Оливия остановилась в том месте, где тропа выходила на улицу, и, приложив руку к груди, попыталась унять дыхание. Ей хватает воздуха. Много воздуха…

И это неправда, что ей некуда пойти. Мимо проехал один наемный экипаж, затем другой. Оливия боролась с собой. Этим вечером для нее открыт лишь один дом. Зато туда Бертрам даже не подумает заглянуть, ведь этот дом принадлежит человеку, которого он предал.

Может ли она это сделать? Неужели она махнула рукой на свою душу? У Элизабет она быстро выкрала письма, действуя под влиянием какой-то безумной прихоти. Но здесь все будет иначе. Оливия готовила это дело тщательно, как закоренелый преступник.

И вот теперь она вынуждена выбирать между собственной душой и безопасностью, душой и достоинством, душой и свободой, черт бы побрал эту душу! Да и Томаса Мура – тоже, потому что это он вынудил ее делать такой выбор. А оставшаяся часть проклятия пускай падет на Бертрама, ведь это он отправил к ней Мура.

Оливия остановила следующий кеб.

– Мейфэр, – сказала она вознице. – Грин-стрит.

Оливия оказалась в старом, пропахшем плесенью кебе. Колеса ровно стучали по мостовой, Сент-Джайлз остался позади, и паника постепенно улеглась, голова прояснилась.

Оливия займет место экономки. Найдет у Марвика информацию, касающуюся Бертрама. И использует ее.

Это последний раз, когда кто-либо из людей Бертрама заставляет ее бежать.

Глава 2

Две руки и горло – вот все, что нужно преступнику.

Аластер сидит на полу. Стена, как рука, давит ему на спину, пытаясь отшвырнуть его, но он не уйдет. Он останется здесь. В темноте он смотрит на свои руки, выпрямляет и сгибает их. Им так и хочется разбить что-нибудь.

Просто. Совершить убийство так просто, что мальчиков надо предупреждать об этом. Горло – тонкий инструмент; подъязычная кость, если ее сломать, полностью перекрывает воздух. На площадках для игр мальчиков учат, как следовать правилам, если они считают себя джентльменами: «Никогда не сжимайте горло!» Бедное мужество!

Но потом выясняется, что законы чести не имеют никакого отношения к играм да и к чести, собственно, тоже. Это всего лишь ложь, придуманная для того, чтобы разубедить мальчиков в их собственной силе, чтобы они не использовали эту силу для убийства друг друга.

Но почему? Почему бы не убивать? Есть смерти похуже убийства. Например, жена Аластера умерла в люксе отеля «Кларидж», с опиумной трубкой рядом. «Нет, – сказал он инспектору, – нет, этого не может быть. Вы ошибаетесь. Она знала свою норму. Знала, сколько вещества ей можно употребить».

«Так вам это было известно, ваша светлость? Вы знали, что ваша жена курит опиум?»

Неожиданная перемена в голосе инспектора удивила Аластера. До этой ночи никто с ним так не разговаривал. И вдруг этот лизоблюд, которому платило правительство Аластера, посмел бросить ему вызов.

«Да, – ледяным тоном ответил он. – Я это знал».

Как нелепо, что ему не пришло в голову солгать. Он был поражен, убит горем, сбит с толку – каких только цветистых выражений не употребит с готовностью глупец, чтобы описать его тогдашнее состояние. И все же, какая нелепость! И как наивно с его стороны было полагать, что Маргарет могла без опасений употреблять такие наркотики. Каким идиотизмом было поверить ей! («Я принимаю это от головной боли; это безопасно, это лучше, чем настойка опия».) Да у любого здравомыслящего и умного мужчины, узнавшего о таком пристрастии жены, дрогнуло бы сердце. Если она так долго держала в секрете от него свою привычку, то у нее могло быть сколько угодно других тайн.

Но неуверенность в себе редко посещала его. Потому что он все делал правильно, разве нет? Жил правильно, выполнял свои обязанности в особом, собственном стиле, боролся, как мог, со всем презренным наследием отца. Он удачно женился, и его брак был совсем не таким, как у его родителей. Маргарет была образцовой женой. А опиум – это просто случайность.

Но потом Маргарет неожиданно скончалась от наркотика, и Скотленд-Ярд не знал, что делать. Герцогиня, найденная мертвой в одном из лучших отелей Лондона? Она умерла в роскошном номере стоимостью пятьдесят фунтов стерлингов за ночь, когда вокруг все этажи были заняты американцами, планирующими экскурсию в Тауэр и зоопарк? Как пережить такую историю? Как побыстрее похоронить ее?

