Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Швейбан продолжал наступать. Он действовал ловко и быстро, как четырнадцатилетний мальчик. Топор его мелькал около незащищенной головы соперника, как коршун, падающий с высоты на жертву. Брызги искр разлетались над поляной и жалили тех, кто был ближе к дерущимся...

Но вот и Багадуру удалось потеснить противника. Выставив плечо вперед, великан метнулся на молодого наместника и задел его шлем — тотчас всем показалось, что вместе со шлемом отлетела голова Швейбана... Бедняга наместник умудрился отскочить, иначе был бы поражен следующим ударом...

Схватка на топорах частично уравнивала шансы бойцов. Достаточно было одного расчетливого удара, чтобы решить ее исход. Финал не предсказывал уже никто...

Светлейший следил за дерущимися мельком. Перед ним был объект куда слаще для взора. Хан без конца оглядывался на несчастную Эвелину. Глаза ее, казалось, источали крик: «Что же вы делаете, люди?! Опомнитесь! Зачем эта жажда убийства?» Впервые в жизни бедняжка видела драку на смерть. «Оставьте меня! — кричали ее глаза, ее вытянутая в напряжении шея. — Решайте свои споры без меня!» Звон топоров и крики охваченных страстью поединка воинов ужасно мучили ее...

Светлейшему было не легче. При любом исходе он терял надежного, проверенного подданного. Но дело было даже не в этом. Сердце хана переворачивалось и отзывалось болью от того, что он не верил, что даже эти страдания любимой смогут повернуть ее лицом к нему! Он распорядился привести несчастную для того, чтобы показать ей, что она натворила! Теперь, глядя на возлюбленную, он спрашивал себя: «Чувствует ли она, как люблю я ее?»

Он рассчитывал остановить схватку в тот момент, когда красавица бросится к нему в ноги и попросит за обоих!.. Но время шло, а царица его сердца была безмолвна, как небо. Милосердие ее дремало, а в глазах читалось все то же — презрение ко всем и любовь к себе. «Да она пострашнее этих топоров! — наконец вынужден был ужаснуться хан. — У нее нет сердца!..»

Тем временем Багадур, отмахиваясь от отчаянных ударов уже уставшего наместника, изловчился и ударил противника по пальцам. Топор стрелой вылетел из рук Швейбана... Багадур замахнулся, чтобы разделить тело наместника на две половины, но в последний момент сдержался, замер и оглянулся на повелителя. Руки его были длинны, а плечи широки — настоящей башней восстал он перед безоружным противником...

Белая одежда молодого наместника была темна от пота и крови. Он тяжело дышал и, кажется, уже не чувствовал страха смерти. Глаза его блестели так же, как серьга в ухе. А кровь из руки в том месте, где были отрублены пальцы, сочилась ему на сапоги...

Встретив взгляд Багадура, светлейший опять оглянулся на пленницу... Несравненная Эвелина во все глаза взирала на зависший в воздухе топор Багадура, ловила ртом воздух — казалось, вот-вот заголосит... Ревность шевельнулась в сердце повелителя. Он вспомнил вдруг то, что видел вчера в шатре племянника: нагая пленница улыбалась искусанными в кровь губами... Желая освободиться от кошмарного видения, светлейший громко и зло, с хрипотой в голосе крикнул Багадуру:

— Что смотришь! Убей его!

И сейчас же над притихшей поляной прозвучал короткий свист и раздался ужасный треск — это верный слуга хана опустил свой топор на плечо молодого наместника. Тело Швейбана раздвоилось, став шире, и вдруг начало валиться на Багадура, который едва вырвал из него свой топор...

Даже опытные воины не выдержали — отвернулись или закрыли глаза. Они не видели, как песок жадно поглощал выплескивающуюся рывками из тела кровь...

Когда молодой наместник упал, хан опять воззрился на пленницу... Оказалось, бедняжка нуждалась в помощи. Китайцы-слуги поддерживали ее, старались вернуть ей сознание.

«Вот и все, ангел мой, — глядя на возлюбленную, печально подумал светлейший. — Твоего красавца больше нет. Остались только я да ты...»

Он все еще питал надежду заставить несчастную полюбить его...

Убийство Швейбана вызвало новую волну недовольства подданных Баты-хана. Это был тот редчайший случай, когда деяние светлейшего встретили с осуждением. Воины затаились. Они собрались вокруг костров и весь остаток дня, а затем и вечер, обсуждали случившееся. Глядя на притихшую долину, можно было подумать, что в стане траур, как после неудачного сражения, унесшего тысячи жизней. Те, кому в тот день выпадало встретиться с ханом, прятали глаза, старались поскорее покинуть его общество...

