Какого черта, подумала я, у меня НЕ заниженная самооценка?


00.20

Вышел Олаф, выразил неудовольствие от:

1) позднего звонка от неизвестного;

2) необходимости завтра просыпаться вообще. Далее затребовал чаю с бутербродом, мне было

лень заваривать чай и кромсать крошащийся хлеб, принесла ему в спальню сок с круассаном как альтернативу, но Олаф так всполошился, будто я ему предложила крови только что зарезанной свиньи.

Пришлось возиться с чаем, а бутерброды падали известным образом.

Пошла загрузила в машинку белье, обнаружила, что нет стирального порошка. В прошлый раз говорю Ше: нет ни грамма порошка дома. «А как насчет марочек с кислотой?» – спрашивает.

Ше сегодня звонил, ворчливо жаловался на несправедливость начальства, загруженность работой, на старшую одиннадцатиклассницу Евгению, которая его ни во что не ставит и позорит перед педагогами, уточнила насчет «позорит», ответил, что ребенок с юмором приписал в школьном дневнике между словами «подпись» и «родителей» – определение «безответственных». Рассмеялась. Ше разобиделся, выразил недоумение, с чего это я так развеселилась, как дурак на поминках, сухо попрощался.


00.30

А что же мне не повеселиться-то.

После чудесного возвращения Олафа в круг семьи мы вот так как-то и живем, доктор, между «плохо» и «удовлетворительно». «Удовлетворительно» бывает нечасто и ощущается как нечто особенное, как «весьма отлично». Только это все равно удовлетворительно, знаете.

Вот поездка в баню была удовлетворительная.

Думаю, с течением времени, как говорил Остап Бендер, таких просветлений будет больше.

Но спать я никак нормально не начну, да.


01.00

Да, доктор, еще.

К большому человеческому счастью всех окружающих на вопрос к самой себе: «тварь ли я дрожащая или Право имею?», я в девяноста процентах случаев соглашаюсь, что тварь, да, и не исключено, что дрожащая. Но если уж мне стукнет в единичную извилину, что я Право имею, лучше просто, лучше просто. Переждать? Отойти подальше, вывезти меня на Полигон в Шияны или Шигоны, обеспечить себя надежными укрытиями, шприц-тюбиками, плащ-палатками, а также ножами для сепукку и харакири – ну это на крайний, конечно, случай, доктор, не пугайтесь.

Когда я училась в музыкальной школе, у нас был преподаватель сольфеджио, Сергей Сергеевич – молодой мужчина богемной внешности, предельно свободного образа жизни и немножечко педофил – это я сейчас так оцениваю, а тогда считала его просто красавцем и вообще. Случается у девочек, в 12 лет они отчаянно влюбляются в Сергея Сергеевича, понятное дело (ах ты прыщавочка моя! ах ты маленький бегемотик! – нежно называл меня в ту пору родной отец) – безответно. Переживала Вера, переживала, сделалась отличницей сольфеджио, а Сергей Сергеевич открыто увлекся другой девочкой, красавицей и выпускницей Качалиной. Их видели вместе. Вера пришла домой, закусив губу и прищурив от решительности глаза, уже знакомая с творчеством Достоевского, – тупыми ножницами с кондовыми зелеными ручками обкромсала челку, в несколько приемов, криво и косо, растолкла 6 таблеток гидроперита, смешала белую пыль с нашатырем и гэдээровским средством для ванны «Бадузан», яростно нанесла голой рукой ядовитую вонючую смесь на личные волосы редкого оттенка – славянский орех, тогда она еще этого не знала.

Выпускница Качалина была яркой блондинкой, светящиеся локоны мягкой шелковой волной взлетали над ее гладким румяным личиком и джинсовыми плечами.

Толстушка Вера осталась толстушкой Верой, только на голове у нее топорщились желто-оранжевые выжженные перья, а в животе перекатывались волны и спазмы, заставляя ее немного даже скрючиваться и морщиться – это умирала любовь, видимо. Умирала, умирала, просодрогалась в агонии недолго, а на сольфеджио в этом учебном году я более не ходила.


Зимой еду в маршрутке, ну что поделать, я постоянно еду в маршрутке, это для меня какая-то «камера смотрит в мир», была в моем детстве такая достаточно скучная телепередача. Слушаю музыку в наушниках, прекрасно, никого не вижу, никого не слышу, приоткрыла немножко окно, северный ветер в лицо, слушаю музыку, думаю о тебе. Прислонила свою голову, отягченную воспоминаниями, к грязноватому маршруточно-му окну с табличкой: «Кто хлопнет дверью, станет льготником». Рядом с собой примостила здоровенный пакет, из которого торчали, перекрещиваясь хвостами, две горбуши, замороженные. Решила купить и нажарить для семьи ведро. Или два. Вдруг кто-то нарушил сеанс медитации, сбоку и сильно подергав за черный пальтовый рукав с пуговицей. Вытаскиваю наушник. Дедок, примерный возраст 102 года, обращается с просьбой закрыть окно – замерз, сердечный, а еще ушаночку пододел, неважно, – и при этом называет меня: «ХозяйкаРыбы»!!!

