Итак, в вечером последнего дня старого года я решила все же отдать дань традиции, накрасилась и надела новый пеньюар из черного шелка. «Хорошо, мне хоть карнавальный костюм не надо придумывать, как это было в детстве», — подумала я, и отчего-то вспомнила тот, давний Новый Год, когда мне было 5 лет, и который я почти забыла.

Усадив нас на маленькие стульчики, воспитательница стала раздавать роли в новогоднем утреннике. Голубоглазая Зойка с тонкими косичками, мама которой работала в нашем садике, была торжественно назначена Снегурочкой. Девчонки завистливо поглядели на раздувающуюся от гордости Зойку, но воспитательница утешила нас тем, что ролей в утреннике хватит всем. Затем девочкам раздали роли Снежных Королев, Снежинок и Золушек, а мальчикам роли Зайчиков, Медведей и Звездочетов. Все радостно стали обсуждать свои будущие костюмчики, хвастаться, у кого есть голова медведя, или настоящая волшебная палочка. Почему-то воспитательница обошла вниманием только меня и толстого Толика, и мы недоуменно поглядывали то на нее, то друг на друга. Не выдержав такой несправедливости, мы подошли к ней, и удивленно спросили, какие же роли в новогоднем спектакле достанутся нам? Воспитательница долго и рассеянно смотрела в окно, потом на нас и, наконец, вынесла вердикт.

Вечером, дома, когда мама и бабушка уселись перед телевизором, я торжественно объявила им, что мне нужен новогодний костюм для утренника.

— Какой костюм? — Не отрываясь от фигурного катания спросила мама. — Снежинки или Снегурочки?

— Нет! — Бойко ответила я. — Быть Снежинкой может каждый! Я буду Комком!

— К-кем? — Уставились на меня родственники.

— Снежным комком! — Гордо сказала я и приняла величественную позу, подобающую столь важной новогодней персоне.

— Батюшки святы! — Развела руками бабушка. — Да зачем же тебе костюм-то? Ты и без костюма вылитый комок!

— Нет, без костюма нельзя! — Важно сказала я. — Без костюма — это не по-новогоднему!

В течение четырех дней мама с бабушкой лепили «комок» из старых простыней, сшивая их нитками. Но простыни закончились, и в ход пришлось пустить почти все имеющееся в доме белье.

— Когда же этот ребенок прекратит есть? — сокрушалась мама, прострачивая простыни, которые медленно превращались в большой белый ком.

Костюм был готов накануне праздника. Но когда его на меня надели, он оказался таким тяжелым, что сползал на пол с моего упитанного торса, стоило мне сделать шаг. Мама не нашла ничего лучшего, чем прицепить его на папины полосатые подтяжки.

На утреннике я являла собой фееричное зрелище: огромный белый ком, сверху которого прилеплена белая, короткостриженная голова, по бокам горизонтально полу торчат руки, и крепился этот колосс на коротких, толстых, иксообразных ножках в белых колготах. На плечах у меня висели полосатые подтяжки с огромными хищными зажимами, бульдожьей хваткой вцепившиеся в бельевой ком.

Пожалуй, отличной компанией мне мог служить разве что толстый Толик, который изображал Спутник. Выглядел он очень похоже на меня, с той разницей, что на его нательном шаре, сделанном, в отличие от моего, из папье-маше, и покрашенного серебрянкой, была прикреплена проволока, изображающая Орбиту, на которой были налеплены мячики разных размеров. Видимо, Толик был большим спутником сразу нескольких маленьких планет. Костюм ему делала бабушка, которая, надо полагать, была не очень сильна в астрономии.

Дети уселись на свои маленькие стульчики вокруг елки, нам же с Толиком принесли две табуретки с кухни. Так мы и сидели на возвышении, как два глобуса — белый и серебряный, с торчащими по углам руками, в которые были зажаты новогодние подарки — кулечки с мандаринно-конфетной композицией.

В зале были выставлены так же стулья для родителей, которые со слезой умиления взирали на своих чад в сверкающих одеждах. Мои родители, натянув на меня новогодний наряд, предусмотрительно сдристнули, ссылаясь на занятость.

Пожалуй, все закончилось бы наименьшим позором, если бы в разгар праздника меня не позвали под елку отрабатывать угощение. Надо было прочесть стихотворение для Деда Мороза, у которого и так при виде меня глаза полезли на лоб.

— Ну, давай, Комок, — сказал Дед Мороз и прыснул в усы. — Порадуй нас еще больше!

