Я замолчала. Были вещи, о которых я не могла сказать вслух. Меня годами мучили кошмары о том, как полицейские со служебными собаками приезжают в наш коттедж в шесть утра в поисках доказательств уклонения от налогов. Келли прятала дома фальшивые договоры Криса, ничего не говоря папе. Я никогда не забуду истерику мамы, стоящей в одной ночной рубашке, и папину беспомощную ярость – они всю жизнь были почетными горожанами и помогали полиции, а с ними обращались, как с преступниками.

– Хуже всего было… – Я не хотела этого говорить, но не смогла сдержаться. – Что полиция или журналисты нашли грязные фото Келли, которые сделал Крис. На одной из фотографий она лежала голая на засыпанной пятидесятифунтовыми купюрами кровати. И улыбалась во весь рот, прикрытая деньгами, которые тяжело зарабатывали другие люди. Естественно, фото оказалось во всех газетах. Очень типично для Келли. Она никогда не думала. Она ни о чем не думала.

Джо прикрыла ладонями рот.

– Господи! А она была соучастницей? Она вообще знала, что происходит?

Я покачала головой.

– Келли не из тех, кто задает вопросы. Пока шампанское лилось рекой, а все друзья завидовали ее шикарной машине, ей было на все наплевать. – Я знала, что это звучит горько, но так оно и было. – Дело дошло до суда, она написала чистосердечное признание во всяких мелочах и отделалась условным сроком с общественными работами.

– А Крис?

– Он получил семь лет за разное мошенничество, но он был банкротом – никто не мог получить назад свои деньги. Помнишь наш старый дом, который ты видела, когда мы покупали свадебные платья?

Джо кивнула.

– Мама и папа продали его, чтобы попытаться вернуть долг тем, кого Келли убедила вложить средства. Папа сказал, что не может смотреть в глаза людям, которых он знал всю жизнь и которые теперь переживали из-за нас тяжелые времена. Он рано вышел на пенсию… Ему пришлось, он же работал в банке… А у мамы развились тревожные расстройства, тогда она и набрала вес.

Меня саму поразила живость моих воспоминаний. Все возвращалось, но не в виде образов, а давлением в груди, кислотным вкусом стыда в горле.

– Местные газеты неделями освещали суд. Я не могла сменить школу, потому что свободных мест нигде не было. Мы с папой в то лето перекопали весь участок, просто чтобы отвлечься от общих пересудов. И почти не говорили, но мозоли на руках были жуткие.

– О, Эми! – Глаза Джо увлажнились. – Бедные вы, бедные…

– Мы справились. Мама и папа винили себя за то, что не заметили знаков, что не защитили Келли… Ну, ты знаешь родителей. Мне запрещено было с кем-то встречаться, даже если я захочу, но я не хотела. Мне стало очень сложно доверять людям. И сложно до сих пор. – Я сглотнула. – Не считая тебя.

Джо молча наклонилась ко мне и взяла меня за руку.

Другой рукой я со злостью вытерла глаза.

– Но хуже всего то, что Келли не хватило смелости остаться. Однажды ночью она просто исчезла, оставив полную жалости к себе записку о том, как всем без нее будет лучше. А нам пришлось выслушивать шепотки за спиной, ютиться в тесном новом доме. Ей сейчас двадцать восемь, а она до сих пор не повзрослела настолько, чтобы вернуться и помочь маме и папе.

Но ведь именно так я только что поступила с Лео. Оставила записку. Исчезла. Вынудила его подбирать осколки. Я отогнала эти мысли.

– И ты не знаешь, где она?

– Понятия не имею. Она шлет открытки на Рождество и дни рождения, текст и почерк ее, но отправляет она их из таких странных мест, что марки и штампы не помогают. Некоторые приходят из Лондона. Это меня и пугает – возможно, София не соврала и репортеры действительно ее нашли. Они-то знают, как искать пропавших без вести.

– Ну, если она продолжила идти по скользкой дорожке, ее несложно будет найти. – Джо хлопнула себя по бедрам и потянулась за своим верным ноутбуком. – Мой друг Дэннис работает в столичной полиции, он наверняка сможет быстро прогнать ее через все их системы. Ну и всегда остается тюрьма.

Я подняла на нее мокрые глаза.

– Не надо.

Джо сморщила нос, словно извиняясь, а затем взглянула на меня с искренним сожалением.

– Эми, мне так жаль, что я тогда указала на твой дом. Я рассказала Рольфу о том, в каком чудесном месте ты росла и как Лео повезло с настоящей английской розой из настоящего английского сада. Жаль, что ты мне раньше все не рассказала. Для меня это ничего не меняет.

