Алиса Ферней - Речи любовные

Ни дети, ни муж ничего не замечали. Ее выдало ее собственное тело: оно изменилось, стало телом алкоголички. Поры лица так расширились, что их можно было именовать ямками. Само лицо распухло. Живот вывалился, словно она носила ребенка. «Я была такой худенькой», — говорила она, когда была способна произнести подобную осмысленную фразу. Когда-то она была настоящей красавицей. И думала, что одного этого достаточно, чтобы прожить жизнь. Разве жизнь женщины не состоит в том, чтобы нравиться, улыбаться, быть любимой и любить, пребывать в счастливом состоянии, которое наступает в семье благодаря обоюдной верности? Она с самого начала была настроена на любовь, считая, что все остальное придет позже, через любовь. Но пришлось лицом к лицу столкнуться с очевидным фактом: ты один, даже когда любишь и любим. Она была всеми заброшена в этом доме, а еще больше — в своих мыслях. Чем была ее жизнь, как не умиранием? Она прожила ее для других. Прошлое утекало меж пальцев. Щемящая тоска от жизни и приближающейся смерти охватывала ее. И не было слов, чтобы выразить это. Хотя она и пыталась. Любовь отделывалась от нее улыбками. Анри! Он считал, что принял по отношению к ней верную линию поведения. Но его нежность рядом с пустотой, холодом и сомнением, царящими в ней, напоминала крошечные, почти нелепые искорки. И все же нежность была единственной подлинной жемчужиной, которой она владела. Так на что было еще надеяться? Как устоять? Как это получается у других? Сначала Мелюзина плакала. Потом стала пить.

***

Теперь она превратилась в женщину, которая еще немного — и перестанет за собой следить, которая обливается потом, стоит ей не выпить. Если бы ее тело не сопротивлялось, она могла бы умереть. Умереть! «Я себя убиваю! Вот чем я занимаюсь!» Муж порой плакал. Он закрывал глаза, не смотрел на нее, мысленно взывая к той девушке, которой он ее помнил. Высоченная красавица с густыми темными волосами. Странно, до какой степени жизнь может не сдержать своих обещаний. Человеческое существо разбивается, как стекло. Мелюзина была из стекла. Он всегда это знал. За то ее и полюбил.

Вот только не заметил трещинки. Он смотрел, как она медленно перебирается из кухни в спальню. Какая перемена! Она даже передвигается уже с трудом. Ни прогулок, ни путешествий, ни походов по магазинам. Слава богу, что дом недалеко от вокзала. Шумно, конечно, зато она может выбираться в город.

— Объясните мне процесс изготовления цветной бумаги, — решительно проговорил Жиль Андре. — Благодаря вам я узнаю новое!

Стоило беседе удалиться от любовных троп, Полина испытывала сожаление. Ее ликование угасало. Ей нравилось, когда он был обольстителем, с лица которого не сходила хитрая улыбка, и пусть даже он и был похож в эти минуты на продувную бестию, лишь бы не отклонялся от того, что им выпало. Об ином говорить было скучно. Однако взгляд его с нескрываемым интересом скользил по ней, а значит, все было в порядке.

— Ничего сложного! И вы для себя вряд ли откроете что-то новое.

— Расскажите. Все, что касается вас, мне интересно! — И добавил: — Вы мне интересны!

Она даже не посмела обрадоваться, такой это был непомерный комплимент. И пустилась в объяснения.

В тот самый момент, когда Жиль Андре воскликнул: «И что это все женщины помешались на разводе! Ведь ясно же, что вы не созданы быть одинокими», Пенелопа Лепентр вставляла ключ в замочную скважину. Она никогда не была замужем и жила одна. Не приходилось ей состоять и в гражданском браке. Она не считала возможным жить с кем-то без обета, принесенного в церкви Претенденты на ее руку и сердце были, но любила она лишь раз, когда ей было двадцать лет: это было взаимное чудесное чувство. Но ее избранник умер молодым. Она так и не нашла ему замены. Ничьи обещания, ничье искательство с той поры ее не трогали. Нежные слова, нашептываемые ей другими, оставались втуне, для них было закрыто ее отважное сердце, так и не сумевшее порвать с памятью о первой любви. Тому уже минуло полтора десятка лет. Воспоминания шелестели в ней, как парусина на корабле-призраке, с которым ее никому не удавалось разлучить. И все же можно было выстоять в одиночестве, чтобы однажды раскрыться навстречу кому-то со всей своей нерастраченной теплотой и свободой.

