Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести

Местный поезд наконец остановился у небольшого вокзала станции Шаркани с обшарпанным указателем, висевшим под акациями у дощатого забора, окружавшего огород начальника станции. Капитан Николас Каради еще издали увидел свой экипаж, запряженный лучшими его гнедыми.

Сама мысль, что он вскоре увидит свою Беату, наполнила его радостью, и он энергично зашагал к выходу с перрона. Ему вряд ли можно было дать его тридцать три года, у него была сдержанная походка кавалерийского офицера, а во всем облике чувствовалась уверенность аристократа. От своих предков по отцовской линии он унаследовал стройную крепкую фигуру с четкими мужскими чертами лица. Его темно-карие глаза в сочетании с пронизывающим взглядом в тот же миг могли засиять мягким блеском шелка. Даже в толпе его появление стало бы сразу заметным и запоминающимся.

Он замедлил шаги, когда увидел, что жена не приехала его встречать. Странным было и то, что вместо Яноша на месте кучера сидел один из работников конюшни. Хотя на нем был надет доломан темно-зеленого цвета и шляпа с пером — форма слуг Каради, но в явном противоречии с этим были изношенные рабочие штаны и босые, измазанные глиной ноги. Вид работника вызвал у Николаса раздражение, но он редко давал себе распускаться, хотя уже сама мысль о долгой поездке до замка без Беаты испортила ему настроение.

Николас был женат только десять месяцев и пять дней и считал каждый миг, проведенный без жены, безвозвратно потерянным. Беата, можно сказать, выросла на глазах Николаса. Часто случайно, обычно мельком с террасы, он видел ее идущей через лужайки и виноградники собирать цветы или играющей с собаками: худенькая маленькая девчушка с длинными ногами и гривой волос молоденького жеребенка. Порой он видел двух девушек, сестер-близнецов. Но когда летом 1896 года после долгого отсутствия он снова оказался в Шаркани, второй девушки там уже не было. Он слышал, что она заболела и ее послали лечить легкие в санаторий в Швейцарии и что девушка время от времени жила у своей тетки в Берлине. Беата, которая теперь одна бродила по полям и лугам, напоминала ему картины Греза,[1] но ему и в голову не приходило, что в один прекрасный момент она может покинуть дом дедушки Рети и стать его женой.

Из года в год он видел Беату, по-соседски навещая Рети, чьи двести гектаров земли граничили с владениями Каради. Николас видел, как через соседнюю комнату что-то мелькало, словно солнечный лучик. А когда старая госпожа Рети заставляла девочку приветствовать гостя, — она неловко делала книксен и снова исчезала.

Беата тогда была бледным, худым ребенком, и только опытный взгляд мог угадать в ней будущую красавицу. Для Каради даже сама ее застенчивость была не лишена очарования. Когда она благодарила его за маленькие подарки, которые он преподносил ей, — коробку конфет или флакончик духов, — ее маленькое серьезное личико вспыхивало и она тотчас убегала, как белка с украденным орешком.

Повзрослевшую Беату Николас впервые встретил прошлым летом. Она по-прежнему была скромной сельской девушкой, которая, хотя и видела в нем мужчину с большим жизненным опытом, но уже держала себя с удивительным, присущим только ей, чувством собственного достоинства и уверенности в себе. Хрипловатый низкий голос был в волнующем противоречии с ее белокурыми сказочными волосами.

Более, чем голос, приводила его в восхищение необъяснимая тайна красоты девушки. Он рассматривал ее с тем восторгом, с каким разглядывал бы мадонну XIV столетия, обнаруженную в алтаре деревенской церквушки. Николас был знаком со знаменитыми красавицами и восхищался ими, но его никогда не покидала при этом мысль, что под их нежной кожей прячется нечто настолько твердое, что неподвластно никаким порывам сердечных чувств. Возможно, он ограничился бы таким же восхищенным взглядом, если бы встретил Беату где-то на приеме или в Опере, но в простом салоне у Рети она была для него потрясением. В ее фигуре еще сказывалась некоторая детская неловкость, но под мягкими складками хлопчатобумажного платья уже угадывались женственные формы. Ее глаза лучились таким внутренним светом, который во взглядах дам своего круга он видел чрезвычайно редко. Обычно испытывая нормальное мужское возбуждение при виде миленького женского личика, в тот момент он не почувствовал ничего подобного, а только желание быть нежным с Беатой, желание защитить ее. Это была любовь с первого взгляда. Он тогда покинул дом Рети, одержимый стремлением навсегда принадлежать Беате.

