Кади отправился к султану представить ему на утверждение приговор, присудивший мнимую пророчицу к смерти на виселице, и Абдул-Азис скрепил его своей подписью. Он боялся пророчества, заранее предсказавшего ему скорое низвержение с престола, и думал уничтожить его действие, бросив в тюрьму и казнив пророчицу.

На следующий вечер, тотчас после заката солнца, пророчица должна была быть повешена на той площади, вблизи которой совершила она свое мнимое преступление над старой Ганифой, так как никто не хотел и слышать ее оправданий.

Перед деревянными воротами Скутари на песчаном, обнаженном холме палач построил виселицу, форма которой знакома каждому и на которую всякий смотрит не иначе, как с тайным ужасом. В отсутствие свое Будимир поставил своего помощника перед дверью камеры, где была Сирра, чтобы на этот раз уже не выпустить ее из рук, а сам принялся за работу. Сначала он полагал, что мнимая пророчица будет сожжена, и приготовил уже все нужное для устройства костра. Теперь же ему нужно было только поставить виселицу, что было для него делом привычным. Так как Будимир работал над виселицей один, то настал полдень, а она все еще не была готова.

В этот день вечером, тотчас после заката, должна была совершиться казнь лжепророчицы. Был пасмурный, холодный, зимний день, и обитатели Константинополя, по-видимому, не желали выходить из своих домов. К тому же только немногие знали о предстоящей казни: Мансур-эфенди предпочел ничего не разглашать о ней и не делать ее публичной, он не знал еще, какое впечатление произведет на чернь казнь прежде всеми почитаемой чудом и многими посещаемой пророчицы. Могло дойти до возмущения, до демонстрации, и хотя в подобном случае одного торжественного появления его на месте казни в сопровождении его свиты было бы достаточно для удержания фанатичной толпы, но все-таки такой мятеж мог иметь дурные последствия, и было бы лучше совсем избежать его. Если бы только Сирра закончила свою жизнь на виселице, всякая опасность была бы устранена. Тем не менее вид виселицы все-таки привлек несколько любопытных прохожих, они подошли к эшафоту, но нашли там одних кавасов, от которых не могли получить никаких сведений.

После обеда, окончив свою работу, Будимир вернулся в тюрьму. Он немедленно пошел к своему помощнику и велел отворить дверь комнаты, где сидела его жертва. Он хотел убедиться, там ли еще она была. Затем он принес ей красную блузу, какую всегда должны были надевать присужденные к смерти на виселице, и приказал надеть ее и быть наготове, так как скоро придет ее последний час. Отдав все необходимые приказания, Будимир отправился во двор и принялся запрягать старого, одряхлевшего на службе мула в низенькую повозку с толстыми стенками.

Через час должно было закатиться солнце. До места казни было довольно далеко. Будимир вернулся в камеру заключенной, которая, следуя его приказанию, оделась в красную блузу. Она казалась в этом костюме страшней и ужасней, чем когда-либо. Красная одежда, покрывавшая ее безобразное тело, была слишком длинна для нее и шлейфом волочилась по земле. Сам Будимир с удивлением смотрел на Сирру, одетую в красную блузу. Такого страшного существа он никогда еще не видел. В воображении его рисовалась она на виселице, это было бы зрелищем, какое за всю жизнь еще ни разу не приходилось видеть самому палачу.

– Готова ли ты, Сирра? – спросил он. – Сойдем вниз, пора тебе идти на смерть. На месте казни имам прочтет тебе напутственную молитву. Не нужно ли тебе сказать еще что-нибудь?

Сирра вместо ответа отрицательно покачала головой, затем между палачом и его помощником вышла во двор, где ожидала их низенькая двухколесная повозка. Будимир открыл опускную дверь сзади и втолкнул Сирру в небольшое, замкнутое со всех сторон пространство. Сверху было отверстие, заделанное железными прутьями, наподобие клетки, чтобы преступники могли видеть небо, но не смели и думать о бегстве. Дверь затворили, палач взмахнул кнутом, и мул потащил повозку. Рядом с ней шел, держа вожжи, Будимир, а за ним – его помощник.