Тем временем тело несчастного наместника было обмыто и уложено в саван. По закону Орды погибшего следовало похоронить в день смерти. Поэтому сразу после поединка по распоряжению приближенных светлейшего выслали отряд, которому вменялось в обязанность найти холм повыше и выкопать на его вершине могильную яму.

Место нашли в непосредственной близости от долины. Так захоронение Швейбана стало основой для нового кладбища.

К вечеру того же дня тело отвезли на холм и закопали. Только после этого воинам разрешили посетить последнее пристанище молодого наместника.

К могиле потянулась длинная, нескончаемая вереница всадников. Люди подъезжали к могиле и, достав мешочек с родной землей, жертвовали горсть Швейбану. Эта земля была им дороже золота... К закату на могиле вырос заметный курган. Сухая, пропахшая потом землица с родины обещала Швейбану вечную память его земляков. Смелость молодого наместника, его ловкость и веселый нрав и, конечно, безвинная смерть давали повод называть его героем. Уже теперь о нем слагали легенды...

Угадывая настроение наместников и простых воинов, хан уединился в шатре. Разум подсказывал бедняге, что он совершил непростительную ошибку: пойдя на поводу у самолюбия, пошатнул уверенность людей в том, что он всегда прав. Только теперь, когда Швейбан был в могиле, хан пожалел, что расправился с ним...

На какое-то время красавица Эвелина была забыта... О ней заставила вспомнить необходимость: следовало усилить охрану шатра бедняжки — обозленные воины могли расправиться с несчастной по собственной инициативе.

Ночь прошла спокойно.

Рано утром, еще до восхода солнца, когда светлейший умывался, к нему зашел слепой.

— Повелитель, — сказал он, — ты должен принять какое-то решение в отношении этой девицы. Если не убьешь ее сам, за тебя это сделают другие. Ночью в ее шатер пытались проникнуть дважды. Я принужден был лично караулить у порога. И сделал это лишь потому, что не желаю стать свидетелем нового твоего наказания. Самое время позаботиться о мире. Иначе мы перебьем друг друга.

Слепой вскоре ушел. Угадав, что никто не понимает состояния его души, светлейший обхватил голову руками и повалился на ложе. Он чувствовал, что не способен поднять руку на пленницу...

Часом позже он решил наведаться к ней.

Направляясь к наложнице, светлейший не имел какого-то твердого решения. Хотя не исключал возможности, что в пылу гнева может убить ее.

Войдя в шатер, Баты-хан сначала никого не увидел. Лежанка под балдахином была застелена. В углу стоял знакомый чан. Не имелось никаких признаков того, что им пользовались. Светлейший заволновался: он вдруг подумал, что пленница сбежала. И только услышав сопение за ширмой, понял, что красавица прячется. Чувство жалости охватило его.

— Несравненная моя! — позвал он.

Добрую минуту после этого в шатре царила гробовая тишина. Не стало слышно даже сопения. И тут светлейший отчетливо различил писк — это не выдержал, заплакал мальчик...

Хан решительно шагнул к ширме и отставил ее.

Пленница сидела на ковре, поджав ноги. Смотрела куда-то в угол.

А рядом, обхватив мать за шею, стоял и таращил на вошедшего большие и ясные, как у матери, глаза мальчик...

Они разглядывали друг друга долгую минуту — величавый бородатый хан, повелитель народов, и маленький, щуплый, большеглазый мальчик...

Потом светлейший перевел взгляд на пленницу. В глазах его несравненной читалось все то же — упрямство. Казалось, строптивая собиралась бросить хану: «Даже не старайтесь, мой господин, сердце мое не будет принадлежать вам!» Заглядевшись на недотрогу, повелитель забыл о своем намерении расправиться с ней. Вновь его охватил благоговейный трепет желания. Не выдержав, бедняга опустился на колени и протянул руки.

— Посмотри на меня, звезда моя! — попросил он тем униженным и одновременно полным нежности голосом, который говорил об искренности и чистоте его намерений. — Не гневайся! Я пришел не упрекать тебя — но искать мира с тобой! Сбрось страх и отчуждение! — Посмотри на меня ласково — и начнем все заново! Отныне не будет такого твоего каприза, которого бы я не удовлетворил! Только не сердись, не раздувай щечки!