Я поежилась.

– Я даже думать не хочу, что Лео выяснит… И не спрашивай, почему я ему не открылась. Не было подходящего времени. А теперь я меж двух огней – дело не только в Келли, но и в том, что я не была с ним откровенна.

– А ты поверишь, если я скажу, что, по правде говоря, всем наплевать? Вокруг постоянно творятся дела и похуже.

Я взглянула ей в глаза и пожалела, что не могу объяснить, какова жизнь в маленькой деревне. Застывшая, осуждающая, удушающая.

– Я знаю. Но маме и папе не наплевать. Им очень не наплевать на то, что все это вот-вот снова обрушится на наш дом.

Она очень печально на меня посмотрела, а потом потерла ладони.

– Значит, мы должны сами найти твою Келли. Мне нужны подробности: дата рождения, описание, все, что ты можешь вспомнить. У тебя есть ее фото? Она на тебя похожа?

Я покачала головой.

– Нет. Ты и не догадалась бы, что мы сестры, она больше похожа на мою бабушку. Подожди. У меня есть альбом.

Я отправилась в свою комнату, вытащила встроенный под кроватью ящик. В самом дальнем углу лежала моя шкатулка с драгоценностями, в том числе и с коллекцией фотографий, которую мама не успела проредить. Я вытащила тоненький альбом и вернулась в гостиную, чтобы отдать его Джо.

– Вот, – сказала я. – Она не преступница. Она просто дура. И по ней это видно.

Я открыла альбом на снимке, где были запечатлены мы с Келли на выпускном старшей школы. Мама тогда заплела мои волосы в косы, а Келли щеголяла не идущей ей химической завивкой: на ее голове красовалась копна, до смешного похожая на мою. А еще у нее был красный распухший лоб и нарисованные карандашом брови: последствия того, что ей стало «интересно», подходит ли воск для ног и для бровей: она решила это проверить в ночь перед выпускным. В итоге она напоминала нечто среднее между чудовищем Франкенштейна и Бетт Дейвис[66] и все равно выглядела как девушка, способная зажечь вечеринку в промокшей палатке. Она позировала на камеру, словно выступала на кастинге реалити-шоу, а мне было стыдно. И мне было четырнадцать.

Злость, печаль и что-то еще, гораздо более болезненное, кипели во мне, когда Джо перевернула страницу и открыла фотографии, где мы, все четверо, стояли на пляже с нашим старым псом Веселым Роджером. Были ведь времена, когда наша семья была действительно счастливой и цельной. В глубине души (на данный момент очень глубоко) я скучала по эгоистичной и глупой Келли не меньше, чем радовалась ее исчезновению из нашей жизни.

– Господи… – сказала Джо, и я поняла, что она готова выдать одну из своих убийственных характеристик.

– Я знаю. Но она все равно моя сестра, – сказала я. – Так что не надо про брови. Гены у нас одни.

Джо долго рассматривала фотографии, а затем взглянула на меня.

– Так, давай проясним. Ты хочешь сказать, что отказалась от любимого мужчины и жизни, полной роскошных балов, всего лишь для того, чтобы помешать «Национальному дознавателю» найти твою сестру и опозорить твою маму?

– Да. – Я помолчала. – Ну и еще чтобы избавиться от постоянного зуда в ушах, причиняемого Софией, которая все сокрушается, что трон унаследует Лео, а не она. И чтобы не пришлось оставлять бизнес, который я здесь построила. И до конца своих дней придерживаться той проклятой диеты.

Джо снова подтолкнула ко мне конфеты, и я взяла три, потому что впервые за долгие месяцы у меня не было причины отказываться.

– А если мы сможем первыми найти Келли? – спросила она. – Что ты тогда будешь делать?

Я задумалась, сидя с полным ртом розового крема.

– Наверное, – медленно сказала я, – я заставлю ее поехать домой и попросить прощения у родителей. Тогда, возможно, и случится что-то хорошее.

– А потом, после этого? Ты решишься снова сойтись с Лео?

Джо была полна надежд, но я нет.

Я не хотела ей отвечать.

Она долго ждала, но потом серьезно сказала:

– Моя жуткая семейка научила меня одному: никогда не игнорировать свое сердце. В долгосрочной перспективе оно оказывается умнее головы.

Иногда я думала, что семье Джо стоит открыть свой собственный бутик и продавать подушки с вышитыми на них цитатами.


