Слегка поборовшись с брезгливостью, залезла в мусорное ведро и достала чупа-чупс Бориса. Может и прав, что подарил немного сахара. Глюкоза пошлет в мозг команду «Радоваться!». Ведь наверняка знал, подлец, что столовая будет закрыта, и не предупредил. «Лучше бы на пирожок бантик нацепил».

В сумке, заброшенной на подоконник, глухо зазвонил телефон. Покосилась на сумку: совершенно не тянуло узнать: у кого какой к ней интерес и продолжила бездумно сосать чупа-чупс, уставившись в окно. Звонок повторился. Потом еще и еще. «Depeche Mode» – хорошо, но не в таком количестве. На телефоне все четыре пропущенных были от Саши. К плохому настроению добавилось тянущее чувство тревоги: такая настойчивость что-то под собой имеет. Наташа вздрогнула, телефон зазвонил прямо в руках:

– Алло, прости, не слышала. Привет.

Саша молчал. Наташа посмотрела на экран телефона, не отключился:

– Саш, ты меня слышишь? Я тебя нет. Алло!

– Мама… всё… нет её…

Обдало холодом с головы до ног, во рту моментально пересохло:

– Еду к тебе. Скоро буду.

Быстро отключилась, сумка, плащ в охапку, чупа-чупс назад в мусорку, вот удивится Игнатьевна. Зонт забыла, ну и черт с ним, все равно сломан. Выскочив за ворота на дорогу, бросилась под колеса первому попавшемуся такси. Сидя на заднем сиденье, сообразила, что надо приехать спокойной, с ясным разумом. Вспомнила, как сама металась, не понимая, что делать. Как это – хоронить? Когда умер папа, мама все организовала сама, они с братом только ездили, оформляли бумаги. Когда ушла мама, то если бы не Лариса, которая неотступно находилась каждую минуточку рядом, Наташа вряд ли сделала все. Сергей приехал только уже к похоронам, обнял и заплакал: «Маленькая моя, как же ты все сама».

Сердце сжалось, Саша совсем один. Есть у него Дэн, поможет, но они оба – мужчины. Всегда, во все времена собирали в последний путь женщины. И вообще, не тот вариант, когда нужно справиться с организацией того, что не делал никогда. Похороны единственного близкого человека – самое страшное мероприятие, которое приходится не только посещать, но и устраивать.

Выгребла таксисту все из кошелька – не хватило полтинника. Чуть не расплакалась, но тот, услышав, что умерла мама друга, проявил человечность – вообще не стал брать деньги. Саша стоял у подъезда в спортивных штанах, в темно-синем пальто и почему-то в сланцах. Издалека видно, колотит мелкая дрожь. Трясущийся, с дикими глазами, засунув руки в рукава пальто, Саша неотрывно смотрел в глаза. Захотелось ослепнуть, только не видеть таким жалким.

– Ты почему здесь? Замерз ведь, пойдем.

– Давай покурим. Есть сигареты?

Наташа достала пачку, протянула, руки у настолько сильно тряслись, что сам не смог достать. Помогла, даже прикурила.

– Кто-нибудь есть в квартире?

– Нет. Она там одна. Я Лере позвонил. На работу тоже позвонил. Сам остался. Утром мама снова в кому впала, я скорую вызвал. – Хриплым голосом между глубокими затяжками, Саша выдавал фразы, как репортаж с места событий. – Приехали, сказали, что не повезут, смысла нет. А мне посоветовали просто сидеть и ждать. Я маму целый день звал. А она вздохнула глубоко так…

– Ты милицию вызвал? – Наташа лихорадочно вспоминала, что еще надо делать.

– З-зачем милицию? – От удивления Саша заикнулся. – Я же ее не убил?

– Так положено, когда человек умирает. Надо вызвать милицию, они приезжают, дают заключение о естественной смерти и говорят, что надо дальше делать. – Наташа погладила по плечу. – Пойдем, надо действовать. Ты Денису звонил?

– Только тебе. – Саша бросил окурок и послушно пошел в подъезд.

Не позвонил Денису?! Маленькая победа, с одной стороны, о ней подумал в первую очередь, но и огромная ответственность: заменить целый мир, исчезающий терял с каждой секундой.

Когда в доме присутствует мертвец, по комнатам разливается неуловимый запах потустороннего, а воздух становится плотнее от присутствия неживого в реальном среди живых.

Саша прошел в мамину спальню, сел на стул и застыл, забыв и про милицию, и про Наташу. Осторожно зашла следом. За то время, что маму привезли из больницы, похудела еще больше, казалось, под одеялом ничего нет. Черты лица заострились, стали еще красивее. «А говорят, что смерть не красит», почему-то в самые ответственные моменты в голову лезет всякая глупость и витиеватая дребедень. Эдакая защитная реакция против боли, инстинкт самосохранения, чтобы не свихнуться.