Никто в Скотленд-Ярде не знал о письмах, которые написала Маргарет, о любовниках, которых она содержала, или о ее бесконечных изменах, которые она совершала в темноте, прижимаясь своим телом к телам любовников и шепотом рассказывая им на ухо о планах мужа, о его схемах, с помощью которых он собирался одержать над ними верх в парламенте. Но в ту ночь Аластер еще ничего не знал обо всем этом. Он все еще рассказывал себе сказку об их счастливой жизни и верил ей, считая, что до сих пор все было в порядке. Но если бы Скотленд-Ярд узнал о таких подробностях, герцога могли бы заподозрить в убийстве Маргарет. С другой стороны, если бы он тогда знал правду, их подозрения могли бы быть небезосновательными.

Аластер согнул руки. Так просто. Стена снова толкнула его. Он сидел на корточках и сопротивлялся.

Смерть Маргарет де Грей, герцогини Марвик, объяснили естественными причинами. Ее тело вынесли из отеля под покровом темноты, когда любопытные американцы спали. «Грипп», – записали в официальном отчете. Друзья Аластера сочувствовали ему. «Как несправедливо! Пути Господни в самом деле неисповедимы».

Но в ее смерти не было ни тайны, ни несправедливости – ее причиной стал глупый грех Маргарет. Точно так же не будет несправедливым, если умрут ее любовники. В этом тоже не будет тайны. Это будет убийством. Убийством, если только Аластер выйдет из этого дома.

Но он не выходит из дома. Он не выходит даже из этой комнаты.

Аластер смотрит на свои ладони. Его глаза привыкли к полумраку, который он для себя создал, закрыв портьеры и никогда не открывая их. Он отчетливо видит линии на ладонях – предполагаемые вестники удачи, еще одну ложь – столько же лжи, сколько чести или идеалов. Аластер изгибает губы. Черт бы побрал эту ложь!

У него непристойный язык. В прогнившем, бесполезном мозге летают грязные мысли, как мухи над кучей дерьма. Когда-то он думал, что видит все возможности, что он сам изберет себе судьбу. Что они вместе с Маргарет станут всем тем, что нужно миру. Аластер считал, что способен все контролировать, и все, что он делает, делается безупречно. «Я сделал все правильно», – примерно так он думал.

Аластер сжал руки в кулаки. Костяшки пальцев затрещали. Он не ощутил боли.

– Ваша светлость!

Кто-то обращается к нему уже в третий раз. Он замечает это – все три обращения сразу. Тихий голос раздается от двери. Это женщина. Он не поднимет голову.

Звякнуло стекло: женщина поднимает с ковра пустые бутылки. Хотя он не пил несколько дней. Даже спиртное перестало действовать на него. И с ним, и без него он чувствует себя одинаково оцепеневшим.

– Ваша светлость, – говорит она, – вы выйдете из комнаты? Подышите свежим воздухом, пока я наведу тут порядок.

Все они через минуту всегда выходят, так что трюк в том, чтобы игнорировать их. Но чем чаще ему задают этот вопрос, тем более глупым и опасным он ему кажется. Они все невежественны – слуги, его брат, весь мир. Они не могут понять, что в их же интересах оставить его здесь. Безопаснее, если он будет находиться в этой комнате, – безопаснее не для него, а для них.

Потому что он знает, что может с легкостью совершить убийство. Эти руки – его руки – могут убивать. Он больше не ярчайшая звезда парламента, известный муж светской красавицы, который в один прекрасный день станет премьер-министром. Он – не главная надежда страны, он больше не исправляет гнусное наследие своих родителей. Он – не новая глава чего бы то ни было.

Если он сейчас вздумает подышать воздухом – выйти из комнаты, вернуться в мир, люди начнут умирать, потому что он будет убивать их. Убивать за то, что они сделали.

– Ваша светлость. – Девушка бледная, высокая, с ярко-рыжими, как предупреждающий сигнал, волосами. Она такая яркая, что его глазам больно.

– Если вы просто…

Идиотов надо спасать от них самих. Он нащупывает рукой бутылку и бросает ее.

* * *

Оливия захлопнула дверь и прислонилась к ней, сердце неистово заколотилось в груди. Начиная день, она не собиралась знакомиться с герцогом. Но когда в библиотеке она обратила внимание на пустые места на книжных полках, одна из горничных сказала: «Книги наверху, у герцога. Его покои напоминают место благотворительной распродажи подержанных вещей! Кучи книг, бумаг – чего там только нет! Но он нас больше не пускает к себе».

