Барбара Картленд - Пламя любви

— Не говори так, это неправда!

— Ошибаешься. Рядом с тобой я всегда чувствовал себя как нищий рядом с принцессой. Не верил, что ты когда-нибудь обратишь на меня внимание, хотя сам полюбил тебя еще в школе. Ты будешь смеяться, но еще совсем мальчишкой я мечтал о тебе.

— О Майкл! А я тебя так обижала!

— Да уж, ты мне не давала пощады! — с широкой улыбкой отозвался Майкл. — Порой доводила меня почти до слез. Но и самые злые шутки от тебя мне были стократ дороже улыбок других девушек. Видишь ли, я тебя обожал. Для меня все, что ты делала, было прекрасно, удивительно. Я знал: моя королева не может поступить дурно.

— О Майкл!

Мона вспомнила, зачем пришла. Пальцы ее судорожно сжали его руку. «Я должна собраться с духом и рассказать ему! Должна!»

Он усадил ее на диван и сел рядом — плечо к плечу, щека к щеке.

— Теперь, — начал он нежно, — когда исполнились все мои мечты, можно поговорить о нашем будущем. Знаешь, где-то в глубине души я всегда знал, что это случится. Я верил, что ты предназначена мне судьбой. Даже когда все пошло не так, когда ты вышла за другого, я не терял надежды.

— Но, Майкл, ведь ты никогда и ничего мне не говорил!

— Боялся сказать. Мне это казалось дерзостью, почти кощунством — предложить этой прекрасной женщине, которую я боготворил, разделить со мной мою серую скучную жизнь.

— Вот глупый! — нежно проговорила Мона.

Она все яснее понимала, что так и не сможет начать свою исповедь.

«Как, — думала она в отчаянии, — как ему признаться, когда он говорит мне такое?»

Майкл взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Милая моя, — сказал он, — ты доверилась мне, и я никогда не обману твое доверие. Вместе мы будем счастливы. Вся жизнь моя, все счастье заключены в тебе; ты моя, а я твой — мы принадлежим друг другу отныне и навеки.

Слова его прозвучали торжественно, словно брачный обет. Он снова склонился к ее губам, и в этот миг Мона поняла, что назад дороги нет. «Я ничего ему не скажу, — решила она. — Мама права — это убьет его веру в меня».

Мона поставила чемодан на платформу и потерла ноющее плечо.

Было холодно и еще темно, и хотя она прекрасно знала дорогу на станцию, но даже с фонарем местами сходила с тропинки и спотыкалась об островки покрытой инеем травы.

Мона взглянула на часы. Половина седьмого — поезд подойдет через две минуты.

На платформе никого не было, станция казалась совершенно пустынной. Однако, когда вдали уже послышался шум поезда, во двор въехала двуколка, и из нее вышел какой-то человек. Мона поспешно поднялась на платформу, надеясь, что это не кто-то из знакомых, который может ее узнать.

Она не хотела, чтобы ее увидели. Теперь она чувствовала себя виноватой, но в предрассветный час, когда приняла решение уехать, отъезд казался ей единственным выходом.

«Какая же я трусиха!» — горько думала она теперь, кляня себя за слабость.

Трусливо бежать от Майкла; еще хуже снова бросать мать. Но она чувствовала, что не выдержит их возражений, споров… и, главное, просьб.

Да, просьбы хуже всего. Она ясно представляла, как мать умоляет ее остаться, не совершать непоправимого шага: пусть, мол, все идет как идет, пусть как-нибудь само образуется… и в конце концов она выйдет за Майкла.

Да, если она останется, так и будет. Она выйдет за Майкла, не исцелив шрамы прошлого, по-прежнему преследуемая воспоминаниями.

Нет, так нельзя! Мона поняла это сегодня ночью, лежа в постели без сна. Приняв решение, она встала и написала записку матери.

Записка была короткой и совсем не передавала ее истинных переживаний, но Мона понимала, что больше написать не в силах, и надеялась, что мама, мудрая и понимающая, прочтет ее чувства между строк.

Прости меня, милая мамочка, но я должна бежать. Ты была права насчет Майкла. Я не могу разрушить его веру в меня, не могу нанести ему такой удар, но все, что есть во мне достойного, содрогается в ужасе при мысли о том, чтобы выйти за него сейчас. Быть может, со временем мои чувства переменятся, быть может, нет. Но, пока не переменятся, я не осмелюсь здесь оставаться. Быть может, ты решишь, что это глупо, но, верю, поймешь меня. Найду себе работу — буду трудиться на благо Англии, как и собиралась с самого начала. Благослови тебя Бог, мама; прости за всю ту боль, какую я тебе причинила, и вспоминай меня в своих молитвах.

