– Подозреваю, не осталось почти ничего, о чем ты еще не знаешь.

– Вот уж не согласен. Я о тебе вообще почти ничего не знаю.

Белинда, чувствуя себя довольно неуютно, заерзала на траве. Она ненавидела говорить о себе.

– И что ты хочешь знать?

– Где ты выросла. Кто твои родители. Где училась.

– Родилась в Огайо. Моя мама, как и твоя, умерла, когда я была еще ребенком. Отец до сих пор жив. Школу мне заменила гувернантка.

– Так ты не ходила в школу?

– Нет, но в то время многие девочки не ходили.

– Ясно. А что из себя представляет твой отец?

– Несерьезный человек.

– А где он сейчас?

– Где-то в Неваде. Концессии на серебряные рудники. Я толком не знаю, где.

Николас ждал, но поскольку Белинда больше ничего не сказала, Николас сел, обиженно глядя на нее.

– Белинда, ну честное слово! Все равно что вытаскивать секреты из Сфинкса!

– Я редко говорю о себе. – Она глубоко вздохнула. – Правда в том, что я очень застенчива. Я тебе это сказала… вчера ночью.

– Да, помню, но многие женщины начинают стесняться, когда остаются без одежды.

Белинда начала гадать, много ли женщин дали ему основания так думать, но спрашивать не стала. Вероятно, немало.

– И все-таки, – продолжал Николас, прервав ее размышления о его прошлом, – судя по нашим беседам, я бы никогда не подумал, что ты застенчива.

– Я научилась это скрывать. Пришлось, после того как мы с Чарльзом поженились. Графиня должна развлекать гостей, устраивать домашние приемы, отдавать распоряжения слугам. Пришлось научиться справляться. – Она негромко рассмеялась. – Очень похоже на «плыви или тони». Чарльз мне… не особенно помогал. Он…

Белинда осеклась. Наверное, не следует говорить о покойном муже.

– Так что он? – спросил Николас, подумав, что она не собирается продолжать.

– Я его любила. Он это знал. В смысле, я сказала ему это еще до свадьбы, но он мне не ответил. Вообще ничего не сказал, просто улыбнулся и сменил тему. Я подумала, он такой же, как и я.

– Застенчивый? Федерстон?

– Не застенчивый, нет, но похож на меня в том смысле, что, может быть, ему трудно говорить о своих чувствах, когда это действительно важно. Я именно такая. В такие моменты у меня всегда язык прилипает к нёбу.

– В некотором роде все люди такие. К примеру, моя защита – становиться остроумным и беззаботным и притворяться, что мне все равно. Твоя – молчание и соблюдение приличий.

– У Чарльза было равнодушие. Я хочу сказать, до того как мы поженились, он был со мной просто очаровательным, но потом… – Белинда замолчала и с трудом сглотнула. – Я снова сказала ему, что люблю, наутро после свадьбы, после того как он… после того как мы… а он ответил… – Она опять замолчала. – Это очень трудно, – произнесла Белинда после паузы.

Николас взял ее лицо в ладони, поднял к себе.

– Что он сказал?

И она заставила себя договорить:

– Сказал: «Давай не будем притворяться, ладно? Мы оба знаем, что я женился на тебе вовсе не по любви. Нам будет гораздо легче жить, если ты перестанешь настаивать на объяснениях в чувствах и не будешь требовать от меня того, чего я не испытываю».

– Боже правый.

Николас моргнул и с недоверием посмотрел на нее.

– Ты в шоке.

– В шоке? Меня тошнит от отвращения. – Он придвинулся к ней, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы. – Моя милая, я даже представить себе не могу, как сильно это, должно быть, тебя ранило.

– Не можешь? – Белинда подняла голову с его плеча, повернула ее и посмотрела на него. – А как же девушка, которую ты любил? Та, которую твой отец подкупил и отправил прочь? Разве это не ранило?

– Ну да, но Кэтлин была слабой, а не сознательно жестокой. Черт, да она ангел по сравнению с твоим мужем. – Он поцеловал Белинду в волосы. – А я даже не догадывался. Не замечал в нем этой жестокости. В смысле, я его не так уж хорошо и знал, конечно, но когда бы он ни забегал проведать Джека, всегда казался мне очень дружелюбным и приятным человеком.

– О да, – согласилась Белинда. – Очень дружелюбным. Он и со мной всегда был милым и дружелюбным… на людях. А наедине не утруждал себя. Собственно, он вообще редко со мной разговаривал. Думаю, часто просто забывал, что я существую. Но с другой стороны, он и дома почти не бывал. А я и так чувствовала себя неуверенно, а уж тогда и подавно.

