Татьяна Успенская - Песок под ногами

— Обратите внимание на цвет! — шепчет.

Цвет тёмно-песочный — у Глеба такие глаза.

Гусеница нас не слышит и не боится. Интересно, она видит нас? Или мы для неё вовсе не существуем?

— Даша! — зову я. — Смотри-ка!

Но Даша не откликается. Тогда я иду к ней, чтобы показать ей гусеницу.

Даша меня не видит, она тупо следит за тем, как вдалеке Шура петляет между соснами. Тощие и длинные ноги несут Шуру по мягкому мху. Бьются по спине косы, на поворотах улетают от неё, снова бьются по спине.

Не только ладонями, щекой прижимается Даша к сосне — за Шурой неуклюже бежит Глеб. Обычно он ходит медленно, слегка вразвалочку. Первый раз вижу, как он бежит.

— Смотрите! — Это снова Фёдор.

Послушно смотрю туда, куда показывает Фёдор: весело вскинулась тонкая ветка берёзы. Откуда она, слепяще молодая, в старом сосновом сплошняке? Как пробилось к ней солнце?

Почему я не могу отвлечь Дашу, увести отсюда, чтобы она не видела, как Глеб бежит за Шурой?! Я, как и она, не в состоянии сделать ни одного движения, ни одного слова сказать.

Что же это получается… я не могу помочь Даше.

Неожиданно понимаю: Глеб выдумывал себе особую философию, чтобы поразить кого-то. Только вот кого?

Глеб сразу узнал её. Те же золотистые волосы, за которые он всегда хотел её потянуть. А она лезла драться. Как-то спрятала мяч и, засунув руки в карманы, стояла посреди двора, насмешливо глядя, как мальчишки ищут его. Когда они разрывали клумбу, или лезли в помойку, или раздвигали кусты, Даша равнодушно бросала: «Холодно». Найти злосчастный мяч никому не удавалось. Тогда мальчишки заорали: «Ты всё врёшь! Ты его не во дворе спрятала!» — кинулись к Даше, а она от них побежала. Петляла по двору и повторяла одно слово: «Холодно!»

Ему было наплевать на мяч. Он бежал за Дашей, видя только её волосы в осеннем солнце. Догнать Дашу и потянуть за них!

Она вошла в класс легко, как входит свет в тёмную комнату, и тут же начался перезвон, перегуд, пересмех голосов. Он узнал её сразу и, не поверив в чудо, затаился. Новое в Даше было лишь одно — она улыбалась. Глеб понял: школа, в которую он попал случайно, не в седьмой, как другие ребята, а сразу в восьмой класс, что надо.

А Даша, как и прежде, его не замечала. Она громко о чём-то рассказывала ребятам.

Сейчас он взрослый, но ни за что не смог бы объяснить даже себе, почему эта девчонка за столько лет не забылась. Тогда она была упрямая, сердитая, неугомонная. Она исчезла из детсада внезапно. Он долго крепился и никого не спрашивал, что с ней случилось. Разве может человек так долго болеть? И он решился, пошёл к воспитательнице. Воспитательница отмахнулась от него: «Не хочет ходить в сад». В тот день еле дождался отца, кинулся на шею: «Папа, найди мне Дашу! Она ушла из сада». В первый раз, с тех пор как он себя помнит, он заревел. Отец пошёл разговаривать с воспитательницей. Глеб не видел их лиц, видел только сутулую спину отца. Наконец отец вернулся к нему. Стоял, ждал, когда он оденется, прятал глаза. «Они переехали», — сказал торопливо, едва они вышли на улицу. «Нет!» — хотел крикнуть Глеб, но не крикнул, он понял: отец обманул его. Это было первый и последний раз в жизни.

О Даше Глеб больше ни с кем не говорил. В саду стало скучно. А скучать Глеб не умел. Вместо игр и болтовни с ребятами теперь были книги. О Даше почти не вспоминал и думал, что позабыл её. Только почему-то с тех пор невзлюбил девчонок. И в школе продолжал их презирать и сторониться.

А тут… Даша. Какая она? Ни за что не сумел бы сказать. Красивая или нет, умная или нет… Просто Даша. И, как в детстве, одно чувство — подойти и потянуть к себе её странные лёгкие волосы.

Вот сейчас он встанет и крикнет ей на весь класс — «Я пришёл, посмотри на меня», но вместо того, чтобы дерзко заявить о себе, вжался в парту. «А что, если я ей не понравлюсь? Теперь мы не в детском саду». Но что следует из того, что «теперь мы не в детском саду», он не знал.

