В музеи и церкви нам хода не было, поэтому мы просто гуляли. Несколько часов подряд, кажется. Я постепенно начинала постигать и величие, и скромность фасадов этого диковинного и восхитительного города. Венеция как вещь в себе. Все открытые площадки отдаются на откуп туристам и гостям, а настоящая жизнь протекает внутри, где-то за этими манящими и часто облупленными стенами. Невооруженным взглядом в душу Венеции не проникнуть. Коренные венецианцы отгораживаются куда более плотной завесой, чем в других городах. Хотя, возможно, зимой здесь иначе.

Мы переходили по мостам, удаляясь от воды и снова возвращаясь к ней. Когда Джакомо выдохся, я взяла его на руки. Ланч мы устроили на солнечной террасе в кафе на какой-то дальней сатро. Я взяла салат и сэндвич с ростбифом, но официант принес заодно собачью галету и второй бокал вина — комплимент от заведения. Мы им понравились. Я не удержалась от улыбки при мысли, что вот она и сбывается неожиданно, моя мечта об идеальном путешествии. В компании замечательного друга провести незабываемый день в сказочном месте. К трем часам нас обоих клонило в сон. Новый номер уже, наверное, готов, наше убежище с видом на канальчик. Мы двинулись домой, и я начала мысленно репетировать речь для Карло.

В Венеции домой можно именно что двигаться — надеясь, что угадал с направлением и возвращаешься тем же путем, каким пришел. Несколько раз промахнувшись, мы, в конце концов, вышли к мосту Риальто, а оттуда уже несложно, ориентируясь по указателям, добраться до Сан-Марко, хотя толпа становится гуще. Джакомо шествовал с невозмутимостью коренного жителя, а я уповала на то, что Сан-Марко разрешит любую путаницу. Сан-Марко — это центр притяжения, мимо нее не пройдешь, и мы действительно вынырнули на ее просторы, которые после сумятицы узких улочек показались нам Великими равнинами. Перейти площадь, а оттуда всего пара кварталов до гостиницы и заветного уединения. Или, может, Энтони соизволил передать что-нибудь более многословное, чем вчера.

— Синьорина! Синьорина! — окликнул меня мужской голос.

Нет, это вряд ли меня, разве что Карло уже сменился с дежурства. Или Энтони подстроил, чтобы меня задержали и отобрали кредитку?

Мы с Джакомо пошли дальше, но голос приближался, становясь настойчивее.

— Синьорина! Синьорина! Aspettami! Aspettami, per favore![12]

Я остановилась и увидела, что через площадь ко мне спешит молодой человек лет тридцати, светловолосый, но совершенно не похожий на туриста. Боже, это мне еще зачем? Не хватало мне только вмешательства чьих-то чужих планов. Что ему нужно? Я с раздражением оглянулась в поисках путей к отступлению. Поздно. Вот он, уже передо мной, слегка, правда, смущенный.

— Scuzi, scuzi, — пробормотал он, запыхавшись после стремительной пробежки через площадь.

Я смотрела, ничего не говоря.

— И cane, Signorina, questo сапе, é il suo?[13]

— Простите? — переспросила я, не пытаясь скрыть раздражение.

— О, так вы англичанка?

О боже! Венецианец принял меня за итальянку? Маловероятно, видимо, пытается подольститься. Может, я и не похожа на основную массу американских туристов, но уж на итальянку точно не тяну.

— Нет, — сухо ответила я. — Американка.

— Американка, — повторил он.

Мне послышалась эта нотка презрения? Теперь, наверное, он уйдет, не желая связываться. Его, в отличие от Карло, служба не обязывает быть любезным.

Незнакомец откашлялся, собираясь с мыслями. По-английски он изъяснялся хоть и с акцентом, но бегло, скорее с британским выговором, чем с американским.

— Простите за беспокойство, — начал он. — Я просто хотел узнать насчет собаки. Это ваша собака?

Моя?

— Да, это моя собака.

— Простите за назойливость, пожалуйста. Но эта собака, она у вас уже давно?

Что ему нужно? Может, он из службы отлова? Не похоже, конечно, но у Джакомо нет бирки на ошейнике. Кто их знает, вдруг это вопиющее нарушение правил содержания?

— Нет, не очень давно.

— Вот как. Вы, наверное, его нашли на днях?

— К чему эти расспросы? — вспылила я, чувствуя нарастающую тревогу.

— Сейчас объясню. У моей знакомой, хорошей знакомой, пожилой синьоры, недавно пропала собака, очень похожая на вашу, и она себе места не находит. Мы все обыскали, безрезультатно. И тут я вижу вас, с очень похожей собакой. Я надеялся, что, может, вы эту собаку подобрали недавно и тогда наши поиски окончены.

