь, не имев силы опровергнуть, и совесть моя в том согласнее моего рассудка. Не для того, чтоб превозносился ненавистным мужеством, ниже чтоб я следовал добродетели, которая так дорого стоит: но я думаю быть меньше виновным укоряя себя своими пороками, нежели бы я оправдать их старался, и взираю, как на верх злодейства, на желание истреблять угрызения.

Я не знаю, что пишу; я чувствую душу в ужасном состоянии, хуже того еще, в каком она была до получения письма твоего. Возвращаемая тобою мне надежда печальна и мрачна; она погашает сей толь чистой свет, который столько раз нас провождал; прелести твои помрачаются и тем разят сильнее; я вижу тебя нежною и несчастною, сердце моё утопает в слезах текущих из очей твоих; и я с горестью укоряю себя, что не могу более вкушать благополучия, как твое нарушая.

Однако я чувствую, что тайной жаре еще меня оживляет и возвращает мужество, которое угрызения истребить во мне стремятся. Дражайший друг, ах! знаешь ли ты, сколько лишений может заменить тебе любовь подобная моей? Знаешь ли, до какой степени любовник тобою только дышащий, может сделать жизнь тебе любезною? Чувствуешь ли, что для тебя одной я хочу жить, действовать, мыслить, и чувствовать отныне? Нет, сладчайший источник бытия моего, я не буду иметь другой души как твою душу; я буду не что иное, как часть тебя самой, и ты найдешь в глубине сердца моего столь сладкое существование, что никогда не почувствуешь, чтоб жизнь твоя потеряла свои приятности. Мы будем виновны, но не будем никогда порочны; мы будем виновны, но всегда станем любить добродетель: мы не только не осмелимся извинять наших погрешностей, мы будем о них стенать; мы станем оплакивать их вместе; мы их искупим, если возможно, силою благотворения и добродетелей. О Юлия! Юлия! что ты сделаешь, что ты можешь сделать? Ты не можешь избежать от сердца моего: не истощены ли им твоего чувства?

Сии тщетны предприятия о счастье, кои так грубо меня обольщали, давно уже забыты. Я хочу заниматься единственно попечениями, коими я должен Милорду Эдуарду; он хочет увезти меня в Англию, полагая, что я могу быть ему полезен. Я с ним поеду. Но я буду вырываться оттуда ежегодно; и тайно приезжать к тебе. Ежели мне не возможно будет говорить с тобою, то, по крайней мере, тебя увижу; по крайней мере, стану целовать твои следы; один взор твой может дать мне десять месяцев жизни. В необходимости возвращаться, удаляясь от той, которую я люблю, я буду считать для моего утешения шаги, кои должны меня опять к ней приблизить. Сии частые переезды займут несчастного твоего любовника; он будет думать, что наслаждается уже твоим взором, выезжая тебя видеть; воспоминание твоих восторгов станет восхищать его во время возвращения; не взирая на жестокость рока, плачевные лета его не совсем погибнут; он не будет иметь ни одного года, которой бы не был ознаменован утехами, и краткие минуты, проведенные с тобою, на всю жизнь его будут разливаться.

У тебя уж больше нет любовницы; но я нахожу опять друга, и ты также его находишь, которого сердце может возвратить тебе гораздо более того, чего ты лишился. Юлия уже за мужем, и достойна сделать счастливым честного человека, соединившего с нею свою участь. После толиких заблуждений, благодарите небо, что оно спасло вас обеих, ее от бесславия, а тебя от сожаления о томе, что ты лишил ее чести. Почитай новое ее состояние; не пиши к ней, – она тебя о том просит. Ожидай, пока она к тебе отпишет, что она скоро сделаете. Вот время, когда я могу узнать, достоин ли ты почтения, которое я к тебе имела, и чувствительно ли сердце твое к непорочному и бескорыстному дружеству.

Ты от столь давнего времени хранишь все тайны сердца моего, что оно уже не может оставить столь сладкой привычки. В самом важнейшем случае моей жизни, оно хочет излить себя перед тобою. Открой ему сердце свое, любезнейший мой друг; прими в свои недра продолжительные разговоры дружества; если иногда оно побуждает в них распространяться друга, которой говорит, то оно всегда дает терпение другу, которой внимает.

