Через несколько минут мы, все еще не отпуская друг друга из объятий, лежали, тяжело дыша; напряжение ушло, осталась лишь любовь. Любовь, слишком маленькая для этой тесной квартиры. Любовь, которая, я надеялась, сможет растянуться на любое расстояние, разлучавшее нас.

Джек перекатился на спину, прижимая меня к своей груди. Мы лежали, опьяненные счастьем и расслабленные, поддающиеся наступающему сну. Возможно, прошел уже час, когда Джек заставил мое сознание выйти из полудремы:

– Спасибо тебе, – раздался в темноте его голос.

Я повернулась и поцеловала его плечо.

– За что?

– За то, что спасла меня, Одри.

Я замерла: в третий раз он сказал мне подобное. Впервые – на мой девятнадцатый день рождения, тогда мы уже два месяца как встречались; второй раз – когда Джек сделал мне предложение. Я приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него.

– Что ты имеешь в виду?

Он быстро вдохнул и медленно выдохнул; я поняла, что Джек, наконец, собирается объяснить мне все. Вероятно потому, что потом такой возможности не представится.

«Хватит! Нельзя сейчас думать об этом».

– Первую пару недель, пока я жил здесь, – начал он, – я ощущал в себе столько злости и вины, что хотел – нет, мне требовалось – причинить себе боль. Поначалу я изводил себя физическими упражнениями, отказывая в воде и отдыхе. Я знал, что это вредит моему здоровью. Но это не помогало мне избавиться от мыслей. Я ненавидел себя за то, что смог победить смерть, в отличие от… в отличие от…

– В отличие от кого, Джек? – Я заботливо убрала волосы с его лба, надеясь, что он не заметит, как дрожат мои руки. Мне было очень страшно слушать дальше.

– Моих родителей, – с чувством продолжил он. – И моего лучшего друга. Я потерял их семь месяцев назад, и вместо того чтобы отомстить за них, был вынужден приехать сюда. Но почему я вообще выжил, Одри, ты знаешь?

Я кивнула, хотя, конечно, не знала. Просто я была уверена, что Джек не мог не выжить.

– Я мучил себя несколько недель, но становилось только хуже. – Словно стыдясь смотреть мне в глаза, он отвел взгляд. – Передо мною предстал выбор: самобичевание, петля, ружье или голодная смерть. От голода умерли мои родители и друг, но заставить себя отказаться от еды очень нелегко – в итоге инстинкт самосохранения берет верх.

Я не могла поверить его словам. Я видела грусть в его глазах, но это… И подумать не могла, что Джек так страдает. Поцеловав его в лоб, я намекнула ему продолжать рассказ.

– Прямо здесь, в этой квартире, я сел на пол перед проигрывателем и нацелился пистолетом себе в лоб. – Он говорил спокойно и тихо, но глаза блестели от сдерживаемых слез. – И вдруг в дверь постучала ты.

«Я? Когда?»

Джек прервался, давая мне время обдумать услышанное, и вновь продолжил:

– К тому времени я выпил немало виски и, когда открыл дверь, увидел тебя в белом платье, а позади ярко светило солнце. Ты стояла, сияя, прямо передо мной, и на миг мне даже показалось, что я уже спустил курок и попал на небеса. – Убрав за уши мои волосы, он погладил меня по щеке. – Твоя машина не завелась, помнишь? А тебе нужно было спешить на занятия.

– Вспомнила, – прошептала я, боясь, что мой дрожащий голос заставит Джека остановиться.

– Пока я ремонтировал твою машину, у меня появилась возможность пересмотреть все. – Джек крепче сжал рукой мое лицо, смотря мне прямо в глаза. – Но от тебя мне передалась непоколебимая жажда жизни. Когда я вернулся в комнату и увидел перед проигрывателем пистолет… меня стошнило. – Он грустно рассмеялся. – Ну, конечно, виски тоже поспособствовал. Но теперь я точно знал, что у меня появился выбор: я могу либо продолжить уничтожать себя, либо найти возможность быть ближе к тебе, к твоей семье и надеяться, что это вернет меня к жизни.

Теперь я уже не могла сдерживать слез, как бы ни пыталась сохранять спокойствие. Наконец я поняла все, что прежде Джек рассказывал.

Джек уже в который раз за этот вечер смахнул слезы с моего лица.

– Я рассказал это твоему отцу, прежде чем просить у него твоей руки.

– Рассказал ему? – Я потерла руками глаза. – И что он ответил?

– Он сказал, что хороший человек, зная, что ему придется уехать, не станет похищать чье-либо сердце. Однако каждый волен выбирать, окружать свою жизнь любовью или гневом.