– Должно быть, ты чувствовала себя невероятно одиноко.

– Да. Кто мне по-настоящему помог, так это Нэнси. Леди Монкрифф. Мы с ней подружились, и она научила меня преодолевать застенчивость при общении с людьми. Воспользовалась тем же приемом, что ее гувернантка. Когда мы вместе оказывались в городе или на каком-нибудь загородном приеме, то ходили на долгие прогулки. И на каждом углу, или возле каждой десятой туи, или еще где-нибудь я должна была задать ей вопрос.

– А, заставляла тебя вести разговор.

– Да. Если я не могла придумать, о чем спросить, мне приходилось рассказывать «нужно колокол переколоколовать» первому же человеку, кого мы встретим. И неважно, кто это будет, хоть продавщица в магазине, хоть горничная, хоть трубочист. Один раз пришлось рассказывать герцогине.

Тут Николас засмеялся.

– Наверное, все считали тебя сумасшедшей.

– Вот именно. И я этого так боялась, что очень скоро имела целый список вопросов, которые можно задать, чтобы никому не приходилось выдерживать мое бесконечное молчание за обедом. И тогда я догадалась – если суметь заставить людей рассказывать о себе, мне не придется говорить самой. И еще я стала очень наблюдательной. Еще бы, столько лет просидела в углу, присматриваясь и прислушиваясь к другим.

– И все это здорово помогает тебе в сватовстве, я полагаю.

– Да. Теперь мне гораздо легче разговаривать с людьми, и я больше уверена в себе, чем в девичестве. Но при всем этом я по-прежнему робкая и застенчивая. Думаю, мне нужно оказаться во власти очень могущественных сил, чтобы открыть свои истинные чувства.

Николас опять негромко засмеялся.

– В таком случае я на тебя очень мощно воздействую, потому что ты никогда не сдерживалась, высказывая мне свое мнение.

Белинда улыбнулась.

– Это верно. Но тут возникает другая проблема. У меня есть привычка сдерживаться, сдерживаться долго, а потом мои истинные чувства выплескиваются наружу. Причем обычно не в то время и не на того человека.

– Как в тот вечер на балу, когда ты впервые рассказала мне про Федерстона. И в ночь в лабиринте.

– Да. Когда я на тебя злилась, потому что считала таким же, как он.

– Господи, но ведь ты больше так не думаешь?

– Нет. Ты был прав, когда сказал, что совсем на него не похож. Так оно и есть, теперь я это знаю. При своем поверхностном обаянии Чарльз был человеком холодным, а ты – нет. Ты обаятелен, но не холоден. И ты даже не представляешь, какая это для меня разница.

– Тогда я не понимаю, почему ты стесняешься, отвечая на мои вопросы. Наверняка тебя и раньше просили рассказать о себе.

– Да, но обычно я могу отвлечь собеседника от этого. А вот с тобой сложнее, потому что больше я не могу помещать тебя в ту же категорию людей, что Чарльза. И конечно, теперь, когда мы…

Белинда опять осеклась. Николас приподнял ее подбородок пальцем, ласково вынудив посмотреть на себя.

– Теперь, когда мы стали любовниками?

Она почувствовала, что краснеет все сильнее.

– Да. Я… видишь ли, теперь мне не все равно. Не все равно, что ты думаешь, и от этого я снова начинаю стесняться.

– Тебе не все равно, что я думаю? – Николас широко улыбнулся.

– Похоже, тебе это ужасно нравится.

– Конечно! Шесть недель назад ты буквально разорвала меня на куски, а теперь тебя волнует мое мнение. Это прогресс.

– Прогресс?

Он посмотрел ей в глаза, и его взгляд был таким твердым и решительным, что у Белинды перехватило дыхание, а сердце как будто и вовсе перестало биться.

– Я же говорил, что хочу добиться твоего уважения, Белинда. И раз тебе не все равно, значит, я делаю успехи.

Николас снова сел и начал собирать все в корзину. Она смотрела на него и вспоминала, как он стоял перед ней на коленях, и слова, что сорвались с его губ. Белинда отчаянно хотела снова услышать их сейчас, когда он не охвачен страстью. И когда Николас уже собрался встать, она выпалила:

– Ты говорил правду? То, что сказал вчера ночью?

Он замер. И не спросил, о чем речь. Николас, не отрывая глаз, смотрел на нее, словно тщательно обдумывал то, что собирается сказать, и ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он заговорил:

– Я люблю тебя, – сказал наконец Николас.

Не только слова, но и спокойная уверенность, прозвучавшая в его голосе, заставили сердце Белинды петь. Радость внезапно оказалась вполне осязаемой, она словно окутала ее, проникла внутрь. Николас придвинулся к ней ближе.

