— Прощай, Сережа… — сказала она.

— Подожди… — сказал он, задыхаясь, чувствуя какую-то внезапную отупляющую растерянность. — Не уезжай! Останься… Ну, еще на пару дней.

Поезд тронулся, и вагоны медленно поплыли. Повернув голову к уходящему вагону, Нина грустно усмехнулась:

— Сколько можно? Приключение закончилось, дорогой… — Она подхватила свой чемодан, быстрым шагом догнала пока еще очень медленно уплывающий вагон и вошла в тамбур, оказавшись у проводницы за спиной. Сергей шагал рядом, взявшись за поручень.

— Скажи адрес!.. — попросил он. — Дай телефон.

За спиной проводницы Нина прощально помахала ему рукой.

— Дай телефон. У меня скоро отпуск, я приеду…

— Не надо, — отрицательно покачала она головой.

Словно отбирая у него поручень, поезд неприметно, но набирал ход. Держась за поручень, Сергей ускорил шаги.

— Ты приедешь?.. Напишешь?..

— Не знаю, — одними губами сказала она, не отрывая от него синих глаз.

— Отойдите от вагона, гражданин! Я закрываю, — звякнула ключами проводница.

Поезд очень медленно, но набирал ход. Сергей уже почти бежал рядом с вагоном. «Надо прыгать, — подумал он. — Прыгнуть, проехать до следующей станции… Ни о чем не успели договориться…» Но поезд еще прибавил ходу, вагон дернуло, и поручень выскользнул из его руки.

— Напиши!.. — крикнул он, отставая. — Адрес ведь знаешь…

Из-за плеча проводницы Нина прощально помахала рукой и тыльной стороной ладони провела по щеке, словно убирая невидимую ему отсюда слезинку…

Так, с ладонью, прижатой к щеке, она и осталась в его памяти.


Только вернувшись в свою пустую квартиру, он понял, какую же сотворил глупость, как он оплошал. Мог бы у женщин тогда в гостинице спросить, откуда они, из какой организации, на какой приехали семинар. Надо было, ну хоть в чемодан к ней залезть, найти паспорт и посмотреть там прописку. А теперь ни адреса, ни телефона — ничего. Бессильно мучаясь, он ходил по квартире и ругал себя. Оставалась надежда, что Нина напишет, даст знать о себе, но одного этого было мало, как мало надежды, потеряв бриллиант, ждать, что кто-то его найдет и честно сдаст в стол находок. Он успокоился немного лишь, когда пришла облегчающая мысль, что можно поехать в гостиницу и узнать о недавних постоялицах — там, наверное, даже адреса их обязаны записать. Чуть отлегло на душе, но все равно было очень грустно. Ни одной вещи не осталось у него от Нины, хотя все в квартире указывало. что еще каких-то пару часов назад она была еще здесь. Дверца шкафа осталась открытой (доставала платья, укладывая чемодан), неубранная постель еще напоминала о ночных ласках, а эта нежная вмятина на подушке, где покоилась ее голова… Он лег на постель и обнял, прижал к лицу ее подушку. Как же так получилось, что она прожила у него больше недели, а он так и не узнал о ней ничего. Так и осталась для него незнакомкой…

Незнакомка… Он вспомнил, что у Блока есть стихи с таким названием, и взял с полки томик в сиреневом переплете. Он хорошо знал эти стихи, но сейчас, медленно впитывая строку за строкой, читал их словно впервые.

…И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными.

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Его поразило явное сходство с Ниной. Не портретное, а иное: словно она жила тогда, еще в начале века, и эти строки поэт написал о ней. «Да нет, — качнув головой, подумал он. — Она проще, это не она….» Но представил на ней эту темную вуаль… эту шляпу… эти упругие шелка… И понял, что сходство не случайно.

…И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!..

Он попробовал представить себе, как это, «в моей душе лежит сокровище», — и не смог. Понимал, что не зря написано, что в этих словах есть какая-то истина, но представить себе не мог. Он мог представить: в моей душе покой, в моей душе забота или в моей душе тоска, но представить себе «в моей душе лежит сокровище»…. Чувствовал, что не пустые это слова, но ясно представить себе не мог..

Всю следующую неделю он, как карла, пахал на работе. С утра до ночи, а потом еще дома прихватывал пару часов. Работой он и глушил тоску по Нине, и наверстывал то, что не успел сделать при ней. И успел, уложился в сроки. На летучке шеф отметил его работу и сказал, что пора закругляться с диссертацией, намекнув, хоть и туманно, на карьерный рост… А на следующий день прямо с утра Сергей поехал в гостиницу, чтобы узнать что-нибудь о Нине, а может, и адрес ее раздобыть. Доехав до Преображенки, он пошел знакомыми переулками — запомнил, когда ехал сюда на такси.