Клянусь, мне понравилось – Хозяйка Рыбы. Что-то есть одновременно от Владычицы Морской (с Золотой Рыбкой на посылках), и от простой японской девочки в белых носочках, и от Русалочки, не той, которая Ариэль из дурацкого мультфильма для даунов, а настоящей, андерсоновской. Тоже люблю ходить по ножам, а если продам свой голос, то ни один принц не позарится. Они и так-то.

Рыба, в брюхе у которой нашли кольцо Поликрата, правителя Самоса, и принесшая ему смерть.

Рыба-белужина с Волшебным Кольцом в брюхе. Я – Хозяйка Рыбы.

17 апреля

23.30

Загородилась компьютером и разревелась.

Богатый на события день – Страстная пятница. Попробую как-то по порядку. Олаф большой мастер насчет «разложить все по полочкам», проанализировать, лежит вон, читает журнал «Максим», наверное, статейку типа «134 способа понять, что вам необходима любовница», ладно.

Утром неожиданно в мобильнике появилась Оксана, вдова мальчика Саши, пациента В. Удивленно отозвалась: «Алло?» Извинившись, Оксана сказала, что сегодня здесь, в городе и предложила «пересечься где-нибудь». Долго и бестолково выбирали место встречи, чтобы изящно остановиться на Макдоналдсе, потому что Оксана знала, как туда доехать. В Макдоналдсе было как обычно: крики «Свободная касса!», запах пережаренного масла и детский визг. Подслушала, как интеллигентная женщина в элегантном бежевом пальто и светлых лаковых полусапожках настойчиво спрашивала молодого человека с наушником в ухе и с кучей ярких пакетов, свертков и воздушных шаров:

– Это что у вас такое?

– Подарки.

– Подарки? Подарки? Это вы где получили? А шары? Это каждому ребенку положен шар? Или два? А можно три? Это вы что-то купили и получили? Или просто по паспорту в день рождения? Это акция? Какая? Почему нигде нет рекламных постеров? Какие именно подарки? Что там? Мягкая игрушка?

– Это вообще не отсюда…

Подошла Оксана, выглядела вроде бы неплохо, уже не так пугающе худа, немного даже румяная, порадовала меня. Заказала себе много всяких гамбургеров и прочего, я – пирожок с вишней и коку-колу со льдом, со льдом.

Терялась, конечно, в догадках, зачем я потребовалась Оксане. Естественно, я понимаю, что мое общество – это лучшее, что может пожелать для себя человек, на день выбравшийся в Самару из села Богатое, но все-таки.

– Это, Вер, я извиняюсь, если скажу чего не того. Я, это, сегодня у доктора В. была, Саше год уже… Пирога привозила. Испекла с капустой. Помянуть. Вер, а вы с ним что?

– Мы с ним все.

– Так ты его не навещала даже?

– Оксан, я в моей ситуации его только на кладбище смогу, наверное, навестить… Подожди, что ты имеешь в виду? Навещала? Он болен?

– Ну, а я про что тебе, как бы, говорю? В аварию попал, с месяц тому уж. Ой, вот чего бойся-то. На машине на своей. Машину растудыкал, так что мама не горюй. Искалечился, беда. Руки-ноги поломал, война. И с головой чего-то. Лежит вон, тут недалеко, в горбольнице на Полевой, я сейчас как бы оттуда, одна нога с гирей такой, маленькой, привязана, для вытяжки, что ли, на руке вроде операция была… Не встает, куда ж ему, с гирей. Похудел. Желтый какой-то…

Оксана говорила, качала головой, даже немного жестикулировала, то приближая к моему лицу худые пальчики без всякого маникюра, то удаляя, а у меня звуки сделались отдельно, и картинки – тоже отдельно, и какие-то слова, может, даже не Оксанины – а пары подростков-эмо за соседним столиком – неприятно не соответствовали ее старательно открывающемуся и закрывающемуся маленькому рту.

Я так испугалась, что сознание милосердно отключилось. Заметила, что мои внутренние Веры очень заботятся обо мне: то не позволяют запоминать что-то, разрушающее и перерубающее мозг в фарш, то защищают от плохих новостей. Жалеют.

Оксанины страшные слова отдельными облачками стояли над пластмассовым нарядным столиком, немного подталкивая друг друга овальными гладкими боками.

