Наташа Апрелева - Посторонним В.

И я знаю, что ответа он не ждет.

01.30

Забавно, каждый Божий день проезжаю два раза мимо дома, где мы в квартире друга В. с собственно В. встречались много-много раз, и ничего. Или чего?

Прилепляюсь носом к стеклу, смотрю. Вот этот подъезд, третий этаж, квартира 123, «легко запомнить, один-два-три» – анонсировал В., а я бы запомнила тогда даже число Пи с точностью до десятого знака после запятой…

Друг – тот самый, первый владелец моей ультрамариновой вазы, – счастливо тогда проживал в Италии, а мы активно пользовали вверенную нам недвижимость, слава богу лишенную цветов, нуждающихся в поливе, цветы со мной уживаются плохо, вот этот дом, этот подъезд, третий этаж, квартира 123.

Ключи были и у меня, и у него, первая появлялась почти всегда я, утром, я врала Начальникам что-нибудь убедительное, я умею, а В. – приезжал после дежурств, принося с собой специфический, всем известный больничный запах.

К свиданиям я готовилась очень ответственно.

День рождения В. мы отмечали трижды, три недели подряд, потому что разработали и утвердили три сценария.

Согласно первому я была Классной Руководительницей В., сексуально озабоченной, разумеется, дамой. Классной Руководительнице полагался строгий костюм фасона «А жена моя, товарищ Парамонова, в это время находилась за границею» и очки, очки я стащила у ребенка Павла, потому что Вы же знаете, доктор, что зрение я корректирую растягиванием глаза, костюмец подошел корпоративный, с узкой черной юбкой и пиджаком.

Классная Руководительница поздравляла ученика В., желала ему успехов и отличных оценок, при этом методично освобождалась от предметов одежды, игриво бросая их в лицо ученика В.

Согласно второму сценарию друзья В. изобретательно подарили ему девушку по вызову, выползающую из торта с кремом. Торта с кремом не было, развеселую ударницу от любви я изображала в диких сетчатых чулках с пенопластовым цветочком на щиколотке, В. должен был в порыве страсти срывать его зубами, срывал.

И в третьем варианте я была девочкой Танечкой, пионеркой, уполномоченной поздравить В. от лица подшефной школы № 14. Танечка красовалась в форменном коричневом платье (моем) и парадном белом фартухе. Фартух я самолично шила перед десятым классом, мой папа плюнул с отвращением и сказал: «Официантка в офицерской столовой!» – а вот В. – ничего, вроде нравилось.

Нравилось тебе это, В.?

Давно хочу рассказать тебе.

Неприятности с ней начинаются с самого утра. Во-первых, отказывается завтракать, мюсли – говно, овсянка – говно, йогурт – говно, напивается только кофе, сидит в обнимку с моей любимой кружкой и ноет: что мне надеть? ну что мне надеть? требует сливки, как нету? я же просила купить, во-вторых, отталкивая меня от зеркала, лезет рисовать себе чудовищное лицо, ну куда так малюешься, утром, ну куда, так не делают – а я буду, отвечает она, мне по фиг.

Я стою уже собранная у выхода, черный костюм, сеточка чулка, туфли – дресс-код, а что делать, самой противно, но я подчиняюсь правилам, а она только выскакивает из шкафа в ужасающей ярко-желтой майке с каким-нибудь идиотским принтом типа «Эх, проглочу», но лучше ей ничего не говорить, а то будет фейерверк на три часа с прыжками, и мы не успеем вообще никуда. Надевши кроссовок, она вспоминает, что не просмотрела почту, и дикими прыжками на одной ноге скачет к компьютеру, выходит с лицом перекошенным и мрачным, а других у нее не бывает уже давно.

Ты наверняка скажешь, что надо с ней спокойней, выдержанней, держать себя как-то в руках, а я не могу, нет у меня этих рук, идем к остановке, она открывает капризно рот, причем я уже знаю, что это будет: опять на маршрутку?! потащимся вместе с быдлом в трамвае?! ненавижжууу!.. Пошли пешком, пешком. Хочу пешком! И пихает меня пребольно под ребра. Какое пешком, у меня времени нет пешком – врешь, ну что ты врешь, еще целый час, врешь все время, пешком, дааааа! Если откажусь, то будет хуже, она начнет выть, может и рыдать, а может и сблевнуть в транспорте кому-нибудь на одежды, она как-то умеет, по просьбам трудящихся.

Черт с ней, поворачиваем направо, размеренно шагаем, она чуть впереди, королева, раздающая милости. Оборачиваясь, кривит губы и мееедленно так говорит: триста восемьдесят седьмой день сегодня. Я просто хочу заорать, но отвечаю спокойно, выдержанно, как понравилось бы тебе: а завтра будет триста восемьдесят восьмой, и ты прекрасно это знаешь. Я так не могу больше, продолжает она со злобой, хочет скандала, но я говорю ровно: послезавтра будет триста восемьдесят девятый, и ничего не изменится, ну что ты.