К нему подошли ребята, начали расспрашивать, в какой школе он учился раньше, какой предмет больше любит, чем увлекается, почему не поступал в прошлом году. А Даша глянула на него издалека и, небрежно передёрнув плечами, отвернулась. Глеб не отрываясь смотрел в её затылок, невпопад отвечал ребятам.

И покатились дни странные, когда на уроках невозможно пропустить ни одного слова учителя — повалится всё объяснение. Впервые мозг постоянно напряжён: не всегда сразу возникает решение той или иной задачи, не сразу приходит ответ на тот или иной вопрос. И совсем рядом, наискосок, через ряд, впереди, сидит Даша.

Узнала его или нет? Ну а если и узнала, что из того? Знакомый из детского сада!

А может, не узнала?

Как она может не узнать — фамилия-то прежняя.

Глеб стал ходить бочком, ещё больше ссутулился, понял: Даше он не понравился. И жизнь сразу потускнела. Даже в букинистический стал ходить реже, даже книги читать расхотелось. Ребят он сторонился.

И они, поняв это, перестали заговаривать с ним. Все, кроме Кости. Тихоня, невысокий, со странными глазами, как бы смотрящий внутрь себя, Костя приветливо улыбался, здороваясь с ним. А однажды принёс ему лекции по физике, высшей математике и литературе за прошлый год. Почерк у Кости был ровный, крупный, и каждая буква выписана точно для выставки. «Что им, по слогам диктовали, что ли? — удивился Глеб. — Не иначе, по слогам…» Конечно, по физике и математике Глеб понял далеко не всё, хотя аккуратно переписал лекции и постарался вдуматься в каждое слово. Показал лекции родителям. Отец, когда волновался, щурился. Он читал лекции и щурился. «Вот это уровень!» — сказал, дочитав.

Костя приехал к нему в воскресенье. По тому, как неуклюже он переступил порог — споткнувшись, по тому, как смущённо протянул руку родителям и неловко улыбнулся, по тому, как с аппетитом и удовольствием уплетал мамины печенья и на равных, просто, как о чём-то обыденном, рассуждал с отцом о математике, Глеб понял: они с Костей будут друзьями.

До сих пор он дружил только с родителями. Они ему, совсем ещё ребёнку, детсадовцу глупому, рассказывали о своей работе, о своих заботах. С детства Глеб знал каждый их день. Отец сидит за чертёжным столом. А вот чуть вразвалочку, медленно идёт по аэродрому к новому самолёту, оттягивая миг испытания придуманной им машины… Мать обсуждает с молодыми сотрудниками результаты эксперимента, и мелькают слова, совсем ему не понятные: «синергизм», «радикальная рекомбинация», «диспропорционирование»… Каждый вечер долго ужинают: прев, Глеб с отцом по очереди читают вслух, а мама моет посуду. «Погоди, ещё раз хочу услышать эту фразу». Мама закрывает воду, присаживается к столу. И Глеб перечитывает, а сам сжимает мамину красную от горячей воды, мокрую руку. Ни с одним мальчишкой в классе ему не было так интересно, как с родителями. Марки, футбол, ковбойские фильмы и детективы, а в седьмом классе бит-музыка и девочки — вот всё, что надо мальчишкам. Глебу с излишком хватало десятиминутных переменок с ними и пятнадцатиминутной ходьбы в школу и из школы.

Сейчас в его доме рядом с родителями сидел Костя.

— Знаешь, это даже любопытно — не понять чего-то, за восемь лет первый раз! — сказал доверительно Глеб Косте.

— А когда мы пойдём к тебе? — спросил неожиданно Костя.

Глеб покраснел:

— Зачем ко мне? Ты здесь валяй объясняй. Мои тоже послушают.

— Да, да. — Мама подлила Косте ещё чаю. — У меня к тебе есть несколько вопросов.

Костя растерянно переводил взгляд с одного на другого, и Глеб испугался, что он сейчас уйдёт, но вот Костя встретился с глазами его отца, с глазами его матери.

— Я что?.. Я ничего, — сказал. — Так даже интереснее.

Сперва он говорил осторожно, подбирая слова, а вскоре заторопился: одни слова выкрикивал, другие глотал и поминутно спрашивал: «Понимаешь?» Разделы физики, математики, проблемы композиции и стиля… о чём только не говорили в тот вечер! Просидели до двенадцати. Он и мама уже устали, а отец с Костей играли в шахматы. Но очень быстро забыли о них: снова заговорили о математике.

«Я теперь знаю то, что знает Даша, — думал Глеб, засыпая в ту ночь. — Даша знает то, что знаю я. Мы с ней всегда будем знать одно и то же».

Но этого оказалось слишком мало. Он хотел слышать её голос, хотел, чтобы она смотрела на него.

