Анна Годберзен - Слухи

— Беги, — прошептал он. — Ты должна убежать. Беги к поезду. Я последую за тобой.

И тут Элизабет осознала, что нужно бояться. И сразу же испугалась. Мурашки забегали у нее по спине. Снова повернувшись к платформе, где толпа была густой, Элизабет скрылась в ней. Ее давили со всех сторон, но она прокладывала себе путь в толпе. В панике она продвигалась вперед, как вдруг услышала громкие крики.

— Стой! — услышала она. — Стоять! Не двигаться!

Элизабет продолжала бежать, пока не услышала выстрелы. Они были такие громкие, что у нее зазвенело в ушах. Выстрелы не прекращались, и стреляли очень долго. Когда они прекратились, она едва могла дышать. Все вокруг нее застыли на месте. Медленно повернувшись, Элизабет пошла по платформе обратно — туда, откуда доносились крики. Ей было безразлично, что капюшон снова свалило с головы, и ни за что на свете она не могла бы отнять руку от раскрытого рта. Она ускорила шаг, направляясь к тому месту, где они только что стояли вместе с Уиллом. И с ужасным предчувствием увидела его снова. Он лежал на земле, рубашка его была разорвана. И повсюду была его кровь. Синие униформы все еще были там, на этот раз с поднятыми ружьями. Элизабет упала на землю рядом с ним. Давясь собственными слезами, она выдохнула:

— Уилл.

Его глаза были закрыты, а когда они открылись, Элизабет увидела, что они бледно-голубые, и в них страх. Они искали ее, и затем он схватил ее за руку. Элизабет знала, что он ее видит, и в его глазах уже не было страха.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я люблю тебя, — ответила она.

— Я люблю тебя, — повторил он — повторил с мучительным упорством. И ей не осталось ничего иного, как вторить ему.

— Я люблю тебя, — повторяла она снова и снова.

Она не знала, сколько раз произнесла эту фразу. Наверное, она пробыла рядом с Уиллом всего несколько секунд — правда, она не знала наверняка. Она не верила, что все это происходит на самом деле. Она помнила, как веки его снова опустились, и в этот момент она почувствовала на себе чьи-то руки. Ее платье было все в крови, и она так ослабела, что не могла произнести ни слова. Ее несли сквозь толпу грубые мужские руки. Она услышала, как народ вокруг повторяет ее девичью фамилию. Люди спрашивали, все ли с ней в порядке. Они хотели узнать, что с ней сделали. Но ее взгляд затуманился, она обмякла, и все померкло у нее перед глазами.

Уильям С. Скунмейкер надеется иметь удовольствие видеть Вас на особом торжестве в Такседо-парк 31 декабря 1899 года, в шесть часов вечера.

В воскресенье Пенелопа пребывала в таком напряженном ожидании, что едва могла улыбаться. Было так много приготовлений, что в прошлую ночь она спала не больше часа. В то утро портниха из Нью-Йорка все еще переделывала подвенечное платье — теперь платье матери украшали жемчуга и старинное кружево. Подружкам невесты достались платья со свадьбы Изабеллы — их тоже пришлось срочно переделывать. Конечно, жаль, что нельзя заказать платье новейшего фасона из Парижа, сшитое специально для нее. и что нельзя устроить свадьбу так, чтобы все было лучшее и по последней моде. Но теперь все это не имело значения. Гости уже собрались, столы были накрыты, и Холландов подчеркнуто не пригласили на самую грандиозную свадьбу года. «Последнюю великую свадьбу 1800-х» — эту фразу Бак повторил нескольким репортерам газет.

В новом году я буду миссис Скунмейкер, подумала Пенелопа, и Диана сможет нанести мне визит, если захочет. Сейчас все произойдет — там, куда ведет проход, усыпанный лепестками роз. Меню согласовано, и зал украшен под строгим надзором Бака. Приглашения, разосланные двадцать восьмого со специальной доставкой, сулили сверхсекретную свадьбу для сливок общества, и это оказалось мощной приманкой для нью-йоркского общества. Неделя выдалась скучная из-за праздников, и все просто сидели дома, ожидая, когда пройдет Новый год и можно будет отправиться в Италию и Египет. Но неожиданно им был устроен сюрприз. Сегодня они отправились за город, чтобы стать свидетелями объединения двух самых звучных фамилий, а завтра их будут осаждать просьбами рассказать о свадьбе Скунмейкера и Хэйз те, кого не пригласили. Те, кому не повезло, были на вечеринках в Лейквуде и Уэстчестере, собираясь как можно лучше отпраздновать Новый год. Те, кому повезло, сидели рядами в ожидании.

Пенелопа была подкрашена, затянута в корсет и одета в шифон цвета слоновой кости. Платье было украшено старинными кружевами. В темные волосы вплетены цветы, а к белой шляпке приколота длинная вуаль из валансьенских кружев. Наконец заиграла музыка. Пенелопа взглянула на подружек невесты — кузин Генри и ее собственных, а также на бедную Пруди, которой ужасно не шли пастельные тона. И как было обещано, в число подружек невесты входила Каролина Брод с очень гордым выражением лица, которая не могла заставить себя улыбнуться. Она улыбнется, когда все закончится. Был здесь и Бак в темном костюме, явно не выспавшийся. Несмотря на полноту, движения его, как всегда, были грациозны. Он выстроил девушек и ждал, когда нужно будет подать им знак выйти из дамской гардеробной и пойти по проходу. Все они, кроме Пруди, были счастливы, что их выбрали, и очень волновались, ожидая своего выхода.