Бумаги…

Оливия работала в доме герцога уже пять дней. Но ей еще не удалось обыскать ни дюйма. Вопреки ожиданиям беспорядок в доме работал против нее. Горничные, лакеи, даже помощница кухарки вечно болтались где-то, где они быть не должны. Она заставала их в самых неподходящих местах, где они делали все, что угодно (болтались без дела, дремали, играли в карты), но только не работали.

И как она может выведать тут что-то, когда потенциальные свидетели постоянно бродят там, где им хочется?

Оливия пыталась заставить их соблюдать график, дисциплину. Джонз – в те минуты, когда он не прятался в кладовой, – одобрял ее попытки. «У вас задатки отличной экономки, – сказал он ей. – Настоящий талант!» Он был явно довольный тем, что интуиция подсказала ему нанять Оливию.

Но еще меньше обращать внимания на дом было невозможно, если не считать того, что путешествия слуг ранили ее чувства и мешали ее планам. Оливии была нужна предсказуемость: она хотела бы знать, где и когда будет каждый слуга.

А до тех пор, пока она этого не добьется, ей остается только изучать местность да составлять планы обыска. Она знала, что ей необходимо осмотреть кабинет – сверху донизу. В библиотеке тоже были шкафы, требующие осмотра. Оливия рискнула подняться наверх, чтобы представиться хозяину (разочарованная тем, что Джонз не позаботился о этом), и осмотреться. Вместо этого она увидела шокирующее зрелище, а потом он бросил в нее бутылку.

Ее рука буквально ныла от желания повернуть ключ в замке и запереть герцога в его покоях. Но нет, она не посмеет. Так может поступить не экономка, а тюремщик.

«Это могла бы сделать экономка в сумасшедшем доме», – подумала Оливия.

Она глубоко, судорожно вздохнула. Он не целился в нее. Хоть это отрадно.

Впрочем, возможно, все-таки целился, но промахнулся. В комнате герцога было так темно, что от двери она почти ничего не смогла разглядеть. Оливия увидела какие-то тени на полу – книги? Или кипы бумаг? И еще громаду кровати с балдахином. Справа, где тусклый свет просвечивал сквозь задернутые портьеры, Оливия увидела его, точнее, его очертания, силуэт человека, сидевшего спокойно, уронив голову на грудь, словно он молился.

Но герцог не молился. Он безумен. Его безумие чувствуется там – рваное и острое, и кажется, что весь воздух в комнате полон им до краев.

А когда бутылка разбилась, Оливия выронила те бутылки, что собрала с полу до этого. Выходит, он вооружен, потому что у него есть еще три потенциальных орудия, которыми он может бросаться. Она не вернется в его покои, пока не найдет себе какие-нибудь доспехи.

По лицу Оливии пробежала улыбка. Доспехи одного стражника, стоящего возле библиотеки, вполне подойдут.

– Она недавно вошла туда, – раздался где-то впереди голос.

– Нет! Она бы не решилась!

– Говорю же, она это сделала. Я немного послушала, но криков не услышала.

– Тогда жди подбитого глаза. Ты же знаешь, что он не…

Оливия обошла угол. Горничные замолчали, но взгляды, которыми они обменялись, были красноречивее слов и придавали их молчанию насмешливый оттенок. Оливия спросила себя, что они видят на ее лице, не выглядит ли она потрясенной.

Эта мысль была ей неприятна. Она не боится! Лишь один человек – человек Бертрама – пугает ее, и она отказывается расширять этот список. Оливия приосанилась.

– Полли, – обратилась она к брюнетке, – я велела тебе навести порядок в утренней комнате.

Полли вытерла руки о фартук.

– Я уже сделала это, мисс Джонсон, – сообщила она.

– Миссис Джонсон, – поправила ее Оливия. Так надо обращаться к экономке.

Вторая горничная, Мьюриел, захихикала. Похоже, лакеям нравился ее смех, потому что они постоянно пытались рассмешить ее. Оливия никогда и нигде не встречала такого обилия флирта, как в доме герцога Марвика за последние несколько дней. Сначала она находила такую атмосферу весьма раздражающей, но сейчас вдруг все это показалось ей непристойным и бесстыдным. Герцог в темноте напивается до бессознательного состояния, а его слуги флиртуют и хихикают. «Было очень весело, – сказала ей Полли. – Как будто я заплатила за театральный спектакль».

– Что тебя так веселит, Мьюриел? – ледяным тоном спросила Оливия.