Пытаясь проанализировать свои чувства он пришел к выводу, что его самонадеянная убежденность в собственной неуязвимости сыграла с ним злую шутку. Влюбленность, очевидно, также неизбежна, как оспа или свинка, рано или поздно это случается с каждым. Его это чувство настигло только к тридцати двум годам, довольно поздно и потому, видимо, так стремительно.

Николас переключил свое внимание на паренька, который щелканьем кнута подбадривал лошадей, слегка прохаживаясь ремнем по их бокам. Станционный начальник вышел из здания, чтобы придержать лошадей, пока кучер принесет багаж, выгруженный кондуктором на перрон.

Пассажирские поезда останавливались на станции Шаркани только для Каради и их гостей. Маленькое местечко к западу от Дуная, примерно в двухстах километрах от Вены и около ста километров от Будапешта вряд ли можно было найти на карте австро-венгерской монархии. Железнодорожная ветка от Комарома до Секешфехервара открывала доступ к исчезающей за горизонтом покрытой невысокими холмами и ласкающей глаз местности.

За исключением Шаркани и Мора с их виноградниками, земля здесь не приносила больших доходов. Семейству Каради принадлежали двести пятьдесят гектаров. В обычных хозяйствах дохода хватало только на выплату жалованья сезонным рабочим в виноградниках и на корм для скота. Овес, рожь, ячмень и пшеница были к этому теплому августовскому дню уже убраны. Кукуруза выросла очень высокой и обещала хороший урожай. Бархатно-зеленые поля с клевером и люцерной чередовались со свежевспаханными и ждущими семян участками, на виноградниках отливали сине-зеленым светом свежеопрысканные листья лозы.

Парнишка-конюх сдернул с головы шляпу и приветствовал своего хозяина, затем, зажав, как собака несущая апорт, шляпу зубами, поднял оба чемодана и понес их к экипажу. Николас, не знавший парня по имени, возгласом «эй, ты!» заставил его остановиться. Парнишка повернулся кругом и тупо уставился на хозяина.

— Куда делся Янош, черт побери!

Парень поставил чемоданы, вынул шляпу из зубов и, запинаясь, пробормотал:

— Он… он не мог, господин граф, он… — Наконец, решившись, он откашлялся и сказал: — Мне приказано господином Боднаром встретить господина графа на станции.

— И что, никого другого не нашлось?

— Все были заняты, господин граф.

— И он сказал, что ты должен босиком ехать?

Парень, избегая взгляда Николаса, растерянно пожал плечами.

— А что же с Яношом?

— Он… он ожоги получил, да ничего страшного, только руки.

— Как это случилось?

— Я не знаю, господин граф. Я в ту ночь был на винограднике, на южном косогоре. Виноград почти поспел, столовый, значит. За ним сейчас днем и ночью глаз да глаз нужен.

— Садись назад, я поеду сам, — разозлившись, сказал Николас парню. Нужно будет разобраться, кто ответит за то, что его со станции забирает конюх в таком непотребном виде.

Когда экипаж покатил по утрамбованной дороге, в голове у Николаса вновь мелькнула мысль: почему же Беата не ждала его на станции. На какой-то момент это встревожило его. Перед самым отъездом в Вену он купил жене английскую охотничью лошадку. Беата была страстной и смелой наездницей. Она не любила платьев для верховой езды и предпочитала бриджи, которые позволяли ей удобно держаться в мужской посадке. Едва оказавшись в седле, она сливалась с конем в одно целое и пускалась вскачь, наслаждаясь скоростью и свободой.

— Скажи, госпожа графиня выезжала на лошади, пока меня не было?

— Да уж наверное, господин граф.

— Но ее не сбрасывала лошадь, она не падала?

Ответ был поспешным:

— Нет, нет, с лошади она не падала. — Николас не видел, как за его спиной мучительно исказилось лицо юноши.

Дорога шла вокруг холма с молодыми акациями. Здесь начиналась земля Каради. Плодородные вершины холмов чередовались с крутыми косогорами, которые весной заставляли и животных и людей проливать много пота. Отливающие мягкой зеленью милые долины могли при быстро наступившей оттепели превратиться в болота, урожай винограда мог запросто быть уничтожен градом. И тем не менее многие поколения Каради крепко держались за свое имение Шаркани.