Он заставит Дашу его заметить! Только надо придумать что-то такое, чтобы она сразу поняла: он не дурак, он тоже кое-что представляет из себя. Надежда на то, что Даша заметит его и поймёт, совершенно изменила Глеба. Всегда медлительный, неторопливый, более склонный к созерцательности, чем к действию, неожиданно за два месяца он переделал такое количество дел, какого не переделал бы раньше и за год: не только переписал, но и выучил лекции из Костиных тетрадей, перерешал прошлогодние и данные на месяц вперёд задачи по математике, запоем прочитал все рассказы и повести, которые читали в прошлом году, и ещё — всего Пушкина и Гоголя, хотя пока проходили Фонвизина, Радищева, Новикова, а до Пушкина с Гоголем оставалось ещё два месяца!

Родители словно тоже попали в его магнитное поле — легко, как никогда, работали, задумали летом поехать путешествовать, хотя всегда отдыхали только в домах отдыха. И друг на друга погладывали смущаясь — Глеб каждый раз вспыхивал: ему и нравилось это, и вызывало неловкость, он ведь не имел никакого права видеть чужую любовь, получалось, подглядывает!

Впервые он не сказал им главного, случившегося с ним: что Даша нашлась! Просто жил глубоко и полно, наслаждаясь каждым часом жизни.

«Она заметит меня! Я заставлю её! — твердил по дороге в школу, и ложась спать, и просыпаясь. — Я придумаю что-нибудь, чтобы она заметила меня».

И шли дни.

Прошло много дней. Глеб выжидал. И в тот день, когда они с Костей, как обычно после уроков, шли по Ленинскому проспекту, опять заговорил не о Даше. В классе читали статью «Робеспьер и Радищев», и Глеб завёл речь о ней:

— Видишь, Робеспьер достиг всего, чего хотел, а что из этого получилось? Он ратовал за гуманизм, а, взяв власть, стал сначала десятками, а потом сотнями убивать людей. — Неожиданно замолчал, подумал: «Как случайно всё! Случайно человек родился, случайно попал в этот, а не в другой класс, случайно познакомился с этими, а не с другими людьми, от которых теперь так сильно зависит жизнь, случайно погиб…»

— Не случайно он стал убивать. — Костя словно прочитал главное его слово. — Поведение Робеспьера обусловлено историческим процессом, объективными противоречиями. А может, это было заложено в Робеспьере? Ничего нет в жизни случайного.

Костю спросить о Даше невозможно. А что он хочет узнать? В детстве у неё была неуёмная душа. Чем живёт Даша теперь? Может, его влечёт к ней потому, что она сильнее, чем он, живёт сама по себе. Вот Костя… он так много времени проводит с Дашей, поэтому в нём тоже есть Дашина сила. И в Шуре есть, потому что Шура всегда рядом с Дашей. А ему нет пути к Даше. Как пусто бывает иной раз теперь!

— Убивать проще, чем отстаивать свою правоту перед врагом… — начал было Глеб, чтобы перебить свои мысли, и вдруг подумал: «А ведь я с Костей потому, что он дружит с Дашей». Ему стало стыдно, и он попросил: — Расскажи о себе, как ты жил раньше, до этой школы? Я, например, очень люблю вспоминать детство, в детстве человек самый живой. Это потом он постепенно мертвеет.

— Нет, неправда! — воскликнул Костя. — Я в детстве не был живой. Я сейчас живой. Детство — спячка.

— Ладно, потом разберёмся. Ты давай рассказывай! — поторопил его Глеб.

Расставшись с Костей поздним вечером, медленно бредя домой под звёздами замороженного города, Глеб наконец понял, что с ним случилось: неожиданно он остался без родителей.

По-прежнему проводя с ними вечера, он не говорит им о том, что у него болит. Никогда не врал им, а потому теперь в их присутствии ощущает неловкость. И чем дольше молчит, тем невозможнее заговорить с ними.

И ещё. Коснувшись душой чего-то самого главного в Брестском музее, он не мог до конца осознать это «главное», оно странно сжало сердце и погрузило Глеба в немоту.

Чтобы понять это «главное», он должен повернуть к себе Дашу! Только она объяснит ему… Пока они не будут вместе, ему болеть. Костя не поможет, Костя в Дашу влюблён, Костя сам ничего не понимает. Остаётся Шура.

На другое утро Глеб, едва перекусив, забыв застегнуть пальто, ни свет ни заря выскочил из дома.

Шуру остановил у лестницы на второй этаж:

— Шура!

Она вспыхнула, растерянно улыбнулась:

— Да?

— Я хотел бы… мне нужно… с тобой поговорить…

Шура смотрела на него растерянно.