– Саш, надо действовать. Как позвонить в ваше районное отделение милиции или полиции, как там сейчас называется? – Присела на корточки, заглядывая в лицо в попытке увидеть хоть какую-то эмоцию. Потрясла за коленку.– Саш, очнись.

Саша с выражением полной растерянности посмотрел на нее.

– Я не знаю.

– Пойдем. Мне нужна помощь. – Встала, потянула за рукав. Горе засасывает, как зыбучий песок. В нем тепло, уютно, сопротивляться можно, но не хочется. Страшно становится тогда, когда сдавливает горло, и ты понимаешь – навсегда. Наверное, для того, чтобы не задохнуться в собственной боли, он и позвонил Наташе. Опять, без слов, просил быть женщиной. Быть рядом.

В половине одиннадцатого вечера ушла бригада из похоронного агентства. Договор подписан, все распланировано – список дел на столе в кухне, мама собрана в долгую дорогу, лежит в гробу рядом кроватью в спальне.

Наташа налила чай в две кружки, так и не удалось поесть с самого утра. Саша молчал практически весь вечер, изредка отвечал на вопросы, но только в том случае, если их задавала Наташа. Не слышал никого, кто с ним разговаривал: ни полицейских, ни соседей, ни похоронных агентов, реагировал только на Наташу. Иногда становилось немного жутковато, казалось, что сошел с ума. Полицейский тоже так подумал, потому что, уходя, подозвал Наташу:

– Вы останетесь ночевать с ним?

– Я не знаю, не думала об этом.

– Я рекомендую, – И, понизив голос, – Не хотел бы приезжать сюда завтра по поводу самоубийства. Бывали такие случаи.

Наташа быстро глянула на Сашу, который сидел в большой комнате на диване, обхватив себя за плечи, все еще не сняв пальто, и тихонечко раскачивался из стороны в сторону. Для постороннего однозначно псих, до суицида один шаг. Но так может показаться тому, кто Сашу плохо знает… Подумала и тут же напряглась. А с чего это вдруг, Вы, дамочка, решили, что хорошо его знаете? Большое горе, которое не с кем разделить, может любого сподвигнуть на непредсказуемые выверты. Что еще держит Сашу в жизни, какая еще веточка не сломалась, какой канатик туго и надежно натянут?

От горячего чая снова разыгрался аппетит, сил терпеть не осталось. Наташа заглянула в холодильник без спросу. В маленькой кастрюле нашла остатки борща, наверное, Лера сварила. Вылила в тарелку, остатки – громко сказано: ниточки капусты, пара кусочков картошки, одному не хватит, но хоть что-то. Поставила на плиту разогревать. Саша неожиданно тихо пришел на кухню:

– Наташка, не уходи, останься сегодня.

Медленно повернулась, может, показалось? Саша, зажав кружку в обеих ладонях, жалобно смотрел на Наташу.

– Останешься?

– Ну, если ты меня накормишь, то да.

– Сама неплохо справляешься. – «Надо же, а ведь думала, что ушел в себя, ничего не замечает». – На меня тоже разогрей, не помню, когда ел.

– Борща немного, поделюсь. Хлеба тоже мало, но есть паштет. Открывай сам, я не знаю, где открывашка. – Надо пользоваться моментом, пока начинает приходить в себя. – Кормить буду с одним условием: сними пальто, наконец, и вымой руки.

Ели из одной тарелки, бутерброды Саша сделал сам, поставил на стол, прямо на старенькой разделочной доске с рисунком – вислоухий щенок с мячиком. Наверное, сам лет эдак двадцать пять рисовал-выжигал. Звуки и ощущения жизни – стук ложек о тарелку, горячий борщ по стенкам желудка, большими мягкими ломтями бутерброды с печеночным паштетом – вернули обоих в состояние покоя, хотя бы относительного. Пальто наконец-то висело в коридоре, где и положено…

Саша остановился посередине большой комнаты, заложил руки в карманы тренировочных штанов и начал оглядываться по сторонам, что-то разыскивая. Вдруг развел руками и повернулся:

– А спать нам придется вместе. Опаньки. Я облажался.

– Вариант «кто-то спит на полу» не рассматриваешь?

– А матраса нет. У мамы я брать не буду. Диван большой, поместимся. – Саша быстро разложил диван-книжку. Размер оказался неожиданно внушительным, почти как у двуспальной кровати, но видно на лице Наташи по-прежнему не отразилось большого энтузиазма. – Ну почему все время плохо про меня думаешь? Не буду приставать, обещаю.

– Не думаю я про тебя плохо, ты из меня грымзу какую-то делаешь. Время дай информацию переварить. – Обиделась Наташа.