– Я говорил правду, когда сказал это. Говорю правду и сейчас. – Он поцеловал Белинду. – И так будет всегда. – И резко отпрянул. – Пойдем! – Он взял ее за руку.

– Куда мы идем?

Николас свободной рукой подхватил корзину и встал, потянув Белинду за собой.

– До отъезда я хочу показать тебе, как растет хмель, а до отправления поезда у нас осталось совсем немного времени.

Белинда вздохнула и пошла с ним через поле с высокой травой и ромашками, оглядываясь по сторонам.

– Здесь так красиво. Мне бы хотелось побыть тут с тобой подольше.

– Мне тоже, но кое-кто неделями тянул время и держал нас обоих в неведении…

– Знаю, знаю, – перебила его Белинда, скорчив гримасу. – И все-таки неужели нельзя поехать в Лондон завтра? Или послезавтра?

– Нет. Теперь я стараюсь быть человеком ответственным, и у меня в Лондоне есть дела. Но, – добавил Николас, остановившись на краю луга, обнял ее за талию и притянул к себе. – Мне придется вернуться сюда через несколько недель, и ты можешь приехать со мной.

– Мне бы хотелось, – призналась Белинда. – Но это риск для нас обоих.

Его позолоченные на концах ресницы заблестели на солнце, когда он склонился над ней.

– Значит, придется позаботиться о том, чтобы нас никто не поймал.

Николас прикоснулся к ее губам и тут же, отвернувшись, повел Белинду между рядов пышно разросшегося хмеля. Она шла следом, задевая плечами стебли.

– Да куда, ради всего святого, ты меня ведешь? – не выдержала Белинда, заметив, что они идут все глубже и глубже в заросли.

– Хочу кое-что тебе показать.

Николас больше ничего не сказал и не останавливался до тех пор, пока они не оказались в самом центре поля.

– Вот, – заявил он, повернувшись к Белинде. – Думаю, это самое подходящее место.

– Подходящее для чего? – Она огляделась. – Что ты хотел мне тут показать? Хмель? Его прекрасно видно даже с края поля…

– Нет, – перебил ее Николас. – Дело не в нем.

– Так в чем же?

Корзинка упала на землю.

– Хочу показать тебе, что ты не должна меня стесняться.

– Не понимаю, – прошептала Белинда, хотя боялась, что осознает, к чему он клонит.

– Я тебя хочу, – ответил Николас и поцеловал ее. – Прямо тут. И хочу, чтобы ты говорила мне, чего желаешь и что чувствуешь.

Белинда в отчаянии замотала головой и выдавила смешок.

– А если я не стану? Заставишь меня произнести «вылит колокол не по-колоколовски»?

Это вызвало у него улыбку.

– У меня есть для тебя куда более восхитительные наказания. – Он положил руку ей на талию и застонал. – Корсет? Белинда, я же просил тебя не надевать его сегодня!

Она облизала пересохшие губы.

– Я не думала, что ты говорил серьезно!

– Заниматься с тобой любовью – это очень, очень серьезно, милая. – Николас снова поцеловал ее, крепче, дольше, жарче, лаская при этом ее щеки, скулы и шею. К тому времени как Николас прервал поцелуй, Белинда мелко дрожала.

– На самом деле ты даже не собирался показывать мне хмель, – обвинила его она, чувствуя, как руки Николаса скользнули к ее бедрам и смяли складки юбки. – Ты задумал это с самого начала!

– Вообще-то нет. Сначала я думал про луг, но потом решил, что хмель укроет нас надежнее. – Он едва ощутимо коснулся ее губ. – Потому что ты стесняешься.

– Мы не можем, – прошептала Белинда, чувствуя, что Николас задирает на ней юбки. Но желание уже вскипало в ней, желание и страх в равной мере. – Нас кто-нибудь увидит!

– Кто? – Он прикусил мочку ее уха, одной рукой забравшись под нижнюю юбку, а другой расстегивая брюки. – Мы в самом центре поля, заросшего хмелем.

– Кто-нибудь пойдет по рядам.

– Сейчас вторая половина воскресенья. Никто не ходит проверять хмель по воскресеньям. – Его руки обхватили ее бедра и повернули Белинду спиной.

– О, Николас, нет! – негромко застонала она через плечо, чувствуя, что он стаскивает с нее панталоны. – О нет!

Николас не обратил на это никакого внимания, возможно, потому, что голос Белинды растекался, как сладкий крем. Панталоны разошлись, он просунул руку ей под ягодицы, между ног, а другую распластал по животу. Она уже была мокрая и знала это, и Николас одобрительно прошептал ей это на ухо.