Вот и все. Прежде чем уйти, она тихо положила это письмо на коврик перед дверью маминой спальни, чтобы няня, когда подойдет к дверям с утренним чаем, заметила его и отнесла матери в постель.

Сборы длились недолго. Мона решила взять с собой лишь немногое, самое необходимое, да еще красный сафьяновый футляр с драгоценностями. Насчет их она тоже приняла решение в бессонные ночные часы.

Когда дедовские часы в гостиной пробили шесть, она на цыпочках спустилась вниз и выскользнула из дома. Мрак и холод окружили ее, и Мона ощутила острое желание вернуться.

«Я сошла с ума! — думала она. — Ради чего все это?»

И вдруг услышала в собственном сердце ответ: «Ради чести».

Да, так и есть! Честь — добродетель, забытая ею в прошлом, — теперь вернулась к ней и властно требовала жертвоприношения.

Поезд подъехал к станции, и Мона поспешила подхватить чемодан. Подойдя к дверям вагона, в свете, падающем из открытой двери, она узнала вторую путешественницу из Литтл-Коббла: это была Стелла Ферлейс.

— Доброе утро, леди Карсдейл!

— Доброе утро, — коротко и довольно сухо ответила Мона.

Они вошли в ближайший вагон. Пассажиров здесь не было; Мона и Стелла сели лицом друг к другу.

— Не так уж часто кто-то из деревни едет на этом поезде, — заметила Стелла, видимо желая начать беседу.

— А вы часто на нем ездите? — спросила Мона.

— Всякий раз, когда еду в Лондон, — ответила Стелла. — Заканчиваю там все дела до обеда, а после обеда возвращаюсь.

— Да, очень удобно, — равнодушно ответила Мона и, раскрыв чемодан, достала оттуда книгу.

Читать ей не хотелось, но не хотелось и разговаривать. Она хотела побыть наедине со своими мыслями: снова и снова перебирать в уме все «за» и «против», спрашивать себя, верно ли она поступает или собственными руками уничтожает для себя последнюю возможность счастья.

Но Стелла болтала, не закрывая рта. Она была в форме Земледельческой дружины — потому что едет в Министерство сельского хозяйства, объяснила она Моне, — в мешковатом пальто и измятой шляпке, сильно ее портивших. Однако нетрудно было заметить, что в нормальной одежде эта девушка будет очень привлекательна.

Она сияла свежестью и здоровьем; рядом с этим юным существом Мона вдруг ощутила себя усталой и старой.

«Интересно, — думалось ей, — если я не вернусь… Майкл женится на Стелле?»

Мысль, зароненная Джарвисом Леккером, не оставляла ее, ей снова вспомнилось, как хорошо смотрелись вместе Майкл и Стелла на празднике.

«Идеальная жена для Майкла!» — ожесточенно подумала она, хоть и сама понимала, что это не так.

Секрет идеального брака не в схожести супругов по внешности или по типу, а, напротив, в противоположности их характеров.

Они с Майклом совершенно противоположны друг другу, и, может быть, поэтому любовь способна дать им такое счастье: вместе они составят целое, каждый найдет в другом то, чего недостает ему самому.

Майкл! При мысли о нем сердце ее заныло. В первый раз она поняла, как будет скучать по нему.

Как много он начал значить для нее всего за несколько дней! Впрочем, Мона чувствовала: время здесь ни при чем. Ее любовь не возрастала ни день ото дня, ни даже час от часу, — она всегда жила где-то глубоко в душе, так что теперь, признавшись Майклу в любви, она просто вывела на свет свои истинные чувства.

Майкл! Само его имя трогало в ней какие-то невидимые струны… Но тут она вспомнила о Стелле и заставила себя прислушаться к ее болтовне.

— …если бы вы мне подсказали, — говорила Стелла, — где купить платье получше, я была бы так вам признательна! Знаю, одета я просто ужасно — ведь у меня никогда не было денег на наряды. Но я долго копила, надеюсь, хотя бы на одно платье хватит. Только оно должно быть действительно хорошим — и по материалу, и по покрою!

— Я вам дам адреса двух-трех магазинов, — ответила Мона.

И она продиктовала названия магазинов и адреса, думая при этом:

«Что это ей вдруг понадобилось наряжаться? Ради Майкла? Может быть, она уже в него влюблена?»

Это было бы неудивительно: ведь Стелла живет в Коббл-Парке, видит Майкла каждый день и подолгу с ним общается.