Даже мальчик, который сначала, очевидно, имел намерение заголосить, притих, услышав эти слова. Страх в его глазенках сменился удивлением.

Но упрямица и не думала реагировать на ласку светлейшего. Она, как тот каменный сфинкс, продолжала молча взирать куда-то в сторону, всем своим видом давая понять хану, что не собирается поддаваться на его уговоры.

Так и не дождавшись ответа, светлейший поднялся и отошел в сторону. Боль в ноге с неожиданной силой напомнила о себе — хан простонал... Упрямство возлюбленной, ее бесстрастие рушили всякие его надежды.

— Не понимаю, — наконец тихо сказал несчастный. — Я не сделал тебе ничего худого! Напротив, как мог, старался радовать тебя! Обещал сделать тебя царицей — и готов исполнить обещание!.. Прости, но большее не в моей власти!

Он подошел к ней, спросил:

— Что с тобой, несравненная? Ты боишься меня?..

Пленница не ответила. Зато мальчик, чувствуя состояние матери, вдруг захныкал. Казалось, бедняжка пытался уговорить ее: «Не молчи, мамочка! Поговори с дядей!..»

— Тебе нечего меня бояться, — тем временем продолжал светлейший. — Я люблю тебя и не сделаю тебе худа! Хочу, чтобы ты вернулась ко мне! Хочу, чтобы ты поняла меня и полюбила!

Его искренность могла бы растрогать самого бездушного. Ребенок, слушая хана, наконец расплакался. Неожиданно пленница вздохнула и стала гладить мальчика по голове. Вялые, непослушные мысли ее и измученная воля мало-помалу оживали, а тень страха и презрения отступала.

— Люблю тебя! — повторил хан. — Я увезу тебя в свою страну и сделаю первой из жен! Ты будешь царицей! Народишь мне детей! И эти дети будут править после меня нашей державой!

Водопад фантастических обещаний наконец пробудил красавицу. Уже не сомневаясь в том, что хан не сделает ей плохого, она устремила свой взгляд на него и вдруг зло, словно ощерившаяся собака, огрызнулась:

— Скорее я удавлюсь, порежу вены себе, чем соглашусь быть вашей!..

Светлейший отшатнулся. Он было потянулся к рукоятке висевшего у него на поясе кинжала — но тут неожиданно громко заплакал мальчик. И повелитель опомнился...

— Но почему? — выдавая душевную боль, изменившимся голосом спросил он.

— Вы мне противны! — ответила окончательно обретшая смелость пленница. — Меня тошнит от вас!

Хан мог бы ударить ее, но не сделал этого. Он чувствовал, что пленница искренна. И странно, ее искренность только множила его влечение.

— Еще недавно, каких-то два-три дня назад, ты разделяла со мной ложе, — вспомнил он, — была весела! Я видел твою улыбку!.. Да, это было в ту ночь, когда мы купались в чане! Ты давала мне понять, что тебе хорошо со мной!..

Красавице нечего было ответить. За эти два-три дня многое изменилось. Теперь в ней жила лишь ненависть. Навязчивость светлейшего вызывала у нее только презрение и страх.

Так и не дождавшись ответа, повелитель сказал, словно согласился с какой-то своей догадкой:

— Значит, ты лгала, играла со мной!.. Значит, просто забавлялась, чтобы потом бросить, как надоевшую игрушку!..

Он собирался продолжать в том же духе, но тут вдруг услышал ее смех. Впрочем, не столько услышал, сколько угадал. Лицо пленницы сморщилось и сделалось некрасивым, как у старухи, а худые плечи и руки затряслись, точно в лихорадке. Казалось, бедняжке не хватало воздуха. Она беззвучно смеялась, а мальчик смотрел на нее круглыми, полными слез глазами и пытался понять, что с ней происходит...

— Не мучьте меня, господин мой! — наконец прорвалась потоком слов гордячка. — Оставьте свои признания и уговоры! Уж лучше убейте — только не мучьте!.. Все, что вы говорите и предлагаете, ненавистно и противно моему сердцу! Я не люблю вас и никогда не любила! Вы всегда были ненавистны мне! Даже в том чане, про который вы вспомнили!.. Да, я использовала вас, как игрушку! Поиграла, а потом бросила! Мне было интересно! Просто интересно! Вот и все!..

Кажется, стремление красавицы унизить светлейшего было вызвано в ней единственным желанием — чтобы хан оставил ее в покое.