Мы посмотрели на Джакомо. Он, приблизившись, обнюхал ботинки молодого человека, поднял на него глаза и завилял хвостом. На шею от радости не бросился, но явно узнал.

— А когда вы потеряли собаку? — спросила я.

— Два дня назад. И нигде не можем найти. Мы обычно следим за входной дверью, а тут, видимо, рабочий неплотно закрыл. Это было днем. А пес такой маленький, он же пропадет на улице. Синьора ужасно переживает.

— Как зовут ту собаку? — поинтересовалась я.

— Лео. Леонардо. Обожаемый сынок моей синьоры.

Я посмотрела на Джакомо и, только открыв рот, сразу поняла, что игра проиграна. Лео?

Он встал на задние лапы, упираясь передними мне в голень, завилял хвостом и улыбнулся уже знакомой мне улыбкой. Ничего не поделаешь. Я тут же возненавидела белобрысого.

— А вас как зовут? — спросила я.

— Маттео. Маттео Клементе. Я сейчас работаю в доме синьоры да Изола.

Я пожала протянутую руку.

— Корнелия Эверетт.

На сердце набежала первая тоскливая волна.

И снова мы шли по улицам, переходили по мостам, сворачивали за углы. Уютный номер с видом уплывал все дальше с каждым шагом. Джакомо, то есть Лео не поспевал за нами, и я снова взяла его на руки, прижимая крохотное тельце к груди. На душе рос страх. Я чувствовала, что несу в руках свои надежды, которые вот-вот придется отдать кому-то чужому. Мой наперсник, мой спутник. Когда я успела его так сильно полюбить? Мы с ним, как когда-то с Дорой, прибились друг к другу в беде, и наша встреча казалась назначенной свыше, подарком судьбы, нежданной милостью небес. Наверное, в глубине души я вообразила, что он послан утолить мои печали, что вместе мы преодолеем разочарования и обретем свободу. Такие встречи не на каждом шагу случаются. В жизни не так много чудесных спасений.

Ускоряя шаг, Маттео Клементе почти бегом преодолел узкий мостик, ведущий на такую же узкую улочку. Здесь, вдали от центра, стояла безлюдная тишина. Первое же здание справа, видимо палаццо, обрамленное с двух сторон каналами, выходило на улицу. Я насчитала на фасаде, обращенном к каналу, четыре горизонтальных ряда стрельчатых темных окон. Каменные ступени вели к причалу для гондол, но вход в здание с воды был наглухо заколочен.

Уличный фасад выглядел не таким нарядным. В глаза бросалась прежде всего огромная старинная дверь, вся в потеках. Маттео остановился перед ней и, вместо того чтобы воспользоваться тяжелым латунным кольцом, свисавшим из львиной пасти, нажал анахронистическую белую пластмассовую кнопку звонка, прилепленного на стену рядом с дверью.

— Вот и пришли, — с довольной улыбкой объявил он.

Прибить бы его на месте. Или сбежать с Джакомо за пазухой. Он ведь не знает, где мы остановились, как он нас найдет? Я залягу на дно, а потом уеду из города. Почему я раньше не сбежала?

Дверь открыла старуха. Сморщенная, высохшая, как ведьма, вся в черном. Не меняясь в лице, она посмотрела на Маттео и бесстрастно отступила в сторону. Я заметила, как ее взгляд скользнул по Джакомо, потом уткнулся в меня. «Виновницу поймали с поличным», — говорил этот взгляд. В нем отражались века публичных казней — очень теплый прием.

— É lei? Dov'e?[14] — спросил Маттео.

— Su[15].

Мы прошли в просторный внутренний двор с резным колодцем посередине и стенами тыквенного цвета и ажурной зеленой филиграни, подозрительно напоминающей плесень. В дом со двора вели одна или две двери на первом этаже и лестница на второй этаж, на галерею. Мы втроем двинулись вверх по ступенькам. Я оглянулась. Вход с улицы закрыт, ведьма исчезла.

Лестница привела нас к расписной двери, от которой вправо и влево тянулась галерея. Хотя краски на рисунке поблекли, я разглядела какой-то религиозный сюжет: вроде бы ангелы, ведущие и несущие на руках детей. Маттео постучал.

— Entra![16] — негромко откликнулись изнутри.

Маттео открыл дверь, и после глухого внутреннего дворика в глаза тут же бросилось обилие окон — свет, отражавшийся от красных стен, наполнял просторную, элегантно обставленную комнату розоватым сиянием. Освещенная со спины ослепительная фигура приподнялась из глубокого белого кресла у окна и раскинула объятия почти оперным страстным жестом. Вся в белом, как спустившийся с небес ангел.

