Мэг Хатчинсон - Рыжеволосая бестия

— Стоп…

Это она сказала? Неужели она так устала, что не способна отличить мысль от реальных звуков? Озадаченно нахмурившись, Алиса провела ладонью по лбу, а затем, посмотрев в сторону дома, медленно опустила руку.

Смех не пригрезился ей, испуганный крик не был плодом ее воображения, это кричал ребенок. Не в силах поверить в то, что происходило у нее на глазах, Алиса застыла на несколько секунд. Этого не может быть! Наверное, ей просто померещилось! Но когда умиротворенную утреннюю тишину снова прорезал детский крик, Алиса схватила тяпку и ринулась к дому.

— Пора уж греть воду. Томас с мальчиками, поди, проголодались у себя на шахте, придут домой голодные.

О, только не сейчас… Пожалуйста, только не сейчас!..

Алисе показалось, что ее нервы звенят от напряжения. Сумев наконец успокоить ребенка, она повернулась к матери:

— Все хорошо, мама. Все готово.

На самом деле в их семье никогда уже не будет хорошо. Однако нужно заставить себя не плакать! До боли сжав кулаки, Алиса сдержала слезы, подступившие к глазам. Если позволить себе плакать, можно и не остановиться.

— Прежде чем Томас закончит мыться, ты должна успеть накрыть стол.

Так продолжалось с тех пор, как взрыв на шахте унес жизни отца и братьев. Мать не смогла перенести страшного горя, и в результате ее мозг отказался смириться с суровой действительностью. Теперь Анна жила вчерашним днем, оставив дочь жить днем сегодняшним… со всеми его тяготами и болью.

Нельзя позволять себе задумываться… нельзя опускать руки!

— Ужин готов, мама. — Алиса быстро подошла к иссохшей сгорбленной фигуре и сняла с огня чайник. — Я сделала все, что ты просила: печенка с горошком и свежий домашний хлеб.

— Томас сейчас придет…

— Да, уже скоро, мама… Скоро он вернется. — Алиса старалась говорить как можно мягче, осознавая, что это единственный способ успокоить мать. Только от этой лжи ей не становилось легче, душу по-прежнему переполняла горечь. — Отдохни немного.

Она повела недовольную Анну наверх. Едва сдерживая слезы, Алиса раздела ее, натянула на худое тело ночную рубашку и уложила в постель, как ребенка. За что ей это наказание? Мать, чей разум не вынес горя, собственная жизнь, которая пошла наперекосяк…

Обратившись к тяжким воспоминаниям, она кое-как дошла до своей комнаты.

Дэвид… Это его крик она услышала, работая на огороде. Мальчик кричал, сжавшись в комок, а двое молодых мужчин верхом на лошадях щелкали у него над головой хлыстами. Они громко смеялись, и их смех вскоре превратился в непристойный гогот.

Подбежав к ребенку, Алиса одной рукой прижала его к своей юбке, а второй, в которой была зажата тяпка, стала отбиваться от хлыстов.

«Оставьте его в покое! — закричала она. — Что он вам сделал?»

Они осадили лошадей, но в тот же миг у самого уха Алисы просвистела полоска кожи.

«А ему и не надо ничего делать! — раздраженно выкрикнул один из всадников, снова взмахнув хлыстом над головой дрожащего Дэвида. — Достаточно того, что он вообще на свет появился. Таким, как он, нельзя жить в этом мире! Он — бельмо на глазу, выродок, от которого нужно избавиться».

«Так избавься от него, — холодно улыбнувшись, сказал второй мужчина. — Зачем мириться с тем, что тебя раздражает? Надо просто прикончить его, как мы убиваем вредных насекомых, а заодно и девчонку. Этот мир станет только лучше, если очистить его от шлюх».

«Я не шлюха!»

В ответ они только презрительно рассмеялись.

«Не шлюха… К твоей юбке ребенок липнет, а кольца на пальце что-то не видать! Ты самая настоящая шлюха, а этот сопляк — твой ублюдок».

«Шлюха! — Каштановые волосы первого всадника блестели в лучах бледного мартовского солнца. Он опустил рукоятку хлыста на луку седла и, сузив глаза, окинул взглядом фигуру Алисы. — Хотя ею еще можно попользоваться».

«Хочешь — пользуйся. — Второй мужчина продолжал ухмыляться. — Она тебе не откажет. Ты ведь будешь у нее не первый. Шлюха, которая ложится с кем попало, всегда рада удовлетворить настоящего мужчину».