Я приняла театральную позу, выставив вперед одну из своих косолапых ног, протянула руку вперед и стала декламировать, старательно выводя интонации Бэллы Ахмадулиной, которая совершенно потрясла мое детское сознание, читая свои стихи по телевизору голосом неприкаянного привидения:

Были бы у елочки

Ножки,

Побежала бы она

По дорожке.

Заплясала бы она

Вместе с нами,

Застучала бы она

Каблучками!

Девочка я была артистичная, поэтому на этой мажорной ноте топнула ногой, изображая танцующую елочку. Мой «комок» колыхнулся вверх и, издав что-то вроде «ух!», проворно сполз на пол вместе с новыми колготками.

Дальнейшее помню смутно. Зал ржал, Дед Мороз ползал по полу и бился в конвульсиях, воспитательницы тоже ржали, поэтому никак не могли натянуть мой «комок» обратно на меня. Наконец они плюнули и отвели меня в раздевалку, где посоветовали переодеться.

Толик, посмотрев на мой бенефис, заплакал и отказался читать стишок, как ни уговаривала его бабушка.

«Тьфу ты, блин, — замотала я головой, сбрасывая старые воспоминания. — Может, неспроста я не люблю Новый Год?»

На журнальном столике сиротливо стояла тарелка с семгой, пол-лимона и единственный, не разбитый во время многочисленных переездов, бокал из венского хрусталя — последнее напоминание о моей далекой семейной жизни.

Я написала на клочке бумажки новогоднее пожелание: «Встретить в новом году мужчину своей мечты», подумала, выкинула и написала другую: «Встретить в новом году миллион долларов». Что-то мне подсказывало, что это желание более выполнимо.

Стрелка часов на Кремлевской башне неумолимо приближалась к 12-ти, и я стала открывать шампанское. Но тут возникла проблема — пробка в бутылке сидела так крепко, что вытащить ее не было никакой возможности. В панике я схватила полотенце, обернула пробку, и стала крутить ее, что есть силы, но она не подавала никаких признаков жизни. Часы били полночь, я металась по комнате, путаясь в полах шелкового пеньюара с бутылкой в одной руке, и спичками в другой, пытаясь одновременно вынуть пробку и зажечь клочок бумаги, пепел от которого полагалось кинуть в бокал с шампанским и выпить под бой курантов.

Зажженная бумажка тлела на тарелке с семгой, наполняя комнату запахом копченой рыбы, я яростно трясла бутылку, часы в телевизоре отбивали последние секунды Старого Года.

И тут чертова пробка, с оглушительным хлопком вылетела из бутылки и угодила прямо в одинокую, засиженную мухами лампочку на потолке, раздался глухой «чпок», и лампочка разлетелась на мелкие осколки, обильно посыпав семгу на столе. Из бутылки вырвался сноп шипучки и окатил меня, стол, телевизор и половину моей малометражной комнаты. Я схватила бокал и вылила в него остатки шампанского. «Черта с два! — Неслось в моей голове. — Я все равно встречу этот трижды проклятый Новый год, чего бы мне это ни стоило!» Я схватила наполовину сгоревшую бумажку и попыталась закинуть ее в бокал, но тут она разломилась на две части, и я увидела, как в полной темноте, отпавшая часть бумажки, разбрасывая голубой пепел, оседает прямо мне на колени, отчего на моем шикарном пеньюаре растекается большое рваное пятно, обнажая мои голые белые ноги.

Я вскочила из-за стола, розовые трусы в горошек выглядывали сквозь огромную дыру в моем наряде, с головы стекало шампанское вперемешку с лаком для волос, глаза щипало от потекшей туши, я подняла бокал с остатком пепла и выпила его залпом на последней секунде боя курантов.

— С Новым Годом! — Сказал мне телевизор.

— И ты не кашляй! — Ответила я ему. — Полмиллиона мне, в принципе, за глаза!

Глава 2. С новым счастьем!

Божественный, 22:

«Я люблю, когда мне комплимент присылают, посмотри, сколько их на моей странице!»

Пышка:

«А за что?»

Божественный, 22:

«Я самый классный парень и очень люблю комплименты!»

Допив остатки шампанского, и выкинув в мусорное ведро рыбу, щедро посыпанную осколками лампочки, я улеглась в кровать и стала лениво щелкать пультом от телевизора. Там, на голубом экране, происходила какая-то иная, инопланетная жизнь. Улыбаясь во все 32 зуба, веселые и счастливые люди поздравляли друг друга, пели милые и пустые песенки, легко рифмуя «слезы-грезы», «жду — приду», «ты не такой — я рядом с тобой» и водили хороводы вокруг елки.