Н-Е-И-З-М-Е-Н-И-Т-С-Я?! – повторяет она как бы в ужасе, как бы слышит это впервые, я молчу, сжимая пальцы в единое пальцевое целое, пытаюсь держаться в руках.

Есть хочу, сообщает она далее, ускоряя шаг, хочу есть, давай зайдем в Макдоналдс, картофель по-деревенски и пирожок с вишнями. Ккка-кой Макдоналдс, заикаюсь я, кккакой, я и так опаздываю из-за твоих бесконечных сборов, электронных почт и прямохождений пешком, какой Макдоналдс, нет.

Я твердо так говорю: нет. А она начинает визжать негромко, на одной ноте. Потом громче. Прохожие в ужасе оборачиваются. Как тебе будет угодно, говорю я, пожалуйста, пройдем мимо Макдоналдса.

Я бы охотно посмотрела, как ты был бы с ней спокоен и выдержан.

На ходу уписывает этот пережаренный кусок теста с неизвестно какой начинкой, вся уже вымазалась красным и липким, но хоть молчит – какое-то время. А пить? вспоминает она, а пить? я, что ли, всухомятку должна давиться, а пиииить? купи колу, колу, колу, хоччууу.

В киоске покупаю ей колу, диетическую, вручаю, на! Звучно глотает и смотрит. Я знаю, что она сейчас скажет, не ошибаюсь. Йаа не могу так бооольшеее!.. Перестань, отвечаю, перестань. Не перестану, – продолжает она, скрипя зубами, – не перестану, на хрен мне все это сдалось, наделали делов, а я – отвечай, без остановки рыдай, глуши голод по нему чем? пустоту заполняй чем?

Я быстро иду, сейчас я доберусь до конторы, открою свой кабинет, я всегда прихожу первая, включу компьютер, чайник, радио, именно в таком порядке, достану из ящика Новопассит и фляжку коньяка, смешаю в толстостенной кружке с надписью «Нью-Йорк – 10 640 км», приму перорально, внутривенно, подкожно, она торкнется еще пару раз под ребра и заткнется на время – эта влюбленная дурочка во мне.

23.05

Закончился очередной дурацкий день, все утро носилась по работам, дико устала, Фединька был недоволен своей речью для церемонии открытия выставки «Мать и Дитя», вот какого черта ему эти Матери и Дети сдались, а? два часа правила слова, все равно остался с кислым обиженным лицом, зануда, плюс еще ко всему прочему оказалось, что сегодня – Чистый четверг, и надо убираться. Мама жизнерадостным голосом еще вчера вечером объявила, что придет мне помогать «приводить квартиру в порядок», я в ужасе отказалась, потому что был бы фонтан на сорок восемь часов, не меньше. В моем личном детстве мама очень любила Генеральные Уборки со стиркой штор, выбиванием ковров и мытьем люстр и хрусталя в буфете, меня на такие Человеческие Подвиги не хватает. Вот и сегодня я убралась сугубо факультативно, зато успокоила себя тем, что отнесла в Церкву макет буклета насчет волонтерства, это же Богоугодное дело как-никак! Думаю, Богу это понравится больше, чем если бы я вылизывала тумбочку для обуви.

Жутко стремалась увидеть Кису, потому что было не совсем ясно, как с ним разговаривать, и вообще. Киса и не пришел, прислал вместо себя другого человека, некоего ИванИваныча, он так и представился: «Я – Иван Иванович, вместо Кисы».

Высоченный, выше человеческого роста, очень темные глаза, на пальце – не печать – но печатка, удивительно, блестят какие-то камни, бриллианты? Ни фига не разбираюсь. Разговаривал с Ульяной, все дела, «Эрвиназа» завтра будет в Москве, ИванИваныч должен за ней лететь, там непростой перевоз – в сумке-холодильнике. Ульяна вежливо представила меня:

– Знакомьтесь, это Верочка, помогает нам с листовками, вот посмотрите, кстати, что мы планируем…

– Ага, – проговорил ИванИваныч, – ага, здорово, Вера, у вас шнурок развязался… и грязь какая-то на лице.

Да! Прямо так и сказал, грязь какая-то на лице. Метнулась рукой за зеркалом, ну размазался слегка глаз, ничего страшного, шепеляво прошептала ему:

– Это вы меня своим перстнем ослепили… До слез. Даже тушь потекла.

ИванИваныч стал громко смеяться и по-хозяйски налил мне Ульяниного чаю, с травами.