Он очень привлекателен — Моне это отлично известно, — а для деревенской девушки из Девоншира, где она, наверное, и приличных молодых людей-то не видела, должен быть просто неотразим.

Даже гордость не смогла удержать Мону от вопроса:

— С чего это вы решили принарядиться? Появился кавалер в Литтл-Коббле?

Сама тут же устыдилась, но было поздно — «шутливый» вопрос уже слетел с ее губ. Она просто не могла оставаться в неведении, если дело касалось Майкла.

Стелла поколебалась — и вдруг, к удивлению Моны, залилась ярким румянцем.

— Нет-нет! — пролепетала она, но любому было бы ясно, что это неправда. Помолчав несколько секунд, Стелла вдруг наклонилась к Моне. — Леди Карсдейл, — начала она, — вы так добры ко мне, что я хочу вам рассказать. Видите ли, я еще никому не признавалась, на самом деле мне и некому признаваться, но вы, наверное, уже догадались… Я… я люблю… одного человека.

— Что ж, надеюсь, это чувство взаимно?

Мона чувствовала, что голос ее холоден как лед. Как будто все тепло ушло из ее тела.

— Нет, — ответила Стелла. — Он ничего не знает… даже не догадывается… должно быть, ему и в голову не приходит… но ведь, когда любишь, нельзя просто взять и перестать любить, правда?

Наивно и трогательно прозвучал этот вопрос молоденькой девушки, напуганной силой собственных чувств.

— Нет, конечно нет, — медленно ответила Мона. — Любовь — это то, что просто однажды случается с нами. С каждым из нас. Но надеюсь и желаю вам, чтобы конец у этой истории был счастливый.

— Я почти не смею об этом думать, но, может быть, когда-нибудь… Знаете, теперь у меня есть о чем мечтать, есть ради чего трудиться и… простите, может быть, это прозвучит слишком книжно… есть ради чего жить.

Лицо ее сияло восторгом. И снова Мона сказала то, чего совсем не хотела говорить, словно пересохшие губы ее двигались сами собой:

— Попробую угадать, кто это. Майор Меррил?

Стелла удивленно взглянула на нее, а затем от души рассмеялась:

— Что вы, конечно нет! О майоре Мерриле я никогда и не думала. Он слишком — как бы это сказать? — ну, слишком величественный, что ли. — Она снова поколебалась. — Я знаю, вы никому не скажете… мне так стыдно… но… это мистер Гантер — Стенли. Я его полюбила, наверное, сразу, как приехала в Литтл-Коббл. Конечно, я знала, что это невозможно, но теперь… теперь он свободен, и, может быть, когда-нибудь он меня заметит?

Ледяной холод отступил — душу окутало благодатное тепло. Мона наклонилась к Стелле, коснулась ее руки:

— Надеюсь, так и будет. И вы будете счастливы вместе.

Признание Стеллы словно открыло шлюзы, и слова потекли рекой. Стелла говорила и говорила, голос ее журчал ручейком. Мона почти ее не слушала. Странно, но она чувствовала себя счастливой, словно с плеч спал тяжелый груз. Она рассеянно прислушивалась к потоку слов (Стелла, кажется, вознамерилась рассказать ей всю свою жизнь), время от времени вставляла подходящие по смыслу восклицания, но думала о своем, точнее, не думала вовсе, лишь наслаждалась покоем.

Когда поезд подъехал к вокзалу Сент-Панкрас, Стелла с сияющими глазами повернулась к Моне.

— Вы так добры! — воскликнула она. — Как мне вас благодарить? Теперь я верю: я буду счастлива!

— Но я ведь ничего не сделала, — улыбнулась Мона. — Не могу передать вам, как я надеюсь, что у вас с мистером Гантером все будет хорошо. Один совет: проявляйте инициативу! Викарий, быть может, считает себя слишком старым или неинтересным для юной девушки, так что вам придется отбросить стеснительность и ему помочь. Не бойтесь сами проявлять к нему интерес — это то, что ему сейчас нужно.

— Я запомню ваш совет! — торжественно пообещала Стелла.

Вместе они проложили путь сквозь толпу пассажиров, заполнивших вокзал. Садясь в такси, Мона бросила последний взгляд на Стеллу: девушка направлялась к метро, гордо подняв голову, и на хорошеньком личике ее играла улыбка.

Первым делом Мона отправилась на Бонд-стрит, к известному ювелиру. У его фирмы был свой магазин и в Париже; именно там были приобретены многие подарки Лайонела. Мона сказала, что хочет видеть управляющего, открыла сафьяновый футляр и показала ему свои драгоценности.