Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Еще через четверть часа счастливый отец сидел в окружении домочадцев и рассказывал чудесную историю своих недавних мытарств...

— Позовите Кундуза! Я обязан жизнью ему! — сказал он, но тут же добавил: — Погодите! Я сам пойду к нему! — И наконец заключил: — Я обязан ему не только жизнью! Но и преображением своим!

В те же самые минуты Кундуз сидел у себя в каморке обращаясь в сторону чердачного проема, куда вела лестница, вопрошал:

— Почему не соединил нас тогда, Всевышний? Разве я не любил ее так же, как самого себя? Разве не достало бы той моей любви нам на двоих?

И Тот Невидимый, к Кому он обращался, отвечал ему из темноты проема:

— Я ревновал тебя! Желал, чтобы ты воспылал другой любовью! Хотел, чтобы ты узнал Меня! Прости, если можешь! Я пожертвовал твоим земным благом ради твоего вечного спасения! Когда Я узнал о твоей способности всепрощения, то понял, что такой человек заслуживает большего, чем просто страсть! Ты — тот из редких, кто видит дальше многих! И потому Я решил, что ты будешь со Мной!.. В конце концов, что такое низменная страсть?.. Я решил использовать твою волю и твои достоинства для служения иному! И сделал тебя приближенным Своим! Одному Мне непросто заботиться о благе земном! Моя всесильность в таких, как ты!.. Потому Я и отнял у тебя то, что ты считал смыслом своей жизни!.. Опять и опять прошу прощения! Теперь, когда ты отпущен, разрешаю тебе устраивать свои дела по собственному усмотрению! Ты волен в поступках, Кундуз! Ты опять человек! Даю тебе возможность наконец-то умереть!

Если до этого случая с девицей дни для светлейшего протекали в напряженных делах и заботах, то теперь время для него словно остановилось: повелитель либо думал свою горькую думу, либо спал. Но даже сны его были заполнены грезами о любимой. И вот что удивительно: в этих снах он ладил с прекрасной Эвелиной! Казалось, сны предсказывали ему будущее... Он и пленница прогуливались по лугам и горкам, пили криничную воду, купались, нежились в объятиях... Но всякий раз, просыпаясь, хан чувствовал разочарование. Явь рушила его мечты, а задетое чувство собственного достоинства вызывало желание разделаться с упрямицей. Повелитель никак не мог примириться с мыслью, что им пренебрегли.

Просыпаясь утром, он первым делом отправлялся в шатер пленницы. Но всякий раз, стоило ему появиться там, упрямица сейчас же забивалась в угол, словно пугливый зверек. Бедняга хан пытался говорить с ней — но тщетно: несравненная Эвелина сохраняла молчание сфинкса.

Бессильная злоба охватывала светлейшего. Он возвращался к себе и приказывал подать вина. Обычно сдержанный в том, что касалось употребления хмельных напитков, он с некоторого времени начал изменять своим привычкам.

Как-то в один из таких дней, будучи пьяным, хан, мучаясь душевной болью, вызвал Багадура и сказал:

— Принеси мне курительной травки!

Светлейший требовал невозможного. Он был первым и самым ярым противником наркотического зелья. Воинов, у которых находили курительную травку, вешали без пощады. Впрочем, во время передвижения войска и особенно в период ожесточенных сражений воины забывали о развлечениях, у них не было на это ни времени, ни желания. Расслаблялись они разве что тогда, когда войско

стояло. И чем дольше длилась стоянка, тем больше выявлялось случаев курения...

Багадур знал, где искать. Он вернулся уже через полчаса. Передав хану кисет и трубку, он удалился...

Долго не решался светлейший притронуться к принесенному: отчаяние боролось в нем с совестью. «Почему? — задавался он вопросом, глядя на кисет и трубку. — В чем причина перемены? Ведь мы ладили и я видел ее счастливую улыбку!..» Наконец он набил трубку, раскурил ее и затянулся едким желтоватым дымком.

С непривычки он даже закашлялся — и почти тотчас стал испытывать странное состояние легкости. Казалось, могучее тело его оторвалось от земли и стало мерно покачиваться, как плывущая по волнам ладья. Он вдруг засмеялся, да так громко и заразительно, что в шатер заглянул Багадур.

— Повелитель! — вскричал вошедший. Но, увидев в руках хана дымящуюся трубку, поклонился и молча вышел...