Я чисто для поддержания беседы спросила насчет маньяков. Дейл Карнеги всегда учит, что с людьми надо говорить на интересующие их темы. С милиционером ИванИванычем – о маньяках. Но милиционер ИванИваныч всполошился и без паузы ответил:

– Нету сейчас маньяков. Нету, и все.

– Ну хоть какие-нибудь, маленькие? – препиралась я, потому что как-то тупо было сказать: «А, ну ладно», – хоть и надо, наверное.

– Я маньяков обычно нутром чую, – похвастался ИванИваныч.

– Ах, нутром, – сказала я.

ИванИваныч занервничал, про маньяков говорить более не хотел, зато неожиданно переспросил, как меня зовут. Странно, я точно помню, что Ульяна указывала на меня и отчетливо произносила: «Вера!»

Вышли из Церквы вместе, ИванИваныч в конце каждой фразы называл меня тихо по имени, вот так:

– А сегодня неплохой вечерок, Вера!

– Я припарковался напротив киоска, Вера!

– Какого вы маленького роста, Вера!

– Примерно метр сорок, Вера?

– Ровно метр, – раздраженно ответила я, – ровно метр, как в палате мер и весов.

Прямым ходом пошла в «Баскин Робинс», где и подслушала по душевной привычке:

Одна зрелая дама – другой, поедая морожженое розовыми ложечками:

– Ну… мы туда придем, так тихонечко посидим на краешке скамейки… Ведь больницы, они для того и есть. А потом быстренько убежим!

О чем они, думаю?

23.35

А вообще, доктор, я очень расстроена телефонным Работницыным звонком. Простите, Анниным.

Сама я, конечно, виновата, не надо было вчера ночью тайно отправлять от Олафовского имени ей подлую смс-ку с советом лучше поступить на курсы бульдозеристов и комбайнеров.[21] Английский язык, мол, ни в чем не виноват перед ней. Не надо бы его учить, да.

А так все мирно было. Сидим с мужем на диване. Внимаем новостям по ТВ. Все разговаривают, ясное дело, о ненавистном слове из шести букв, первая «К», последняя «С». А я одним глазом-то внимаю, а другим – изучаю газету. Какую-то местную, с программой. Раздел объявлений меня порадовал, а конкретно следующее: «Ветеринарный врач (внимание!) с большим ОР предлагает свои услуги…» – далее по тексту.

Мужу зачитала. Вот здорово, говорю. И ветеринарный. И врач. И ОР, опять же, большой…

И тут Работница. Простите, скорее Анна. (Мой любимый формат: ничто не предвещало беды.)

Она звонила и высказалась в смысле, что нету моих таких прав шариться в Олафовском телефоне и говорить от Олафовского имени и оспаривать ее законное право изучать европейские языки. И всякие другие вещи, очень неприятные. Что я настоящая сука, дрянная мать и от меня Олафу одни неприятности, она это говорила всегда, а вот от нее – приятности. Олаф от меня устал, а с ней отдыхает. Олаф был одинок со мной, но теперь она ему протянула пухлую ручонку, и они закружились в волшебном танце любви. Какие еще старые, старые песни. Зачем-то я их слушаю, как намагниченная, настоящая идиотка, во рту вкус полусладкого шампанского и прошлогодней рвоты.

А потом сижу, сама себе улыбаюсь и мотаю головой, по китайско-болванчиковски, как бы все хорошо, все хорошо, все прошло.

А ничего не прошло, и слезы начинают капать прямо на стол, колени, книжку или вот на клавиатуру, в зависимости от того, где я сначала сижу и улыбаюсь, а потом реву.

А с Олафом говорить бесполезно, он утверждает, что я по-детски поддаюсь дешевым провокациям, а сам думает наверняка: «Ты это заслужила! заслужила! заслужила! заслужила!»

Насчет того, что только забвение – и месть, и прощение. Он не дает мне забыть. И не позволяет забывать себе.

Подумала, что у меня один выход – с наслаждением все бросить.

00.00

Бред какой-то, только что звонил ИванИваныч, кратко объяснил, что спросил мой телефон у Ульяны и что просит прощения за глупую шутку про мой рост: «Сам не знаю, что на меня нашло…» Сказала, о чем речь, ИванИваныч, обращайтесь, когда придет в голову пошутить еще.

Приятно, конечно, повоображать, что Иван-Иваныч сражен моей офигительной красой. Но что-то не получается.

Купила дочери журнал Elle girl, и там порадовалась письму одной из читательниц:

«В принципе, я не отличаюсь от всех своих сверстниц. Но все говорят, что я особенная. Например, что у меня симпатичное лицо, спортивная фигура. Я пишу великолепные стихи и иногда просто сияю. Но мне кажется, все эти слова – просто лесть или зависть. Может, у меня заниженная самооценка?»