За холмом, вдоль дороги, появился ручей. Справа, ниже дороги, простирались земли дедушки Беаты. Был виден небольшой дом с прилегающим садом, за ним огород и в конце полевой дороги собственно усадьба с конюшнями, хлевами, амбарами для сена, свинарниками и домами для слуг и работников. Особого впечатления все это не производило: глинобитные стены, соломенные крыши, покосившаяся уборная — все свидетельствовало о долгой, но с достоинством переносимой бедности. Тут и там довольно унылый вид слегка оживлялся зеленью пышно растущего сорняка и ковром богатого урожая красных ягод на многочисленных кустах бузины. Старый Кальман Рети был слишком беден, чтобы держать хозяйство в порядке, и слишком горд, чтобы принять помощь от богатого мужа своей внучки.

Николас, расслабившись, сидел на месте кучера, и мысль о том, что он вскоре снова увидит Беату, привела его в хорошее настроение.

Пять дней тому назад он неожиданно был отозван из отпуска с приказом явиться в министерство иностранных дел. Там от статского советника Раймана он узнал, что ведется тайное расследование частной жизни князя Ойленбурга-Хертефельда, друга семейства Каради, который в период с 1894 по 1902 год был немецким послом при дворе императора Франца-Иосифа в Вене.

Во время своего пребывания в Вене князь был частым гостем старого графа Каради, поскольку мать Николаса, графиня Мелани, которая находилась в неустанных поисках выдающихся личностей для своего салона, видела в князе Ойленбурге одно из лучших своих приобретений. Князь был не только чрезвычайно привлекателен, но обладал многочисленными талантами: поэт, драматург, композитор и, что еще более важно, был близким другом кайзера Вильгельма II. С той поры, как этот монарх взошел на трон, ни одно из важных решений не принималось без предварительного обсуждения с Ойленбургом.

Князь, несмотря на то что был на двадцать лет старше Николаса, постоянно проявлял к нему живой интерес. Они не виделись последние два года. Время от времени Николас получал от князя письма с приложением его последних стихов или новых композиций, и он, Николас, не видел ничего особенного в этих знаках внимания. Поэтому его до глубины души потрясло, когда статский сопетник Райман спросил, не известно ли Николасу о некоторых проявлениях противоестественных привычек или склонностей у князя. Первоначальная ошеломленность сменилась растущим гневом: никогда еще ему не задавали столь непристойных вопросов. Он отреагировал с той резкостью, которую, собственно, капитан, даже принадлежащий к Генеральному штабу, не должен был позволять себе в общении с чиновником столь высокого ранга, но которую Николас, по своему происхождению и положению, занимаемому его семьей, мог, как он считал, себе позволить.

Дипломат пытался успокоить Николаса: мол, возникли только слухи об отношениях князя с одним из служителей общественных бань, что просьба провести расследование исходит, в общем-то, от Министерства иностранных дел в Берлине и что речь идет только об оказании услуги своему союзнику. Упоминал ли князь когда-нибудь об общественных банях?

— Вы имеете в виду ту баню? — Резко спросил Николас. — Нет, насколько мне известно.

Райман сделал вид, что он не понял намека Николаса на историю с эрцгерцогом Людвигом Виктором, младшим братом кайзера, который был постоянным посетителем той купальни и посему был удален от двора. В кулуарах бюрократической машины империи эта тема была абсолютным табу. Райман, неприятно задетый оборотом, который приняла беседа, сменил тему и поспешно, насколько это было возможно, закончил разговор.

Николас покинул министерство, все еще находясь в гневе. Так, значит, его отозвали из заслуженного отпуска, надеясь, что он станет чернить человека, которым он восхищается и которого уважает. Кому-то на самом верху, видимо, князь Ойленбург перешел дорогу.

Экипаж катил вдоль стены парка. Замок располагался за столетними, посаженными еще кем-то из давно умерших Каради, дубовыми деревьями. Еще не доехав до главных ворот, Николас почувствовал гонимый ветром запах гари. Резкое и раздражающее зловоние доносилось, по-видимому, не столько от сгоревшего дерева, сколько от тлеющего мусора, причем настолько сильно, что Николас стал чихать, глаза заслезились — пришлось достать носовой платок. Экипаж въехал в широко открытые ворота. Николас чихнул еще раз и, едва опустив платок, увидел, что левое крыло замка покрыто копотью от пожара. Он ударил кнутом по лошадям, которые, встав на дыбы, рванули к дому так, что экипаж опасно накренился и только в последний момент Николасу удалось его выпрямить. На широкой площадке перед домом, казалось, собралась вся многочисленная челядь. Николас бросил кому-то поводья и соскочил с козел.