Соединена с участью супруга, или справедливее с волею отца неразрывной цепью, я вхожу в новое состояние, которое не прежде кончится как с жизнью. Начиная оное, обратим на минуту взор на то, которое я оставила; нам не тягостно будет привести на память время толь драгоценное. Может быть, я найду в нем наставления полезнее употребить то, которое мне остается; может быть, и ты найдешь некоторой свет для изъяснения того, что в моем поведении было всегда от глаз твоих закрыто. По крайней мере, рассуждая о том, что мы были друг для друга, наши сердца лучше восчувствуют, чем они обязаны себе до конца нашей жизни.

Почти уже шесть лепи тому, как я в первой раз тебя увидела. Ты был молод, хорош, любезен; другие молодые люди казались мне прекраснее тебя: но ни один не производил во мне ни малейшего движения, и сердце мое предалось тебе с первого взгляда; я чаяла видеть на лице твоем черты души, какая для моей была надобна. Мне казалось, что мои чувства служили только орудием к чувствованиям благороднейшим. И я любила в тебе не столько то, что видела, как то, что воображала сама в себе чувствовать. Нет двух месяцев, как еще я думала, что не обманывалась; слепая любовь, говорила я себе, справедлива; мы были сотворены один для другого; я была бы его, если б порядок дел человеческих не возмущал согласия природы; и ежели бы кому-нибудь позволено было наслаждаться благополучием, то мы бы могли быть благополучны.

Мои чувствования были обоим нам общи; они бы меня обманули, если б я одна их испытывала. Любовь, которую я знала, не могла иначе родиться, как от взаимного сходства и согласия душевного. Почти никогда не любят, если нелюбимы; по крайней мере, тогда не любят долго. Сии страсти без взаимности делающие, как говорят, столько несчастных, основаны на одних только чувствах; и ежели иногда проницают до души, то по ложным сходствам, которые скоро выводят из обмана. Любострастие не может обойтись без наслаждения, и им истребляется. Истинная любовь не может обойтись без сердца, и столько продолжается, сколько произведшие ее сходства. Такова в начале была любовь наша; такова она будет, я надеюсь, до конца наших дней, когда мы ее лучше расположим. Я видела, я чувствовала, что я была любима и что заслуживала быть любимою. Язык мой был нем; взгляд был принужденный, но сердце давало разуметь себя: мы скоро испытали между собою нечто такое, что делает молчание красноречивым, что заставляет говорить потупленные глаза; что робкую стыдливость делает дерзновенною, что изъявляет желания страхом, и открывает все то, чего сказать не смеет.

Я чувствовала свое сердце, и почитала себя погибшею при первом твоем слове. Я приметила, как мучительна тебе была твоя скромность; я хвалила сие почтение, и стала любить тебя больше; я искала наградить тебя за тягостное и необходимее молчание, без нарушения моей невинности; я принуждала природную мою склонность, и подражала Клере; я стала шутлива и резва как она, что предупредишь важные изъяснения, и показывать все нежные ласки под покровом сей притворной веселости, Я хотела сделать столь сладким настоящее твое состояние, чтоб опасность перемены умножала твою воздержность. Все то мне худо удалось; не остаются безнаказанно выходя из своего положения. Безумна я была; я ускоряла свою гибель вместо того, чтоб ее предупреждать, я употребляла яд вместо лекарства, и что долженствовало заставить тебя молчать, то самое говорить тебя заставило. Бесполезно притворною холодностью я удаляла тебя, бывая с тобой наедине; сие принуждение мне также изменило: ты стал ко мне писать. Вместо того чтоб бросить в огонь первое письмо твое, или отдать матери, я осмелилась его развернуть. Вот преступление мое, а все прочее было уже необходимое последствие. Я хотела удержаться, чтоб не ответствовать на опасные сии письма, от прочтения которых не могла я удержаться. Сия ужасная борьба расстроила мое здоровье. Я видела пропасть, куда готова была низвергнуться: я ужасала сама себя, и не могла на отъезд твой согласиться. Я впала в некоторый род отчаяния; я лучше хотела, чтоб тебя вовсе не было, нежели чтоб ты моим не был: я до того дошла, что желала твоей смерти, и даже у тебя ее просила. Небо видело мое сердце; такое усилие должно искупить некоторые заблуждения.