Свернув в тупичок, он увидел недостроенный забор из свежих сосновых досок, которого не заметил, когда проезжал здесь ночью на такси… Он встал и огляделся, ища глазами гостиницу. Вон церквушка, что виднелась тогда за деревьями, вот стекляшка «Пиво — воды», но гостиницы видно не было… Он заглянул за забор, и сердце словно оборвалось. На груде кирпичных развалин, топорщившихся расщепленными досками и изогнутыми металлическими балками, попирая этот прах железными гусеницами, деловито накренившись, стоял кран. На стреле его раскачивалась громадная железная гиря, и стопудовой этой гирей, развернувшись с рокотом, кран ахнул по стене с лепным карнизом, торчащей из развалин, — земля дрогнула, стена треснула змеящимся шрамом и накренилась. Гостиницу доламывали…

Еще не веря своим глазам, он огляделся и увидел то, чего в темноте не заметил здесь в первый раз: по всему порядку домов в переулке то здесь, то там зияли пустоты, в которых под мелким мусором почти вровень с землей проступали следы старых фундаментов. А на углу соседнего переулка высокий башенный кран уже возносил новенькую бетонную панель на четвертый этаж строящегося там дома. В компании нескольких случайных зевак он еще какое-то время в отупении простоял перед сломанной гостиницей. На его глазах после нескольких весомых ударов доконали последнюю стену, и она рухнула, смешавшись с остальной грудой мусора, штукатурки и битого кирпича. Подошли два самосвала, и небольшой экскаватор с другого конца кучи начал грузить этот мусор в кузова машин.


Но еще оставалась надежда. Он кинулся в управление гостиничного хозяйства, надеясь узнать, куда дели записи постояльцев из той, что сломали, он пытался выяснить, какие семинары проходили месяц назад в Москве — на него смотрели, как на безумного… Он вырвал недельный отпуск за свой счет и помчался в Таганрог. Но как ее найти в большом городе?.. Он целыми днями бродил по улицам, заходил во дворы, заглядывал в окна домов и всяческих учреждений, но тщетно — ведь даже, кто она по профессии, и этого он не знал. Он дважды в день обходил многолюдный пляж, а вечером слонялся по аллеям парка. Он ждал у кинотеатров перед сеансом, заглядывал во все подряд магазины, разглядывал всех женщин, которые казались моложе тридцати. В этом городе было много красивых женщин, таких же стройных, и смуглых, как Нина, и синеглазых, и с южной певучестью в голосе — несколько раз он ошибался, бросаясь вслед за очень похожей женщиной, но всякий раз это была не она.

На обратном пути он надеялся, он почти верил, что, вернувшись, найдет дома в почтовом ящике письмо от Нины, но не было письма от нее. Только кипа старых газет и записка от Семы, который звал в компанию, где будут новые девочки.

Эпилог

Есть мужчины, которых женитьба меняет в лучшую сторону. Доселе запущенные, неряхи, они становятся какими-то гладкими, ухоженными: щеки их округляются, рубашка всегда свежая и отглаженная, в глазах появляется довольный блеск, в голосе сочная басовитость. И есть мужчины, с которыми происходит обратное явление. Элегантные, неотразимые холостяки с уверенной походкой и хорошо выбритыми щеками, после женитьбы они сникают, понемногу тускнеют, в их облике появляется какая-то мешковатость. Сергей, по-видимому, принадлежал ко второму типу мужчин. Его жена, занятая интеллигентная дама, работает редактором на телевидении. Она всегда в курсе самых последних новостей и слухов, не пропускает ни одной премьеры, ни одной выставки. Любит говорить: «в манере Ренуара», «сублимативный метод». У нее красивый греческий нос, она носит голубоватый парик, и ее находят импозантной, но дома без парика у нее короткие рыжеватые волосы и в облике что-то птичье.

Сам Сергей давно защитился и с карьерой у него все в порядке. У них трехкомнатная кооперативная квартира (выгодно обменяли однокомнатную его и однокомнатную жены), есть дочка четырех лет, которая воспитывается за городом у бабушки. Жена объясняет: «Рановато завели ребенка, но так уж получилось — решили оставить»; а насчет бабушки: «Ляльке там лучше — молоко, свежий воздух». Первое время они с женой готовили и вели хозяйство по очереди, но она все делала так небрежно и торопливо, что постепенно он большую часть домашней работы взял на себя.

За дефицитными книгами он теперь не гоняется, не собирает и не обменивает их, как раньше, но потихоньку перечитывает то, что скопилось на полках за прежние годы. Как-то я взял у него на время сборник древнеиндийских афоризмов, и, листая эту книжицу, среди прочих мудрых мыслей наткнулся на такую, подчеркнутую его рукой: «Отец охраняет ее в детстве, муж в юности, сын в старости. Нельзя предоставлять женщину себе самой». В тридцать шесть он заметил, что седеет, и удивился, как внезапен был перелом: еще вчера был молодым, казалось, жизнь лишь только начинается — и вот уже начал стареть. А он-то думал, что зрелость — самый длинный период в жизни. Оказалось, что нет, самых длинных два: это детство и старость. С чего-то он начал вдруг выпивать, понемножку, но почти каждый день, аккуратно после работы.

А Нину он помнит и ждет, как все мы помним и ждем тот миг нежданного счастья, который когда-то подарила нам жизнь и который, несмотря ни на что, надеемся в жизни еще раз встретить…

1978 год