Разбился на машине. Искалечился. Руки-ноги. Поломал. И с головой. Чего-то. Одна нога с гирей. На руке операцию. Вроде делали. Похудел. Желтый. Я ничего не знала.

Оксана могла бы подойти – румяная, похорошевшая – и сказать мне – обжирающейся вишневым пирожком, – что В. «похоронили месяц тому». Стоп.

Удачно я пошутила про кладбище. Стоп.

Нет, нет, стоп. Стоп. Стоп. Стоп. Думать об этом было невозможно. Слушать Оксану было невозможно. Тем более я уже не слышала. Собрав всю свою светскость и воспитание, я улыбнулась Оксане и вежливо выговорила:

– Оксаночка, извини, дорогая, совершенно забыла, что у меня совещание в двенадцать… Уже опоздала, побегу, а? Не обижайся, пожалуйста, очень приятно было тебя увидеть, прекрасно выглядишь, ты мне позвони, и я тебе позвоню…

Вышла из Макдоналдса, ноги подкашивались в самом прямом смысле, разревелась. Успокоилась. Снова разревелась. Шел мелкий дождик, холодный, а слезы – горячие, они смешивались с дождем, приобретая общую и даже приятную для лица температуру.

До Пироговки было пять минут пешком. Я все равно не зайду к В. Я обещала Олафу, я поклялась. Но я пройду мимо, я узнаю в справочной номер палаты, и еще что там узнают в справочных?

В пироговкинском приемном покое скучали на грязноватых каталках бомжи и небомжи, заметила небольшую лужицу крови под одним из них, седоватым мужчиной с разбитой головой, но меня не тронула бы, наверное, и целая река крови, мирно текущая по больничному коридору. Дошла до справочной, выстояла небольшую очередь, задала свои вопросы. Получила ответы, такая-то палата, состояние удовлетворительное.

Просидела на коричневой клеенчатой лавке, сколько, не знаю. Встала, поехала домой, размазывая слезы, холодными руками по горящим щекам.


00.00

Проревела весь день, прячась от детей в спальне с ноутбуком, типа болит голова! спать, умираю, хочу! надо работать!

Прилежно старалась не «думать о белой обезьяне», получалось не очень-то. Разговаривала по телефону с мамой, теткой, подругами, очень напрягалась, чтобы не отвечать на традиционные ежевечерние вопросы: «Как дела?» и «Что делаешь?» развернуто и непонятно: «Он в больнице, гиря на ноге, операция на руке, что-то с головой, желтый. Разбился, на машине, в хлам, месяц назад, я ничего не знала. Я не смогу к нему пойти, потому что Олаф ни в чем не виноват, и я обещала, но и В. ни в чем не виноват, и все мы, и все мы, и все мы. Я ничего не знала. У меня соленая вода плещется в голове, булькает в легких, подпирает сердце, проплескивается немного слезами, я не вижу ничего, я не слышу ничего, я не соображаю ничего, кто перевернет меня вниз головой, выльет соленую воду, кто понажимает на грудную клетку в ритме искусственного дыхания?

Кто возьмет меня за холодную мокрую руку и отведет к В., на больничную железную кровать с гирей, чтобы ему не было ни больно, ни страшно?»

И мама, и тетка мне бы ответили одинаково: «Ты взрослая женщина, жена, мать, занимайся своей семьей, у Лизы двойка по географии, Павлик запустил французский, у Олафа двойная жизнь, какой В., нету, нету, нету никакого В., приди в себя, опомнись».


00.30

У меня были сомнения, учитывая позапрошлый ноябрь, но сейчас окончательно убедилась, что, если бы местной развлекательной газетой «Теленеделя» проводился конкурсный опрос на тему «Было ли вам когда-нибудь гаже, чем сейчас», я бы стопроцентно заняла первых два места, а также отхватила бы приз зрительских симпатий и еще какое-нибудь дополнительное звание.

Работала, составляла план выставочных мероприятий – для Фединьки, при этом пристально изучала календарь, кстати, сообразила, что сегодня 17-е – то есть Дата. Мы познакомились с В. 17 декабря. Вряд ли такое совпадение означает хоть что-то, но я углядела в этом великий и ужасный смысл, расстроилась дополнительно.

Вообще я маньячка, а относительно значимых дат, связанных с любимыми мужчинами, поднимаюсь с метлой до лысогорских неверных высот. Поняла, почему.

Вот эта самая цифра в календаре, означающая, что вы знакомы месяц, или три, или полгода, – дает тебе законное право не сдерживать себя в эмоциях, обрушиться стихийным бедствием, снежной лавиной, огненной вулканической лавой пролиться на того самого, кто. Затопить его волной цунами, говорить о своей любви долго, потому что есть повод – месяц знакомства. Или три. Или полгода – это просто отлично, можно с учетом явной юбилейности превзойти себя и говорить о своей любви еще дольше.