Пенелопа сомневалась: стоит ли заходить домой перед вечеринкой. Взволнованная тем, что с ней произошло в этот день, она шла, прислушиваясь к тому, что творилось в душе, выдавливая из себя вкус к одинокой жизни и бесплодному почитанию памяти, чтобы наконец освободить место для нового чувства. Эх, забраться бы сейчас с ногами в эту складку, образованную жизнью, спрятаться ото всех… но она пообещала Марии быть в клубе. Женщинам не придется смотреть матч по боксу Пенелопа испытывала ужас при виде крови. Именно от заражения крови буквально в несколько часов ушел на тот свет ее жених. Если бы она не обещалась быть, она непременно осталась бы дома. Этот поток слов, изливающихся на тебя со всех сторон, на которые так или иначе реагируешь, которые могут и ранить… Только поду мать, ей сделали предложение! Словно удар кулаком в сердце, когда не ждешь. Оттого-то она и была донельзя взволнована, что понимала: на сей раз она примет про тянутую ей руку.

***

Вскоре он окончательно состарится. Она и помыслить не могла полюбить человека старше своего отца. Из-за его возраста она так легко и часто принимала его приглашения. Дружба была благодатью, дарованной им разницей в возрасте. Она его не дичилась. Они вместе посмотрели десятки фильмов, театральных постановок, опер обошли множество выставок, побывали даже на балетах! Он всегда был свободен, когда речь шла о ней. Ей пришло в голову, что ее вдовство и его старость как нельзя лучше подходят друг другу. Они довольно часто ужинали вдвоем, сравнивая рестораны и различные кухни, вплоть до японской. Пенелопа была вегетарианкой. Подружкам она говорила: «Мы устраиваем сногсшибательные пирушки!» Такое взаимопонимание, несмотря на разницу в возрасте, удивляло подруг. А им было о чем поговорить: философия, экономика, литература…

— Сколько вам лет? — тихо поинтересовался он однажды, и, услышав в ответ, что ей тридцать шесть, тряхнул головой, словно в знак сожаления, отказа от чего-то, и признался, что ему вдвое больше. Неумолимая разница в возрасте разделяла их, и все же он чувствовал, что они близки. Как это могло быть? Суверенность чувств вступила в борьбу с природой. Его не будет в живых, когда она едва войдет в зрелый возраст. Поль был весь во власти чувства, сбит с толку, счастлив, помолодел: и все это одновременно. Может, благодаря приливу жизненных сил в нем Пенелопа и испытывала при общении с ним духовное родство. Словом, возраст — не помеха тем, у кого общие взгляды.

Все закрутилось, вспыхнуло как-то вдруг, словно в конце концов тела насильно вмешались в царившую меж ними духовную гармонию. Это случилось однажды вечером по выходе из театра: она почувствовала, как в долю секунды переменился тон их взаимоотношений. Поль не был прежним: влечение, мужское начало давали о себе знать Он, как обычно, шел рядом с ней, но в этот вечер как-то особенно близко. Она была ошеломлена. Откуда-то взялось ощущение, что некая сила толкает его к ней, словно он хочет поймать ее. Она прибавила шагу. Выглядело это так, будто она убегает. Он наговорил ей кучу комплиментов, которых раньше она от него не слышала. Ее даже обидело, что ей отведена роль женщины, за которой ухаживают. И все же что-то в ней помимо воли дрогнуло. Время, истекшее с юности, восстановило чистоту слов и поступков.

Письма его изменились. Он не выдавал своих чувств, но они все равно читались меж строк. Душевного покоя как не бывало. Все это было так непонятно. Как она проглядела перемену? Они с самого начала понимали друг друга без слов; ей была памятна первая встреча: шел дождь, это произошло в кафе, он долго держал ее за руку в метро перед тем, как расстаться. Тогда ее охватило чувство, что она встретилась с чем-то настоящим. Постепенно он буквально очаровал ее. «Словом, раз я не заметила, как все произошло, значит, не хотела», — подумала она. Она уже существовала в этой любви, не признаваясь себе в ней… Рождающееся чувство так ранимо. Она просто не мешала этой привязанности расти. Написала ему о том, что у родственных душ не может быть возраста, что прежде она этого не знала, но отныне будет помнить об этом. Он обнял ее и долго не отпускал, они были похожи на юнцов, не желающих расходиться по домам! Это было по выходе из кинотеатра. Побывать в кинотеатре ни к чему не обязывало, но Поль принадлежал к другому поколению и сделал ей предложение.

