Лаура Кинсейл - Принц Полуночи

— Все в порядке, не беспокойтесь, — сказала она хрипло, не позволяя помочь ей.

— Какое там, к дьяволу, в порядке!

Она вся горела, и, даже не прикасаясь, он чувствовал жар, исходивший от нее.

— Все в порядке. Я не больна.

Эс-Ти не стал тратить время на разговоры. Подсунул руку ей под плечи, чтобы поднять, но она высвободилась.

— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все. — И она села, держась за него.

Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание.

Девушка лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.

— Я должна встать. Я не могу заболеть. Я не… могу.

Он поднимался по винтовой лестнице, прижимая ее к себе, проклиная строителей замка за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы. Наконец он подошел к своей спальне, с трудом сохраняя равновесие.

Ее тело глубоко погрузилось в перину. Постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды. И его тела. Она подняла на него глаза и еще раз попыталась приподняться.

— Не надо здесь. Это ваша комната?

— Я не причиню вам вреда.

— Я должна уйти. Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.

— Я вам ничего не сделаю, ma chérie[21].

— Уходите. Не приближайтесь ко мне.

— Вы больны. Я не собираюсь прибегать к насилию. Вы же больны.

— Нет! Неправда. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да. Пожалуйста, уходите. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. Я ошиблась. Голова, как болит голова.

Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса. От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть.

Девушка пыталась сбросить его руки.

— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.

— Смертельна? Вы уверены?

Она попыталась вырваться, но не смогла и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула:

— Я… знаю.

Он повысил голос:

— Откуда вы знаете, черт побери?

Она снова облизнула губы.

— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе две недели назад мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой. Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.

— А у нее была лихорадка? — вскричал он.

— Простите меня. Но я выпила лекарство. Я думала, что теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.

В деревне не было врача. В лучшем случае можно было отыскать повивальную бабку. В панике он попытался найти выход. Уже почти стемнело. Даже в середине дня требовалось два часа, чтобы спуститься по каньону. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег? О том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания. Все остальное добывал охотой и выращивал сам.

— Уходите, — повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне.

Он подошел к узкому окну, толкнул раму и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем пронзительно свистнул.

Может, Немо его услышит и найдет Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Марк, возможно, подпустит к себе волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.

Эс-Ти прижался щекой к каменной стене. Черная тень проскользнула через пролом в стене. Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал, даже когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. Он знал, что такое слухи, и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль-дю-Нуар.

Девушка сидела, опираясь на локоть. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет.

Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Небрежно обнюхав колени Эс-Ти, он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.

— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку.

Потом он торопливо набросал записку, тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь, и окинул взглядом комнату, ища, чем бы ее привязать. Снятый парик висел над кроватью. Эс-Ти схватил его, стал искать в сундуке атласные ленты, которыми раньше подвязывал косичку, когда заботился о своей внешности.

Наконец он привязал парик к голове Немо, аккуратно пригладил шерсть, засунул записку под парик, подергал его, проверяя, не сползет ли он вперед на глаза или назад. Немо послушно дал себя украсить таким образом.

Зачем он это делает? Немо приедет в деревню, и там его обязательно пристрелят. Когда из тьмы ночи вынырнет волк, никто не будет задаваться вопросом, почему у него на голове парик.

Она не стоит этого. Что он о ней знал? Капризная, беспомощная, романтическая девица. Он хотел, чтобы она выжила; хотел спать с ней, потому что она прекрасна, а он прожил без женщин целых три года. Вот и все. Разве могло это перевесить жизнь Немо?

Она что-то тихо шептала.

— …думаю, я… не смогу встать, — говорила она. — Вы должны уйти, монсеньор. Купайтесь в холодном ручье, чтобы укрепить силы. Не возвращайтесь раньше чем через двенадцать дней. Я прошу прощения… Я не должна была приходить…

Он опустил руку на голову Немо, на этот дурацкий парик, и провел рукой по шее волка, приглаживая мягкую шерсть на загривке. Потом опустился на колени, притянул к себе Немо, обнял его. Горячий язык лизнул его в ухо; холодный нос волка с удивлением обнюхивал шею. Эс-Ти вскочил, схватил пустую бутылку от вина, дал Немо ее понюхать и отдал приказ:

— Ищи людей. Ищи этого человека. Ступай.

Эс-Ти проснулся от пения птиц и приглушенного невнятного бормотания девушки, лежавшей на кровати. На каждой клеточке его тела отпечатался след жесткого деревянного стула, на котором он сидя спал вот уже десять дней. Холодный неприветливый рассвет заглядывал в открытое окно. Прищурившись, он посмотрел в дальний, еще темный угол комнаты.

Она опять сбросила простыню. Эс-Ти с трудом поднялся, потер глаза, пригладил волосы и сделал глубокий вдох. Место у его ног, где должен находиться Немо, оказалось пустым, как и каждое утро последних десяти дней.

Девушка открыла глаза в тот момент, когда он черпаком наливал воду из ведра в треснутую глиняную чашку. Она заморгала и облизнула пересохшие губы. Пальцы ее нервно теребили складки белой рубашки, блуждающий взгляд натолкнулся на него, и темные брови нахмурились в яростном недовольстве.

— Будьте вы прокляты, — выдохнула она.

— Bonjour[22], — отозвался он. — Ça va?[23]

Лицо ее было белым, застывшим, окаменевшим во враждебности.

— Я не хочу, чтобы вы мне помогали. Мне не нужна ваша помощь.

Он сел на край кровати, успев поймать обе ее руки. Она пыталась отодвинуться, но была еще слишком слаба. Вместо этого она отвернулась, часто и тяжело дыша даже от столь незначительного усилия. Эс-Ти приподнял подушку под ее головой и поднес к губам чашку.

Она не стала пить.