– Слово-то какое: «грымза». Я даже и не знаю кто это. – Саша, похоже, тоже обиделся. – Надо чистое постельное белье взять у мамы в шкафу. Пойдем вместе, я не хочу один.

Не стали зажигать свет, хватало из коридора и от тоненькой церковной свечки в изголовье. Зашли на цыпочках, будто боялись разбудить. У Наташи уши почему-то заложило, как вату засунули, никогда не замечала раньше страха перед покойниками, а сейчас стало жутко. Схватилась за Сашин локоть, вздрогнул:

– Ты что пугаешь?

– Да как-то не по себе.

– Наташ, перестань, это же моя мама.

Саша высвободил локоть и подтолкнул к шкафу. Наташа повернулась спиной к гробу. Ну и пусть его мама. Для нее – покойник, внезапно появившийся сегодня днем. Когда сама сидела возле папы, а потом возле мамы, в гробу лежал близкий и родной человек. Страха не было и в помине, наоборот, щемящее одиночество и тоска. Лариска боялась оставлять одну, но Наташе даже на секундочку не приходила в голову мысль испугаться. А вот сейчас, хоть и рядом с Сашей, но по спине бегали мурашки и холодели кончики пальцев.

Выложил белье Наташе на руки, только собралась быстро уйти, дернул за плечо, зашептал:

– Подожди. Давно хотел сделать.

Оглянувшись на маму, начал шарить на самой верхней полке. Достал пухлый сверток – старый облезлый целлофановый пакет из-под молока, перевязанный капроновой синей ленточкой, быстро затворил дверцы:

– Пойдем. Тихо только.

Вот, говорит, что не боится, а сам ходит на цыпочках и шепчет.

– Я знал, что здесь лежит. Мама рассказала, но я воспитан правильным мальчиком: чужие дневники и письма читать нельзя. Теперь мамы нет. Ну, есть как бы, в моих мыслях, часть меня, значит можно, да? – Нетерпеливо, так же, как говорил, развязал пакет, начал быстро перебирать письма, раскидывая по дивану. – Ого! Не знал, что мамины письма здесь тоже есть, думал, что только отцовские. Наверное, этот гад, когда приезжал разводиться, отдал. Держи, надо разложить по датам, хочу хронологию восстановить.

– А мне можно читать, ты уверен? – Наташа отложила стопку белья на край дивана к стене, села по-турецки и взяла в руки письмо в конверте.

Саша немного насмешливо посмотрел на Наташу:

– Когда же ты поймешь, я просто так ничего никогда не скажу. Я – юрист, и не могу болтать ерунды. Говорю только то, в чем уверен. И тебе проще соглашаться, чем махать ластами против течения.

Наташа потеряла дар речи. Еще час назад этот человек полностью зависел от ее воли и больше походил на сумасшедшего, готовящегося спрыгнуть с балкона. А теперь снова говорит невозможные вещи, при этом улыбается и смотрит в глаза, вызывая синдром кролика.

– И ты уверен, я должна делать то, что ты говоришь? – Хотя бы попытаться оказать сопротивление.

– Да. – Смотрит в глаза и улыбается.

– Так, все, проехали, – Наташа отмахнулась, как от мухи, рукой. – Считай, наш очередной скандал отложен во времени. Я все-таки сохраню за собой право не делать так, как ты говоришь. – запнулась, Саша продолжал смотреть удавом. – Иногда не делать.

– Я думаю, ты маме бы понравилась. Она всегда говорила, драть меня некому, поэтому таким хамом расту. А у тебя получается меня стегать. Сам не знаю, почему я позволяю тебе. – Саша начал разбирать письма.

– Кто-то из мудрых сказал: опираться можно только на то, что сопротивляется.

– Вот, согласен. Еще ты – умная.

Оба замолчали, смутившись от потока неожиданных откровений. Наташа поймала себя на том, что слегка улыбается и на душе потеплело. Саша, может сам не ожидая, выдал симпатию к ней. В боксе называется – раскрылся. Еще несколько дней назад попробовала бы нокаутировать колкой фразой, а сейчас даже и не хочется перчатки одевать.

Саша тщательно выбрал мамины письма, остальные отодвинул к Наташе. Прислонившись спиной к стене, развернул одно, начала читать вслух:

«Здравствуй, Заяц!

Получила твое письмо, страшно волнуюсь, как сдаешь! Главное ты не волнуйся, «ни пуха, ни пера!?» Будь спокоен и больше ешь, а то, наверное, опять похудел, как тогда после весенней сессии. А самое главное – будь уверен в своих силах! Костенька, я страшно соскучилась. Как сяду писать, так зареву, хоть я и большая. Напишу, как живу. Работаю по-прежнему, много общественной работы, учу английский язык, чтобы время летело скорее. Заяц, если бы был сейчас здесь, я бы столько наговорила, что тебе не переслушать, а в письме всего не расскажешь».