— Саго, дорогой мой, любимый, — пропела она.

Всю жизнь я ждала подобной встречи, но, увы, буря эмоций предназначалась не мне.

Джакомо завертелся у меня на руках, пытаясь спрыгнуть. Промчавшись через всю комнату, он кинулся к хозяйке в объятия — да, это была она, хозяйка — и покрыл ее лицо поцелуями. Такими же, какие дарил и мне.

— Ох, Лео, Лео, — запричитала хозяйка. — Я чуть не умерла! Наконец-то ты дома, дома, мой дорогой. Grazie aDio! Grazie, grazie[17]. Мой мальчик, сынок мой! — Снова последовал обмен страстными поцелуями.

Мне стало неловко, что я стала свидетелем семейной сцены. Вторглась в чужую жизнь. От смущения и неудобства мне хотелось провалиться, исчезнуть, не видеть всей этой взаимности. Я растерялась, и к горлу подступили рыдания. Моя партия отыграна, роль кончилась. Мне нет места в этом воссоединении и слиянии душ. Я хотела сбежать.

— А вот и наш герой, — наконец вмешался Маттео, с улыбкой глядя на меня. — То есть героиня. Ангел-хранитель Лео.

И хозяйка, немолодая, но эффектная и даже отчасти внушающая трепет женщина глянула на меня с явной враждебностью — тут же, правда, одернув себя.

— Мы безмерно вам благодарны, — сказала она.

— Я обожаю собак, — зачем-то сообщила я. А потом спросила сквозь подступающие слезы, сдавленно: — Как же так вышло, что Лео потерялся?

Заметив мое расстройство, она смягчилась.

— Мы не знаем. Наверное, все из-за того тупицы рабочего. Они такие невнимательные. Убьют и не заметят.

Голос у нее оказался чарующий, с мягким певучим акцентом. Аристократический голос. Лет ей было где-то около восьмидесяти, но она отлично сохранилась. Надо лбом вздымался валик белоснежных волос, заколотых сзади большими черепаховыми гребнями. Белый шелковый халат походил на одеяние певчих из церковного хора, а дополняли этот наряд вышитые шлепанцы.

— Корнелия, — представил нас Маттео, — это синьора Лукреция да Изола. Синьора, это Корнелия… — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Эверетт, — подсказала я шепотом.

Синьора, не выпуская Лео из объятий, протянула мне руку.

— Простите, я вся испереживалась. Мы все с ума сходили от отчаяния. Если бы не Маттео, мы бы погибли. Хотите чашечку чая? Или, может, выпьете вина?

За окном тускнели краски дня и небо затягивалось тучами. Я почувствовала полную беспомощность и безынициативность. Мой взгляд то и дело возвращался к Джакомо, улыбающемуся мне из крепких объятий синьоры. Я представила, как в одиночку буду отыскивать обратную дорогу в гостиницу. Представила номер с видом на canale, счастье, ожидавшее меня там прежде, и одинокую ночь, которую предстоит мне провести там теперь. Я перестала понимать, на каком свете живу. Перестала понимать, где я. Пол вдруг встал на дыбы, а потом наступила пустота.

Сквозь темноту и спеленавшее меня коконом забытье пробивалось какое-то настойчивое ощущение. Я усилием воли сосредоточилась на глазах, и они начали медленно и плавно открываться. Словно издалека я, увидела Джакомо в клетчатом ошейнике, который, лежа рядом, лизал мне руку. Я улыбнулась. Неужели мы снова в нашем номере? Как мы туда добрались? Какой он просторный… Сознание постепенно возвращалось, я вроде бы припоминала эту комнату, но не могла вспомнить, какое она имеет ко мне отношение, если я лежу горизонтально. И тут в голове резко прояснилось. Глаза распахнулись, и я рывком села.

— Нет-нет, лежите, не вставайте, — раздался негромкий голос.

Я послушно легла обратно.

Ах да, точно, синьора. Я посмотрела на нее в растерянности, пытаясь восстановить в уме события, которые привели к этой странной мизансцене: я полулежу на подушках, на длинной кушетке, синьора восседает на пуфе у изголовья и смотрит на меня с тревогой. Что-то произошло. Я попала в другую жизнь? Что я пропустила?

— Все в порядке, Корнелия, ушибов нет.

— Нел. Зовите меня Нел.

— Хорошо. Вот, глотните.

Крепкий бренди прошиб нос и обжег горло. Тут же стало теплее. Только теперь я осознала, что мерзну, несмотря на мягкий серый плед, которым меня укрыли. Еще глоток, и можно задать вопрос.