Видя, что ты был готов мне повиноваться, должно было говорить. Я получила такие наставления от Шалиоты, которые дали мне лучше узнать опасности сего признания. Любовь, которая то из меня исторгла, научила меня однако ж избежать следствии. Ты стал мне последним прибежищем; я столько доверенности к тебе имела, чтоб вооружишь тебя против моей слабости; я почитала тебя достойным спасти меня от себя самой, и в том не обманулась. Видя твое уважение к столь драгоценному залогу, я узнала, что моя страсть не ослепляет меня в добродетелях, которые я в тебе находила. Я предалась тем безопаснее, чем больше мне казалось, что наши сердца были довольны друг другом. Быв уверена, что нет в сердце моем кроме чувствований честных, я вкушала без осторожности всю приятность сладкого дружеского обхождения, увы! я не видела, что небрежение мое умножало зло, и что привычка была опаснее любви. Тронута твоею скромностью, я думала, что могу безопасно уменьшить и свою воздержность; в невинности моих желаний, я хотела ободрить в тебе самую добродетель нежными ласками дружества. Ко в Кларенской роще я узнала, что много на себя надеялась, и что не должно ничего позволять чувствам, когда в чем-нибудь хотят им отказывать. Мгновение, одно мгновение воспламенило меня таким огнем которого ничто погасить не могло; и ежели моя воля еще сопротивлялась, то однако ж с того часа развращено было мое сердце.

Ты разделял мое заблуждение; письмо твое привело меня в трепет. Опасность была сугубая: и чтоб мне защититься от тебя и от себя самой, должно было удалишь тебя. Сие было последнее усилие умирающей добродетели; убегая меня, ты довершил сбою победу; и как скоро я тебя больше не увидела, то моя тоска отняла у меня последние силы тебе сопротивляться.

Отец мой, оставив службу, привез с собой Г. Вольмара; жизнь, коею ему он обязан, и двадцатилетнее знакомство, сделали союз их столь приятным, что он не мог с ним разлучишься. Г. Вольмар, хотя уже в летах, богат и знатного роду, однако не нашел еще жены, которая бы ему была пристойна. Отец мой говорил ему о своей дочери, как человек желающий иметь зятем своего друга; надобно было ее видеть, и в сем намерении они вместе приехали. Мой рок хотел, чтоб я понравилась Г. Вольмару, которой никогда ничего не любил. Они согласились тайно; и Г. Вольмар, имев нужду привесить в порядок многие дела при одном северном дворе, где была его фамилия и имение, просил на то времени, и поехал с сим взаимным условием. По отъезде его, отец мой открыл матушке и мне, что он его назначил мне супругом, и повелел мне таким тоном, которой не оставлял никакого прекословия моей робости, принять его руку. Мать моя, которая довольно приметила склонность моего сердца, и которая чувствовала к тебе естественную привязанность, много раз покушалась переменить сие намерение; не смея точно о тебе предложить, она говорила таким образом, чтоб произвести в моем отце к тебе почтение, и желание тебя узнать; но качество, которого тебе не достает, сделало его нечувствительным ко всем тем, коими ты одарен; и хотя он соглашался, что порода не может их заменишь, однако полагал, что она только одна может дать им цену.

Невозможность быть счастливою, пуще воспламеняла страсть, которую она погасить долженствовала. Лестное мечтание меня подкрепляло в моих горестях; а с ним я потеряла силу их сносить. Если б еще оставалась мне некоторая надежда быть твоею, может быть, я бы над собой восторжествовала, мне бы меньше стоило сопротивляться тебе во всю жизнь мою, нежели навсегда от тебя отказаться; и одна мысль о вечном сражении, отнимала у меня мужество к победе.

Горесть и любовь снедали мое сердце; я впала в уныние, которое изливалось в моих письмах. Письмо, которое ты писал ко мне из Меллери все довершило; к собственным моим печалям присоединилось чувствование твоего отчаяния, увы! всегда самая слабая душа претерпевает муки обеих. Намерение, которое ты осмелился мне предложить, докончило мои смятения. Несчастие дней моих было уже верно. Неминуемый выбор, какой оставалось мне сделать, состоял в том, чтоб согласиться с отцом, или с тобою. Я не могла снести сей ужасной нерешимости; естественные силы имеют свой предел; толико движений во мне их истощили. Я желала освободиться от жизни. Казалось, что Небо сжалилось надо мною; но жестокая смерть пощадила меня к моей погибели. Я тебя увидела, выздоровела, и погибла.

Ежели я не нашла благополучия в моих проступках; то никогда и найти его в них не надеялась. Я чувствовала, что мое сердце было сотворено для добродетели, и что оно без нее не могло быть счастливо; причина моего падения была слабость, а не заблуждение; я не могла даже ослеплением извинять себя. Мне не оставалось никакой надежды; я не могла быть ничем больше, как несчастною. Невинность и любовь равно мне были нужны; но не могши сохранить их вместе, и видя твое заблуждение, я последовала только тебе в моем выборе, и погубила себя для твоего спасения.