В этот первый раз светлейшему хватило всего одной затяжки. Почувствовав истому, хан, пошатываясь, перебрался на ложе и лег на спину. Какая-то мысль, словно надоедливая муха, все донимала его, мешала сосредоточиться. Светлейший представлял, что он скачет на своей вороной, перелетает через препятствия — и все старается оторваться от земли, чтобы взлететь!.. Курительная травка выуживала из его подсознания видения юности. Баты-хан представлял, что ему всего пятнадцать.

Несколько дней подряд он набивал свою трубку и отдавался мечтам.

Но вскоре, словно пробудившись от кошмарного сна, хан взял кисет, вышел из шатра и, добравшись до ближайшего костра, бросил охмеляющую травку в огонь. Желание освободить себя от ненавистного плена, в который он угодил, заставило несчастного собрать волю в кулак и задуматься о том, как ему быть дальше...

Но чем дольше светлейший думал в тот день, тем сильнее распускал себя. Его мысли, как рой ос, вились вокруг одной и той же темы... Не зная, как освободиться от тягостных раздумий, бедняга опять послал Багадура за травкой.

Повелитель удивлялся своему же собственному поведению: он стал позволять себе то, что всю жизнь осуждал!.. И тогда хан понял, что воля его ослабела. Решив, что это старость стучит в дверь, он впервые подумал о том, что жизнь бессмысленна...

В иные дни, когда ему становилось особенно худо и травка уже не помогала, он садился на свою вороную и в сопровождении свиты, приличествующей его положению, куда-нибудь отправлялся. Несчастному хотелось немного побродить.

Обычно он ездил на берег речки, где однажды прогуливался с прекрасной Эвелиной. На одном из возвышений там с самого начала приметался ему громадный черный камень в виде туловища с головой. Все камни вокруг заросли лишаем — один этот оставался чистым, блестел, точно смола. Удивительное свойство самоочищения камня заставляло верить в его священность.

Светлейший садился около камня и начинал думать свою горькую думу...

Когда бы он ни приехал в то место, обязательно видел там, на поляне, одинокого аиста. Говорили, что этот аист потерял подругу. Глядя на птицу, повелитель сравнивал с ней себя. Он был так же одинок — с той лишь разницей, что его подруга здравствовала и сама отказывалась от него.

Однажды, прибыв в то место, хан приказал воинам оставить его, а сам слез с коня и опустился перед камнем на колени. Он встал так, чтобы солнце находилось у него за спиной. Игра лучей на камне уже скоро вселила в сознание светлейшего невероятную мысль: несчастный вдруг решил, что молчащая глыба способна слышать и даже что-то подсказать! Баты-хан всматривался в игру лучей — и воображал, что входит в «дверь», за которой открывается мир безбрежности. Это была «дверь» в ночное небо, в пространство, куда он всегда мечтал совершить свой поход. Покоритель земли пытался заглянуть дальше того, что способен был видеть и слышать... Он вдруг почувствовал, что камень отдает теплом. Это ощущение, что перед ним кто-то живой, из плоти и крови, уже в следующую минуту заставило несчастного обратиться к камню с жалобой.

— Я зашел в тупик, — начал светлейший. — Уже ничто не волнует меня: ни слава, ни золото. Надо идти дальше — а я замер, как загнанный в угол зверь... Сколько побед было за последние годы! Не счесть! Я покорил множество княжеств и государств, разрушил сотни городов! И к чему пришел? Завис, как заяц, угодивший в петлю... Отчего моя страсть вдруг побежала по другому руслу? Война перестала интересовать меня совершенно! Кажется, уж и сабли не вытащу из ножен, чтоб отдать команду!.. Готов подарить все приобретенные мною царства этой упрямице! Готов вечно носить ее на руках! Только чтобы она улыбалась, как в тот раз, когда купалась в чане!.. В чем причина моей неудачи? Почему бедняжка отвергает меня? Неужели я такое чудовище?

Хан ничего не просил. Он не привык просить, потому что всегда рассчитывал на свой ум, свою волю. Поэтому и страдал. Впервые в жизни ему отказала удача... Неожиданная догадка посетила несчастного. Хан даже вскрикнул:

— Это расплата за мои грехи!.. Груз их ох как тяжел!..

Эта мысль проясняла как будто многое — но выхода не дарила... Измученный безысходностью своего положения, светлейший наконец повалился на траву. В молчании черного камня он угадывал осуждение. Это был суд его совести...