Так этот экипаж добрался до того места на берегу Босфора, где постоянно был наготове большой паром для перевозки маленьких экипажей, животных и тому подобного. Повозку вкатили на паром, и гребцы принялись за работу. Будимир видел, что нельзя терять ни минуты. Ему показалось, что муэдзины возвестили уже о наступающем закате. Сирра сидела неподвижно, словно птичка в клетке. Она забилась в угол и пристально смотрела вперед. Теперь, казалось, она не могла более рассчитывать на помощь и спасение. Не нашлось никого, кто бы помог ей обличить шейх-уль-ислама. Еще немного и она будет уже на месте казни, близ которого она нашла труп доброй, старой Ганифы. Сирра не сомневалась, что бедная старуха стала жертвой Мансура и грека и убита вместо нее. Она была уверена, что смерть назначалась именно ей, Ганифа же случайно вместо нее попалась в руки подстерегавшего свою жертву убийцы.

На противоположном берегу повозку выкатили с парома, и Будимир снова погнал своего мула, чтобы скорее добраться до места казни.

К вечеру густой туман покрыл весь Константинополь, море и ворота и густым покрывалом завесил ужасный эшафот. А потому только небольшая кучка зрителей собралась перед старыми, деревянными воротами и остановилась вблизи эшафота подождать, что будет. Между тем Сирра вполне покорилась своей участи и спокойно, без трепета шла навстречу смерти. Ее сокрушала только мысль, что она не увидит больше Реции и не в силах будет помочь ей. Она должна была умереть, не узнав, нашел ли ее Сади и взял ли ее под свою защиту. Но какую пользу могли принести теперь вопросы и сожаления? Участь Сирры была решена. С каждым часом день клонился к концу, а после заката солнца она должна была распроститься с жизнью, не положив конца низким планам и делам Мансура. Он оставался продолжать свои дела, безнаказанно совершать злоупотребления своей властью. Сирра проиграла в борьбе, должна была уступить ему, и Мансур поспешил заставить ее молчать.

В это время Гассан был вдвоем с султаном в его кабинете. Он знал, что через несколько часов совершится казнь пророчицы и что с ней погибнут все средства к низвержению шейх-уль-ислама. С каждым часом влияние Гассана на Абдул-Азиса возрастало, и он мог позволить себе больше, чем кто-либо другой. Но вот в кабинет явился камергер и объявил Гассану, что шейх-уль-ислам во дворце и настоятельно просит султана об аудиенции. Гассан поручил камергеру продержать шейх-уль-ислама до тех пор, пока он не придет звать его в кабинет султана.

– Что там такое? – спросил султан, когда камергер безмолвно удалился.

– Мансур-эфенди просит аудиенции у вашего величества, – отвечал Гассан, сразу угадавший, что тот пришел доложить султану о бегстве Зора.

– Что ты хотел сообщить мне сегодня утром о великом муфтии и о приговоренной к смерти лжепророчице? – спросил султан.

– Я хотел открыть вашему величеству, что пророчица эта была орудием Мансура-эфенди.

– Орудием Мансура? Для чего?

– Для того, чтобы с помощью ее усилить свою власть, свое могущество и прежде всего расположить в свою пользу светлейшую султаншу Валиде.

– Это тяжкое обвинение, Гассан-бей, – сказал Абдул-Азис.

– Я никогда не решился бы легкомысленно рисковать доверием и благосклонностью вашего величества, – отвечал Гассан. – Я говорю правду. Мансур-эфенди пользовался для своих целей тем уродом, которому он дал название «чудо» и сделал пророчицей, она сама призналась мне в этом. Еще не ушло время допросить ее, однако надо поторопиться, Мансур-эфенди очень проворен, он хочет устранить эту соучастницу своих тайн, которая кажется ему теперь опасной, и сегодня же вечером совершится ее казнь.

– Ведь пророчица обвинена в убийстве.

– Это ложное обвинение, сделанное для того, чтобы скорее и под прикрытием закона совершить ее казнь.

– Кавасы нашли ее возле трупа.

– Убитая была дружна с ней. Убить хотели пророчицу, и только случай спас ее. Ее вызвали ложным известием из дома софта в это отдаленное место. Вместо нее пошла та, которая через несколько часов после того была найдена убитой.

– Кого же ты подозреваешь, Гассан?

– Пока еще я не могу ответить на это вашему величеству, но клянусь Аллахом, что пророчица не совершала этого преступления.

– Позови ко мне великого муфтия, – приказал султан, когда Гассан пробудил в нем первый след более важного подозрения. Ему снова пришло в голову, что Мансур-эфенди все еще не дал ответа по поводу вопроса о престолонаследии. Это замедление, это молчание были все равно что отказ. Итак, все милости, которыми осыпал Абдул-Азис шейх-уль-ислама, пропали даром, он понял это. В ту же минуту ему впервые показалось подозрительным, что мать его, султанша Валиде, в последнее время совсем перестала враждовать с шейх-уль-исламом и недоверчиво относиться к нему, по-видимому, заключив с ним мир. Уж не заговор ли это? Не прав ли Гассан? Этот Мансур не один ли из тех врагов, которых он должен опасаться при своем дворе?