«Так что, не откажем себе в удовольствии, а?..»

Алиса попыталась заставить себя думать о чем-то другом, отогнать эти страшные и такие яркие воспоминания, ноне смогла. Те двое уже не смеялись. Теперь в их жестоких глазах горела только животная похоть. Они спрыгнули с коней… Спрыгнули и…

Зажав рукой рот, чтобы не закричать, она бросилась из спальни, стуча голыми ступнями по деревянным ступенькам узкой лестницы, а в голове роились мысли о кошмаре, который ей довелось пережить.

Один из всадников — он был повыше своего спутника, отбросив в сторону короткий хлыст, протянул руку к ребенку, в ужасе жавшемуся к ногам Алисы.

«Беги! — Она оттолкнула от себя мальчика. — Беги, Дэвид».

Они не попытались удержать ребенка, и он смог беспрепятственно спрятаться в доме, но ее… О Боже! Ее!..

Дрожа всем телом, словно она только что заново пережила весь этот ужас, Алиса сняла с плиты горячий чайник, отнесла его в комнату, где обычно мыли посуду и чистили овощи, и вылила его содержимое в большое жестяное корыто, снятое со стены. Поспешно сорвав с себя одежду, она запрыгнула в корыто и стала мыться, почти до крови раздирая кожу ногтями. Из-за смрада, которым сочились воспоминания, она не замечала неприятного запаха горячей воды с карболовым мылом. Но как ни оттирала Алиса свое тело, ей не удалось перебороть охватившее ее отчаяние. Она все еще чувствовала запах пота и прикосновение рук, жадно мнущих ее грудь, а острая боль от твердой, будто стальной, плоти, глубоко вонзившейся в нее, до сих пор не утихла.

Мужчина с каштановыми волосами схватил Алису одной рукой за плечо, а второй вырвал у нее из рук тяпку и отбросил в сторону. Потом, когда она попробовала сопротивляться, со всей силы ударил ее кулаком по голове. Почти потеряв сознание от удара, Алиса полетела на землю. Пришла в себя она только после того, как он резким толчком вошел в нее.

Уже не сдерживая рыданий, Алиса терла кухонной щеткой у себя между ног, кусая губы от боли, когда грубые щетинки впивались в истерзанную плоть.

Ее изнасиловали…

Чуть не задохнувшись от плача, она закашлялась.

Мужчина с каштановыми волосами и жестокими глазами надругался над ее телом и предложил сделать то же самое своему дружку. Она кричала, пыталась подняться с земли, но насильник ударом сапога в грудь заставил ее опять упасть на спину. Еще два удара по лодыжкам — и ее снова заставили раздвинуть ноги.

Она невольно запомнила, как второй мужчина смотрел на нее сверху вниз… Сильно надавив на зажмуренные глаза, Алиса попыталась прогнать этот образ. Он был не таким рослым, как его спутник, а в волосах уже поблескивала седина, как утренний туман над темной землей, но его глаза… Они не горели похотью, как у первого мужчины. Глаза второго всадника были такими темными, что казались почти черными. Они сверкали, выражая лишь безразличие, холодное пренебрежение к тому страданию, которое он собирался доставить ей. Это был взгляд мучителя, жестокого и равнодушного к чужой боли.

Какое-то время он смотрел на нее своими страшными нечеловеческими глазами, а потом, не отводя взгляда, потянулся, схватил за грудь и сжал с такой силой, что Алиса едва не задохнулась от боли. Сильным ударом ноги в бок он перевернул ее лицом вниз. Мужчина, гарцевавший на лошади, стал поторапливать дружка. Затем она почувствовала его прикосновение. Он водил своей твердой плотью по ее ягодицам. Он бы довел свое дело до конца, надругался бы над ней, как и его спутник, если бы в этот момент до них не донесся чей-то крик, эхом отдавшийся по широкой открытой долине.

Лишившись возможности удовлетворить свое желание, мужчина громко выругался, тоже запрыгнул на коня, и они ускакали… А она… она осталась лежать в грязи.

Нужно все это смыть!

Оглашая темную комнату громкими всхлипами, Алиса что было сил водила жесткой щеткой по животу и грудям, до крови раздирая кожу, словно хотела добраться до собственного сознания и очистить его от воспоминаний о том, что ей пришлось пережить.

Нужно все смыть!

Глотая слезы, она думала о том, что это уже никогда не смыть. То, что один мужчина сделал с ней, и то, что второй собирался сделать, останется в ее сознании до самой смерти. Это клеймо так глубоко выжжено в ее душе, что ничто и никогда уже не сможет смыть его.