Джо сделала мне еще чаю и прослушала лихорадочные сообщения от Лео – я не могла заставить себя это сделать, – а затем обобщила их так, чтобы я это выдержала.

Он был совершенно сбит с толку. Все задают вопросы. Что он сделал не так? Он любит меня. Что бы ни случилось, мы сможем это исправить.

Джо стояла надо мной, пока я набирала сообщение о том, что мне нужно время подумать, ведь до бала я не осознавала, как велики будут перемены, и не понимала реального объема работы, которая так много для него значит. И я также не учла влияние этого на мою семью, а мои родители сейчас находятся в состоянии шока.

Через час я получила письмо с рабочего адреса Лео, копия которого была адресована пресс-центру Жизель. К письму крепился пресс-релиз принца Леопольда, где сообщалось, что мисс Эми Уайлд с величайшим сожалением вынуждена отказаться – из-за болезни близких – от присутствия на коронации кронпринца Бориса Ниронского и Светландского, назначенной на субботу. Дальнейшие детали не разглашаются, поскольку они очень личные.

А затем он прислал сообщение: он вернется через неделю и очень надеется на возможность вернуть подарки, которые я оставила.

Мое сердце разбилось, я сдалась и весь остаток дня проплакала, прерываясь только на то, чтобы затолкать в рот очередную шоколадку «Шарбоннель энд Уолкер».

Следующие несколько дней я почти не запомнила, потому что они слились в один сырой комок боли и сожалений. Ощущалось это, как грипп, а не как разбитое сердце.

Я много часов беседовала с родителями по телефону, но не могла выходить из дома, поскольку теперь история о таинственном исчезновении принцессы-садовницы, сбежавшей с коронации, достигла фабрики слухов, и под домом расположилась банда фотографов, повсюду оставляющих стаканчики из «Старбакса». Миссис Мейнверинг завела привычку надевать свои лучшие наряды всякий раз, когда собиралась прогуляться: будучи не в состоянии сделать мое фото, стая акул развлекалась, фотографируя эту даму. Ее бридж-клуб никогда еще не привлекал такого внимания. Создавалось впечатление, что по улицам ходит престарелая версия новой британской топ-модели.

Некоторое время фотографы преследовали и Теда, пока он не пригрозил позвать своих приятелей из регби-клуба и прогнать их из-под нашего дома. Балкон Грейс тоже стал приманкой для прессы, вот только в статье неправильно написали ее имя. К моему ужасу, репортеры поселились и на пороге дома моих родителей, но Джо организовала переезд мамы и папы в отель на Лейк-Дистрикт, пока весь шум не уляжется.

Я хотела повидать их, но не желала давать новых поводов для сплетен, отчего мне становилось еще хуже.

И оставался еще вопрос о пятидесяти тысячах фунтов, возникших на папином банковском счету. Судя по реакции папы, они лишь ухудшили ситуацию.

– Это от газеты, – сказал он. – Что это, взятка? Мы ничего им не продавали. Милая, это не то, что ты думаешь. Я не хотел тебя тревожить, тебе сейчас и так несладко, но я должен тебе об этом сказать. Мама волнуется до безумия.

– Папа, это компенсация, – объяснила я. – За то фото мамы у свадебного магазина. Адвокаты Лео припугнули газету тем, что подадут иск от твоего имени.

– Мне не нужны их деньги! – Искреннее отвращение папы не могло бы быть очевиднее, даже находись он со мной в одной комнате. – Как будто какая-то сумма сможет перечеркнуть то унижение, которое твоей маме пришлось пережить! Я предпочел бы услышать извинения за то, что они расстроили милую и достойную женщину без всякой на то причины, а это ничего не стоит!

Он был прав. Конечно, он был прав. Испытывая чувство вины, я подумала о дорогом платье мамы, о том, как я потратила деньги на билеты, чтобы сбежать из Нироны. И лучше мне от этого не стало.


Утром во вторник Джо ушла, как обычно, – «обычным» теперь стал путь по пожарной лестнице, затем через стену соседского сада и дальше по их переулку, – а я устроилась коротать очередной день с телевизором, тостами и без заходов на сайт «Молодые-Золотые-Холостые» для проверки текущего анализа «разворачивающейся любовной драмы в Нироне».

Наш телефон все еще включался только тогда, когда нам самим нужно было звонить, своему мобильному я дала разрядиться, поэтому от стука в дверь едва не выпрыгнула из собственной кожи.

И осторожно выглянула в дверной глазок. Это был Дикон. С такого ракурса его нос казался ужасно огромным.