Абдул-Азис вполне верил в Гассана. Его обвинение имело в эту минуту на султана действие, от которого можно было ожидать самых лучших результатов. Но султан, казалось, хотел поставить шейх-уль-ислама лицом к лицу с возведенными на него обвинениями. Гассан ввел Мансура в кабинет. Тот сразу угадал беду, как только его заставили ждать, в особенности когда его ненавистный враг пришел проводить его к султану. Однако он ничем не выдал своей ненависти и недоверия, но с гордой, величественной осанкой прошел в кабинет султана. Он низко поклонился императору и сделал недовольный вид, когда Гассан встал возле своего повелителя.

– Ты пришел доложить мне, что пророчица будет казнена? – спросил Абдул-Азис.

– Я пришел к вашему величеству с другой вестью, – отвечал Мансур-эфенди, не удостоив Гассана даже взглядом. – С вестью, которая провела меня в крайнее изумление и которую я немедленно должен довести до сведения вашего величества.

– Ты возбуждаешь мое внимание, великий муфтий. Что это за известие?

– Убийца Магомет-бея, начальника твоих телохранителей, в прошлую ночь бежал из тюрьмы сераля.

– Офицер, который содержался там под арестом? – с досадой спросил султан.

– Зора-бей, ваше величество, бежал ночью, и все попытки догнать и задержать его были тщетны.

– Убежал? Как это могло случиться?

– Двери открылись перед Зора-беем, – отвечал Мансур-эфенди с ироничной улыбкой.

– Двери открылись?

– Обстоятельство это кажется удивительным, – продолжал шейх-уль-ислам, злобно улыбаясь, – но с дозволения вашего величества я сейчас же разрешу загадку.

– Говори.

– Молодой офицер, который стоит возле вашего величества, приказал открыть двери и вручил беглецу необходимые бумаги.

Султан вопросительно взглянул на Гассана.

– Что такое? Что все это значит? – строго сказал он.

– Его светлость, мудрый и правосудный шейх-уль-ислам изволит говорить правду, ваше величество, – невозмутимо отвечал Гассан. – Зора-бею прислан был приказ из министерства иностранных дел. Он был назначен военным атташе в Лондоне и немедленно ночью уехал к месту своего назначения, где он, вероятно, добьется таких же успехов, как и в борьбе с мятежными арабами.

– И ты, Гассан-бей, вручил ему этот приказ?

– Точно так, ваше величество.

– Я пришел просить ваше величество о преследовании беглеца и о наказании виновного, – продолжал Мансур. – Я являюсь истцом.

– Разве ты не знал, что Зора-бей был арестован по моему именному приказу? – обратился султан к Гассану. – Как мог ты явиться подателем бумаг?

– Я поступил по совести. Зора-бей – верный слуга вашего величества. Тот же, которого он наказал за недостойный поступок, служил не вашему величеству, а шейх-уль-исламу, – бесстрашно отвечал Гассан. – Пусть гнев вашего величества падет на меня и на Зора-бея, нас подкрепляет утешительное сознание, что мы верой и правдой служим вашему величеству и никому больше!.. А Магомет-бей душой и телом предан был его светлости шейх-уль-исламу и исполнял одни лишь его приказания. Никогда не могли бы вы, ваше величество, удостоить его полного доверия.

Мансур-эфенди задрожал от бешенства при этих словах Гассана.

– А потому на старания шейх-уль-ислама отомстить Зора-бею за начальника капиджей надо смотреть не иначе, как на попытку отомстить за смерть своего протеже, чтобы возбудить тем сильнейшую привязанность в его преемнике, – продолжал Гассан. – Я же того мнения, что солдаты и офицеры какого бы то ни было государства не могут служить двум господам, что они должны быть верными, преданными и покорными слугами своему императору и никому больше.

Султан был поражен словами Гассана, и, когда тот смолк, наступила пауза.

– Я желаю сначала выслушать доклад великого визиря о деле того офицера, который ночью убежал из тюрьмы, – строго сказал Абдул-Азис, и этот ответ дал понять шейх-уль-исламу, что он проиграл дело. – Махмуд-паша сообщит мне о назначении Зора-бея, и, я думаю, оно крайне важно и необходимо.