Значит, мои родители – по крайней мере отец – знали о скором отъезде Джека. Что же еще они знают? Не сказал ли им Джек, куда именно уезжает?

Я заметила, что нахмурилась, когда Джек стал разглаживать морщинки на моем лбу.

– Я знаю, что сейчас не время говорить об этом, но я не хочу забирать с собой твое сердце, Одри. Ты можешь отдать его кому угодно или сохранить себе.

Я улыбнулась, несмотря на слезы, вновь побежавшие по моим щекам.

– Это решать не тебе, Джек Сандерс. И даже не мне.

Наши сердца выбирают сами, кого любить, и мы ничего не можем с этим поделать. Любовь может пройти сама по себе, но если нет…

Джек выдавил улыбку.

– Я так люблю тебя, Одри.

Отстранившись и сделав глубокий вдох, я выпалила вопрос, который волновал меня уже очень давно:

– Люди, на которых ты работаешь… Они… хорошие?

Хорошие ли они? Что это вообще значит? Занимаются ли они благотворительностью? Джек, конечно, хороший, хоть никогда не признает этого сам. Он работает на армию? Мне всегда казалось, что он военный.

Джек ответил мне смехом, красивым искренним смехом.

– Ты переживаешь об этом? Думаешь, я бандит?

Да, этот вариант я тоже рассматривала. Но Джек – хороший, так что ни о какой банде не может быть и речи.

– Я не преступник. И работаю на очень хороших людей, можешь не сомневаться. – Он коснулся моей щеки и вновь привлек меня к своей груди, обнимая за плечи. – Я бы никогда не стал лгать тебе в этом, Одри, поверь.


Пришло утро, и сейчас мне нужно собрать всю свою храбрость. Настал тот момент, когда мне во что бы то ни стало нужно сдержать все свои эмоции. Моя лучшая защита – это притвориться спящей, пока Джек суетится, одевается и пакует чемоданы. Труднее всего оказалось дышать по-прежнему спокойно и размеренно, когда он наклонился ко мне, поцеловал в щеку и прошептал:

– Я люблю тебя.

Другой голос – незнакомый мужской голос – присоединился к Джеку на лестничной площадке перед дверью. Я подождала, пока не завелась машина и не уехала прочь по гравийной дороге, и наконец дала волю чувствам. Прежде чем я осознала, что он уехал, я свернулась калачиком; даже дыхание причиняло мне боль, ведь постель была пропитана его запахом.

В конце концов я смогла отыскать в себе силы взглянуть на мир без него и не расплакаться – ведь я обещала Джеку не впадать в уныние.

На полу осталась деревянная коробка. Я откинула крышку и достала конверт с надписью «Миссис Сандерс», написанную аккуратным почерком Джека.


«Одри,

Все мое теперь стало твоим. Больше всего на свете я хочу вернуться домой к тебе, но ты знаешь, что я не могу обещать тебе ничего, кроме того, что ты навсегда останешься в моем сердце. Навсегда!

С любовью,

Джек».


Я окинула взглядом содержимое коробки: сберегательные книжки, записки с номерами банковских счетов, золотое ожерелье с бриллиантами, ключи от машины. Я бросилась к окну посмотреть, действительно ли его машина все еще здесь. Убедившись в этом, я вернулась к ящику и достала со дна документ с указанием баланса банковского счета.

Средства, находящиеся в банке Лонг-Айленда, принадлежали мистеру Джеку Сандерсу и миссис Одри Сандерс. А количество нулей в конце заставило меня несколько раз перечитать содержимое документа, дабы убедиться, что в начале цифры не ноль.

Ноги едва держали меня. Мне не хотелось знать, откуда Джек достал столько денег. Даже держать этот документ оказалось до смерти страшно, и я выронила лист. Но… он же сказал, что работает не на преступников. Он обещал не врать мне! И я ему верила. Это не грязные деньги. Джек со мной так не поступил бы. Кому мне еще верить, кроме него?

И тогда я вспомнила его слова: «Если тебя возьмут в эту школу и у тебя появится все необходимое для жизни в Нью-Йорке, ты поедешь?»

Он хотел, чтобы я поступила в школу театра и музыки. Стоп… Неужели он поэтому женился на мне? Чтобы оставить мне свое состояние?

Я вытряхнула все сомнения из головы. Если ему так хотелось передать мне свои деньги, он мог бы найти другой способ это сделать, а не связывать себя со мной брачными узами.

Сейчас я должна избавиться от всех плохих мыслей и быть благодарной за все. За Джека.