«Интересно, — подумала я. — Для того, чтобы следующий год сложился удачно, ёлки в лесу встречают Новый год возле трупа Новогоднего Человека?»

За окном раздавались громкие взрывы праздничных салютов, пьяные крики, вой машинной сигнализации и звон разбивающегося стекла. Это радостные сограждане крушили несчастные рекламные стойки, которые под моими окнами бьют регулярно: если «Зенит» проиграл или выиграл, если Олимпиада будет в Сочи или Билан выиграл «Евровидение». Ну, а уж не разбить их в честь Нового года и вовсе кощунство.

Сна не было ни в одном глазу, и я включила компьютер. Удивительно, но на сайте было довольно много народа, по всему было видать, что в эту ночь не одна я чокалась с телевизором. Мне тут же пришло письмо от приятного молодого человека 34 лет по имени Макс:

«Привет, скучаешь?»

«Да, я сегодня одна, — ответила я. — А под звуки за окном уснуть не просто».

«Кто же спит в Новогоднюю ночь? — Удивился Макс. — Брось, так нельзя! Приглашаю тебя прокатиться по городу и запомнить эту ночь навсегда!»

Неожиданно идея показалась мне заманчивой. «Почему бы и нет, — подумала я. — Уснуть до утра мне вряд ли удастся, а романтическое новогоднее приключение — любимая тема кинематографистов всех стран. Может, через 10 лет я буду рассказывать своим детям: „А познакомились мы с вашим папой в новогоднюю ночь. Я скучала дома в одиночестве, и он пригласил меня покататься по ночному городу“».

Я быстро натянула брюки, надела нарядную кофточку с глубоким вырезом и приготовилась к встрече.

Через 20 минут Макс подъехал к моему подъезду, и при личном знакомстве оказался еще более симпатичным, чем на фотографии. Мы сели в машину, где, жестом фокусника, мой новый приятель достал огромный пакет, наполненный всевозможной снедью. Там была бутылка коньяка, конфеты, мандарины и даже аккуратно упакованные бутерброды с салями.

— А ты не пьешь в Новогоднюю ночь? — Удивленно спросила я.

— Я сегодня с друзьями праздновал, но пришлось быть водителем — того привези, этого отвези. Да я не в обиде, в принципе, не большой любитель спиртного. Но ты пей, не стесняйся! — С этими словами Макс извлек из бардачка настоящий коньячный бокал.

— Ого, да ты неплохо подготовился! — Мой интерес к новому знакомому возрастал.

— Если я приглашаю даму на свидание, я должен все предусмотреть, — Подмигнул мне Макс. — Расслабься и получай удовольствие, детка! — И втопил педаль газа.

Новогодний Питер был божественно красив! Он утопал в огнях, тут и там переливались гирлянды на елках, мосты казались сказочными висящими в воздухе конструкциями, в небе растекались разноцветные салюты. Было светло, как днем, и удивительно тепло для этого времени года. За бортом было +3, я открыла окно и свежий ветер приятно заскользил по лицу. От коньяка в голове зашумело и мне стало удивительно хорошо. По радио пел Том Джонс, я пила коньяк из большого красивого бокала и закусывала мандаринами, и новогодний праздник показался вдруг не таким уж и глупым.

Покатав меня по ночному городу около часа, Макс остановил машину в безлюдном переулке. «Сейчас приставать начнет!» — подумала я про себя и засмеялась счастливым пьяным смехом. Мне было хорошо и ужасно весело, и даже секс в машине с едва знакомым мужчиной показался забавным приключением.

— Ты носишь чулочки? — Игриво спросил меня мой приятель.

— Не-а, не ношу, — честно призналась я. — Они с меня сваливаются, если только не приклеить их «Моментом».

— А я ношу, — заговорщицки шепнул мне Макс и оттянул джинсы, из-под которых выглядывал пояс для чулок.

— Тогда тебе надо не джинсы носить, а мини-юбку и каблуки, — Мне становилось все смешнее и смешнее, и я уже начинала всхлипывать.

— А у меня и каблуки есть! — Обрадовал меня мой знакомец и достал с заднего сиденья туфли на гигантском прозрачном каблуке, в которых кривляются у шеста стриптизерши.

— Круто! — Сказала я. — А стриптиз будет?

— А ты хочешь? — На лице Макса отразилась такая мольба, что мне ничего не оставалось, как обреченно сказать: «Конечно!»