— Оставьте. Оставьте меня одну.

Он наклонил чашку, прижал к ее губам. Вода заструилась по ее подбородку.

Он встал, долил в чашку бренди и осушил ее сам. Приятное тепло разлилось по телу, прогоняя утомление.

— Дайте мне умереть, — бормотала она. — Папа, папочка, дай мне умереть.

Эс-Ти опустил голову и закрыл лицо руками. Да, она умирала и все чаще в бреду звала отца.

Эс-Ти ненавидел ее. Ненавидел себя. Немо пропал. Когда он думал об этом, то чувствовал себя так, словно его ударили в живот; грудь и горло болезненно сжимались, не давая вздохнуть.

— Папа, — шептала она. — Папа…

— Я здесь, — сказал Эс-Ти.

— Папа…

— Да здесь я, черт возьми! — Он подошел к кровати и схватил протянутую руку, потянулся за черпаком и снова наполнил чашку. — Выпей.

Почувствовав край чашки у губ, она чуть подняла ресницы.

— Папа. — В этот раз, когда Эс-Ти наклонил чашку, она сделала глоток.

— Вот и хорошо. Вот и умница.

— О, папа, — пробормотала она с закрытыми глазами. Потом выпила еще, но каждый вздох и каждый глоток давались ей с трудом.

Он прижал ее к себе, слушая, как бессвязная речь постепенно стихает.

Глубоко вздохнув, девушка проглотила последние капли воды. Он погладил ее горящий лоб, отведя короткие темные локоны от лица. Она, несомненно, настоящая красавица. Даже через десять дней болезни все еще была видна ее красота.

Уговорами и принуждением он заставил ее выпить еще воды. Усталость и забытье снова отняли ее у него. Он попытался расправить простыни, а потом спустился вниз, чтобы добыть еды. У двери, ведущей во двор, он остановился и несколько раз свистнул, но в ответ услышал только звук собственного дыхания.

Он пересек двор и снова свистнул. За ним вперевалку шествовали утки, голодные и недовольные, но он предоставил им самим позаботиться о себе и пошел в огород набрать овощей для супа. Пять красных перцев, кабачок, немного стручков белой фасоли, две пригоршни дикого розмарина и тмина и, конечно, чеснок. Все это можно кинуть в горшок, добавить ячменя, и получится суп.

Поставив вариться суп, он снова заглянул к ней. Ее лоб и руки горели как огонь.

Эс-Ти обтер ее отваром душистой руты и розмарина, который готовил ежедневно с тех самых пор, как в один из редких моментов просветления она велела ему самому растираться им, чтобы не заразиться. Девушка, по-видимому, неплохо разбиралась в вопросах врачевания, и когда ему удавалось получить от нее какие-нибудь новые указания, он с готовностью их исполнял. Потом он оставил ее и осторожно спустился в каньон, чтобы искупаться в ледяной реке, сбегающей с гор. Требовалась большая твердость характера, чтобы войти в реку и вылить ведро студеной воды себе на голову. Его никогда не обвиняли в трусости, но эта простая на первый взгляд процедура оказалась на грани того, что можно было вынести. Но все же он ее проделывал, потому что ему совсем не хотелось умереть так, как умирала она.

Одевшись, Эс-Ти прошел вниз по течению реки, то и дело посвистывая, подзывая Немо. Он внимательно искал хоть какие-нибудь следы, все еще цепляясь за слабую надежду, что волк где-нибудь прячется. В конце концов он вышел на дорогу, ведущую к деревне, и внимательно смотрел под ноги в поисках свежих следов.

На известковом карнизе над дорогой он обнаружил следы, ведущие к небольшой расщелине, скрытой кустом можжевельника. Внутри лежала плохо замаскированная дорожная сумка. В ней находились смятое шелковое платье и расшитые шелком туфельки цвета берлинской лазури, корсет из кости, завернутый в коричневую саржу, несколько пар белья из тончайшего муслина. Под слоем саржи в кожаном футляре находилось множество маленьких стеклянных баночек и бутылочек с лекарствами с аккуратно наклеенными этикетками: «Ветрогонный порошок», «Мозольная мазь», «Таблетки алтея» и тому подобное. В серебряной чашке, завернутое в носовой платок, лежало жемчужное ожерелье. На самом дне в шкатулке с надписью «Помни обо мне» лежали расписной веер и две золотые пряжки от туфель. Во внутреннем кармане сумки он нашел остро заточенный нож дня разрезания писем с гравировкой «Л.Г.С.» и очень прочную пилочку.

В сумке также кошелек с мелкими монетами и альбом для рисования с надписью «Сильверинг, Нортумберленд, с Ли Гейл Страхан». Эс-Ти открыл его и невольно улыбнулся.

Яркие очаровательные акварели изображали забавные наивные сценки сельской жизни молодой девушки и ее семьи. Каждый рисунок имел название и комментарий: «Эмили падает с ослика» (надо поработать на перспективой); «Эдуард Н. показывает хитрую машину Эмили, Анне и маме. Анна в обмороке» (лестница слишком широкая, а лица получились неплохо); «Бал в Хексхэме. Капитан Перри учит Анну танцевать»; «Застряли в грязи, Кастро очень зло лает на кучера Джона» (изучить пропорции задней ноги лошади); «Папа заснул в библиотеке после трудного дня — они с мамой обрезали розы»; «Праздник, праздник! Эмили, Ли и Кастро встречают папу и Эдуарда Н., возвращающихся с большим поленом, которое сожгут в сочельник»; «Владелец поместья лечит маленького поросенка, гоняясь за ним по всему двору. Анна и Ли наблюдают»; «Эмили падает с лестницы»; «Папа готовит воскресную проповедь»; «Эмили, Анна и Ли спасают котят» (собака вышла очень плохо).