Пришедшая в голову мысль поразила Алису. Ноги подкосились, и она повалилась на колени, отчего вода выплеснулась через края корыта и собралась на выложенном каменной плиткой полу в лужи.

«… настоящему мужчине»!

Он сказал это так, словно она должна воспринимать изнасилование как особую честь. Только с этого дня никто не будет считаться с честью Алисы Мейбери. Ее истязателей вспугнул крик кого-то, кто явно был свидетелем их злодеяния. Но она не видела, кто это был, потому что, получив свободу, сразу же, не оглядываясь, бросилась в дом и захлопнула за собой дверь.

Но какими словами об этом будут рассказывать в городе? Не подумают ли жители Дарластона, что она была не жертвой, а добровольным участником?

Шлюха!

Закрыв лицо ладонями, сжавшись в комок, Алиса в отчаянии застонала.

Нужно было идти. Чтобы заработать денег на молоко и хлеб, надо было отвезти овощи на рынок. Но для этого ей придется встретиться с горожанами, которым, возможно, уже все рассказали и которые наверняка считают ее шлюхой! Алиса посмотрела на небольшую тележку, которую когда-то много лет назад смастерил для сестер старший брат Джеймс, чтобы они могли играть в карету. Но, как всегда, на тележке каталась только Tea, а остальные члены семьи, в основном ее сестра, исполняли роль лошади.

Почему нет никаких вестей от Tea? Хоть бы одно письмо прислала, чтобы знать, что у нее все хорошо и она счастлива. После того как Tea покинула дом, этот и множество других вопросов не давали Алисе покоя. С момента их расставания прошло уже достаточно много времени. Может быть, сестра не пишет, потому что она так счастлива, что позабыла обо всем на свете? Может быть, новая жизнь в качестве жены богатого владельца сахарной плантации так приятна и насыщенна, что просто не оставляет времени на то, чтобы написать письмо сестре, поинтересоваться, как здоровье матери и маленького сына?

Или дело в другом? Алиса складывала в тележку картофелины, которые сама же выкопала в огороде, а затем вымыла дочиста. А вдруг Tea заболела во время путешествия в другую страну и теперь ей нужно время, чтобы выздороветь и набраться сил? Но неужели мужчина, ради которого она уехала из Дарластона, не мог сам написать письмо или хотя бы заплатить кому-нибудь, чтобы письмо написали за него? Ни от Tea, ни от него ни слуху ни духу. Слава богу, мать не догадывается, что ее младшая дочь бросила семью.

Пальцы Алисы замерли на последней картофелине. Естественно, помешательство матери никогда не вызывало у нее радостных чувств, тем более что с каждым днем оно уводило Анну все дальше и дальше из мира реальности в мир иллюзий. Но сейчас, понимая, как тяжело было бы матери перенести поступок Tea, Алиса поблагодарила Бога за то, что Анна Мейбери не в состоянии трезво оценивать происходящие события.

Однако то состояние, в котором пребывала мать после ужасной трагедии, унесшей жизни ее мужа и четверых сыновей, постепенно ухудшалось, и теперь ей требовалось почти постоянное внимание. Ухаживать за Анной было некому, кроме единственной, оставшейся с ней дочери. Первые несколько лет все было не так плохо. Мать кое-как справлялась с придавившим ее горем, но потом непреходящее отчаяние сделало свое дело. Тоска превратилась в депрессию, а вскоре — в нестабильное состояние разума, которое, как сказал врач, не поддается лечению. Впрочем, болезнь матери никак не отразилась на Tea. Последние годы детства она провела так же, как и все предыдущие — в потакании ее прихотям и удовлетворении желаний. Алиса надеялась, что младшая сестра возьмется за ум, когда повзрослеет, но этого не произошло. Tea отказывалась ухаживать за матерью, объясняя это тем, что не переносит вида больных людей. И это было не единственное, от чего она отстранилась. Она начала все меньше и меньше общаться с матерью, которая в ней души не чаяла, отвечала отказом почти всякий раз, когда Алиса обращалась к ней с просьбой побыть немного с больной, и в конце концов даже перестала разговаривать с матерью.

Однако же в тот вечер, три года назад, она все-таки вошла в комнату матери. Возможно, Tea думала, что ее слова пробьют стену, благодаря которой разум матери отгородился от мира. Или, может быть, она надеялась, что это снимет с ее плеч какую-то часть греха за собственное безрассудное поведение?