Необычное поведение хана не могло не беспокоить воинов. Пошли слухи, что светлейший тронулся умом и уже не в состоянии руководить. Распространителей подобных слухов наказывали. Но волна недоверия к хану уже поднялась. Воины зароптали. Основная угроза дезорганизации исходила из лагеря Швейбана. Назначенный туда наместником Байдар, двоюродный брат Баты-хана, как-то утром привез светлейшему неприятные вести.

— О повелитель! — войдя в шатер светлейшего, воскликнул он. — Мои подданные отказываются повиноваться! Требуют мести за Швейбана! Грозят казнить твою девицу! Прими решение! Мешкать долее нельзя! Люди возбуждены до предела! Уже есть случаи бегства! Сегодня ночью небольшой отряд набросился на охрану, перебил ее и ушел в неизвестном направлении! Остальные требуют сняться с места! Люди устали сидеть! Воистину, уж лучше воевать, чем бездельничать!.. Но прежде все хотят видеть казнь девицы!

Впервые за последние три недели светлейший вынужден был собрать совет. И прежде всего, как это и подобало, обратился к Кайдану.

— Как дела в войске? — спросил он.

Наместник, выглядевший угрюмым, сразу оживился, решил, что хан наконец-то выходит из состояния душевного паралича.

— Пока удается сдерживать людей, — ответил он. — Но недовольных много. Сам знаешь, светлейший, бездействие хуже поражения. Люди засиделись. В любой день и даже час от них можно ждать самых неожиданных действий.

— Что слышно из Северского княжества?

— Доподлинно известно, что князь Александр имел великую сечу с рыцарями. И одолел их. Но при этом потерял треть войска. Самое время ударить по нему.

В глазах Баты-хана появилась озабоченность. Следовало выслушать еще двух-трех наместников, потом советников. Но светлейший чувствовал, что все еще не в состоянии принять здравого и единственно правильного решения. Над ним по-прежнему довлела его личная проблема.

Угадав, что хан сомневается, Кайдан решил кое о чем напомнить.

— Мудрейший, — начал он, — все еще стоит эта крепость. Позволь начать штурм. Уверяю тебя, чтобы захватить вс, потребуется всего несколько часов.

Светлейший обычно ревниво реагировал на подобные просьбы. Наместники, по его убеждению, могли предлагать, но никак не подсказывать и просить. Он ревновал к славе, которую мог дать результат сражения...

Однако на этот раз хан обошелся без упреков. Ему было совестно за свое безволие. И особенно неловко ему было перед преданным и исполнительным Кайданом. Старый вояка Кайдан был для хана другом... Впервые за три последние недели в повелителе пробудилось желание действовать. Князь Александр виделся ему уже не таким грозным, а не спавшая в ожидании Польша опять начала отчаянно манить. Светлейшему оставалось лишь сбросить цепи своего ужасного пленения... Бедняга хан даже посветлел лицом — так возрадовался предчувствию своего обновления. Он еще не знал, в какую сторону двинется от Новогородка — в Польшу, в Северское княжество или куда-то еще, — но уже чувствовал и даже был уверен, что начинает выходить из коматозного состояния.

— Ну что ж, действуй! — неожиданно поддержал он Кайдана. И тут же уверенно добавил: — И немедля!

Это одобрение сказало собравшимся о многом. Все тотчас поняли, что повелитель возвращается к прежней жизни...

На этот раз, отпуская людей, светлейший попросил Кайдана задержаться.

Как только оба остались с глазу на глаз, хан спросил:

— Сердишься?

Вопрос должен был бы удивить наместника, ибо не содержал обычной для светлейшего гордости и надменности. Но старый вояка не растерялся: он усмехнулся и ответил:

— Говорят, подчас от большого горя дух начинает бродить, как вино. — После чего добавил с серьезной миной: — Никогда не сомневался в твоей силе, мой повелитель. Если у тебя случались неприятности, ты шел дальше и множил свою славу! Поэтому не скрою: состояние, в котором ты пребывал последние три недели, удивляло меня. Эта девица, при всех ее достоинствах, не стоит того, чтобы о ней так горевать. Она — не более чем муха. А от мухи и неприятностей, которые та доставляет, избавляются, как известно, одним хлопком.

— Но я не хочу избавляться от нее! — вдруг возразил хан.