***

Пенелопа Лепентр повязала плечи золотистым шарфом и так, в двойном сиянии — ткани и внутренней радости — отправилась в клуб на вечеринку.

Он открыл ее для себя перед шеренгой вешалок в детском саду. Произошло нечто из ряда вон выходящее. В толпе детей, среди их утреннего чириканья мужчина похитил женщину — без слов, приманив ее с помощью взгляда.

Они делали то же, что и все другие родители: приседали на корточки перед своим ребенком, расстегивали ему пальто, кофту, затем выпрямлялись, чтобы дернуть за рукав, стащить верхнюю одежду и повесить все на крючок с фотографией сына или дочки, в которых текла их кровь и которые носили их имена, затем прижимали ребенка к себе, брали его за руку, вели в класс, следили, чтобы он поздоровался с педагогом, сел на свое место, еще раз напоследок его целовали и уходили, помахав на прощание. Он увидел ее в ту минуту, когда вешал детские вещи.

На Полине Арну было длинное красное пальто, приталенное, расширяющееся книзу, с двумя рядами позолоченных пуговиц, как на старинных военных мундирах. Жиль Андре был поглощен своей дочкой, стоя перед ней на коленях. И тут в поле его зрения попало цветное пятно. Тонкие щиколотки ног в лодочках в ореоле красной ткани Красивые женские ноги в прозрачных чулках — сперва он увидел только это. Затем поднял глаза, чтобы понять, кому они принадлежат. А дальше произошло нечто необъяснимое: он словно перенесся в некий сон — светлое лицо улыбалось и светилось нежностью. Он был захвачен, не мог отвести глаз. Другие отцы рядом с ним ничего не замечали. Было ли это чем-то долгожданным, вновь обретенным или уже давно знакомым? Его вдруг как по мановению волшебной палочки перенесло в мучительную и радостную область чувственного наслаждения. Светлые волосы, собранные на затылке, перемешались со светлыми кудрями мальчика. Она что-то шептала тому на ухо, и детский голосок словно колокольчик выделялся в общем гуле. Жиль Андре остолбенел: он слышал этот голосок и хотел быть на месте этого мальчика, потому что она никого вокруг не замечала. От юной матери исходило двойственное впечатление: роковой женщины и зрелой личности, не заботящейся о привлечении чьего бы то ни было внимания. На самом деле она сама еще находилась в стадии становления, и потребность нравиться отнюдь не была в ней изжита. Догадался ли он об этом? Или его зацепило ее полное равнодушие к тому, что не является ее ребенком? Материнская нежность сдвинула в нем какие-то пласты; очарование и внутренний покой, с которыми матери общаются со своими детенышами, каким-то образом переплелись в его ощущениях с чувственной теплотой, исходящей от женщин в миг, когда они открываются своим возлюбленным со всем, что в них неповторимо: бархатная кожа бедер, запрокинутое лицо. Он возжелал быть ее любовником. Почему? Он задаст себе этот вопрос гораздо позже, постарается прочесть, как зачинается, наступает и разворачивается этот роман. В ней ли была причина внезапно пробудившейся чувственности? В нем ли самом? Необъяснимо. Но он заболел желанием быть любимым этой женщиной. Что могло быть в жизни интереснее этого? Он не был ни так глуп, ни настолько юн, чтобы не знать этого. А зная, заключил со своим внезапным недугом соглашение и с невероятной ясностью стал думать о нем. Этим объясняется его беспрецедентный натиск. Он жадно разглядывал ее: она не походила ни на одну из женщин, которых ему привелось уже любить, не станет напоминать ему о прошлом. Как она была хороша собой! Глаз не отвести. Силуэт, очерк лица, его нежное выражение вкупе с полным погружением в своего ребенка воистину были центром притяжения.

Он заплутал в переплетении слов и безмолвных ожогов, которыми сопровождается проснувшееся в нас желание. Он был раздавлен чувством, которое желал вобрать в себя. Исступление ширилось. Я — видение розы, которую ты носила вчера на балу… я узнаю тебя, сестра моя, мы вместе провели детские годы, никакую другую женщину я не знаю лучше, и вот наконец я обрел тебя, ты — нежность моей матери, ты — моя желанная, точный образ того, что еще неведомо мне самому, я могу лишь смотреть на тебя, моя спящая царевна, или раскрыться тебе, чтобы очаровать тебя и подчинить своему желанию, я знаю, у меня глупый вид, лицо, искаженное этой внезапной мукой, но я невинен и не был глупцом, даже когда приходила любовь!