Я сняла его халат с крючка на двери в ванную и вышла наружу, остановившись на лестничной площадке и греясь в лучах утреннего солнца. Через окно я видела, как по ту сторону поля мама собирает в саду овощи.

Вернувшись в квартиру, я выбрала любимую пластинку Джека – альбом Фрэнка Синатры. Я растянулась на ковре, разводя руки в стороны, и зажмурилась от яркого солнца, лучи которого светили мне прямо в глаза. Я представила, что Джек все еще рядом со мной. Он всегда будет рядом со мной. Наша любовь бессмертна.


Два года спустя

Я вышла наружу, и холодный декабрьский ветер чуть не сбил меня с ног. Я застегнула верхние пуговицы своего длинного пальто и потуже затянула шарф. На зимних каникулах в Нью-Йорке делать нечего, особенно по вечерам. Однако одинокие прогулки от театра до моей квартиры в Манхэттене всегда мне нравились: ведь какие красивые здесь улицы.

Однако сегодня, проходя мимо стеклянных витрин с подарками, я пожалела, что на Рождество не отправилась домой навестить родителей. В моем расписании имелось до марта лишь три свободных дня, и мне показалось глупо тратить их на то, чтобы лишь один день провести дома. Теперь я жалела об этом решении. Мне следовало бы знать, что один день все же лучше, чем ни одного.

Прошло уже два года, а я так и не пожалела, что вышла за него – ни на секунду, – несмотря на то что мы провели вместе всего лишь одну ночь. Но это не значит, что я не тосковала по нему. Не значит, что я не плакала в подушку ночами от одиночества, как плачут, когда теряют частичку своей души. Сейчас же я могла лишь надеяться, что Джеку удалось сделать все задуманное. Что он не умер. Что он стал для остальных героем, каковым всегда являлся в моих глазах.

Я остановилась, чтобы посмотреть на очередную витрину. Здесь стоял такой же проигрыватель, как у Джека. Мое сердце екнуло, вновь проснулась прежняя грусть. Я оставила его проигрыватель в нашей квартире, а в прошлом году в церкви случился пожар. Здание отреставрировали быстро, но вещей Джека теперь не вернуть. Мое сердце вмиг разбилось на мелкие кусочки, когда мама сообщила мне эту новость.

Стянув перчатку с руки, я дотронулась до холодной витрины и закрыла глаза, вспоминая, как я лежала на полу нашей квартиры и слушала Фрэнка Синатру, представляя, что Джек лежит рядом со мной. Я ощутила знакомое тепло, и на глаза вновь стали наворачиваться слезы – порой мое воображение не знает границ.

– Красивое кольцо.

Я вздрогнула, но не открыла глаз. «Твоя фантазия опять разыгралась, Одри, – сказала я себе. – Больше ты не будешь пить шампанское на театральных вечеринках».

Но вдруг я почувствовала, как чья-то теплая рука коснулась моей. Вернувшись в реальность, я резко обернулась, надеясь, что на улице неподалеку гуляют еще люди: ведь это Нью-Йорк, и расхаживать одной поздними вечерами опасно. Когда я уже приготовилась бежать, мои глаза встретились с очень знакомым лицом.

Я задержала дыхание, рот приоткрылся от удивления. Я сделала пару шагов назад, пока не столкнулась спиной с витриной. Я не могла ни дышать, ни думать, ни шевелиться.

Его волосы отросли, лицо загорело. Он протянул руку и коснулся моего пальца.

– Думаю, хорошо, что ты все еще носишь его, – сказал он так тихо, что я исполнилась уверенности, что голос его звучал в моем воображении.

– Как… почему… когда? – бормотала я. – Джек?

– Да, это я. – Его глаза блестели и он колебался подойти ближе. – Но тебе нужно подтверждение, так? Спроси меня о чем-нибудь, что знает только твой Джек.

«Мой Джек».

Наконец я пришла в себя и коснулась его щеки.

– Я знаю, что это ты. Я узнала бы тебя, где и когда угодно. Просто я только что думала о тебе и вот гадаю, действительно ли ты стоишь передо мною или моя фантазия настолько разыгралась, что я уже не отличаю реальность от воображаемого.

Он накрыл рукой мою руку.

– Спроси меня о чем-нибудь, Одри. О чем угодно.

Мое сердце бешено колотилось, я не могла сконцентрироваться ни на единой мысли. «Джек здесь! О господи, он здесь! Прямо передо мной!» Я выпалила первое, что пришло мне в голову:

– Какого цвета трусики были на мне под свадебным платьем?

– Под свадебным, говоришь? – Он улыбнулся и на миг закрыл глаза. – Светло-розовые. С тонкой белой линией по краям и маленьким розовым бантиком спереди.