Пенелопе не хотелось встречаться с ними взглядом. Она просто ждала, когда последний бледно-голубой шлейф скроется за дверью, и настанет ее черед. Наконец вышла восьмая, и последняя подружка невесты. Пенелопа повернулась к Баку, и он проверил, все ли у нее в порядке с лицом. Он опустил вуаль и расправил ее. И улыбнулся — впервые за весь день.

— С сегодняшнего дня перестанут восхвалять красоту невест: ты слишком высоко подняла планку, — сказал он.

И тогда она тоже улыбнулась широкой торжествующей улыбкой, которую нужно будет убрать с лица, прежде чем она пойдет по проходу. Раздались первые звуки музыки, которая всегда сопровождала выход невесты. Бак сказал, что пора идти, и она пошла. Все лица в зале были обращены к ней. Пенелопа видела их сквозь кружево: рты одобрительно округлились, руки были прижаты к груди. Она понятия не имела, идет ли быстро или медленно. Она почти не слышала музыки. Расстояние до алтаря невозможно было преодолеть, но Пенелопа знала, что очень скоро окажется там. Генри выглядел очень несчастным в своем черном фраке, но скоро он поймет, как гениально она все спланировала. Он вспомнит, как идеально они подходили друг к другу, и увидит, что Диана Холланд — всего лишь временное увлечение.

Когда Пенелопа добралась до алтаря, она заметила, что некоторые гости отвернулись от нее. Как ни странно, они смотрели в ту сторону, откуда она пришла. К тому времени, как преподобный начал церемонию, в бальном зале Такседо все перешептывались. Пенелопа заметила, что Генри несколько раз оборачивался назад, где в конце зала слышались тихие голоса. И тогда Пенелопа взяла Генри за руки. Преподобный еще не добрался до этого места церемонии, но, увидев нетерпение невесты, он ускорил обряд. Сердце Пенелопы так бешено билось в груди, что она не заметила, какими вялыми были руки Генри. Хотя Пенелопа никогда не верила в предчувствия, она знала, что собравшиеся гости говорят сейчас об Элизабет Холланд. Она вернулась, и они переговаривались о том, не хочет ли Пенелопа узнать, прежде чем обвенчается с женихом своей бывшей подруги. Пенелопа застыла в ожидании, когда наступит момент обменяться кольцами. Она мысленно бросала вызов всем сплетникам в зале, желавшим прервать ее венчание. Она знала, что это трусы, живущие по своду правил. Если она будет спокойно стоять, не обращая внимания на гул, они тоже успокоятся. Как только на безымянный палец ее левой руки скользнуло кольцо, она сказала: «Да» и, не став ждать, пока Генри ответит, откинула вуаль и шагнула к нему. Он сказал: «Да», она была уверена, хотя это и не имело значения. Никто никогда не помнит детали свадьбы, и в любом случае важно то, что она придвинулась к нему и поцеловала его. Губы у него были такие же вялые, как ладони, и он не ответил на поцелуй, и все же сердце у Пенелопы екнуло при мысли, что она целует Генри и что Генри — ее муж.

Затем новобрачные повернулись к публике. Возникла долгая, неловкая пауза. Пенелопа увидела секретаршу своей матери, которая стояла в конце зала, нервно сжимая руки. Бриллианты собравшихся сверкали, глаза моргали. Бак шагнул к секретарше, заслонив ее от всех. Он начал хлопать. И тут все лица медленно повернулись к жениху с невестой. Некоторые захлопали, кое-кто встал. Через несколько минут аплодировали все. Казалось, сливки общества Нью-Йорка на мгновение забыли, а сейчас вспомнили, что присутствуют при красивом и трогательном событии. Некоторые матроны постарше пролили слезу. И Пенелопа поняла, что она по праву является звездой их сцены. Мир снова был стабилен, и она перевела дух. Все аплодировали и в один голос заявляли, что это красивая и идеальная пара и что истинная любовь все же существует. Глаза Пенелопы увлажнились, и, взглянув на гостей, которые аплодировали стоя, она преисполнилась к ним благодарности за то, что они стали свидетелями ее триумфа.

«Элизабет Адора Холланд была найдена живой. По-видимому, ее похитил бывший кучер ее семьи. Молодой человек был безумно в нее влюблен, когда служил у Холландов, и он планировал увезти ее в Калифорнию. Она не была продана в белое рабство, как прежде опасались. Молодой человек был убит, когда пытался скрыться вместе с этой леди, — эта ужасная сцена разыгралась на Центральном вокзале. Мисс Элизабет Холланд вернули ее семье, но она еще пребывает в слишком сильном шоке, чтобы давать сегодня интервью.»

Из специального вечернего выпуска «Нью-Йорк империал», воскресенье, 31 декабря 1899

Новый год наступил, и в доме Холландов наконец стихли рыдания. Женщины сидели за большим выщербленным деревянным столом в кухне, где царила мертвая тишина. Ни одна из них не проводила обычно много времени на кухне, но сейчас она казалась самым укромным местом. Здесь их вряд ли найдут. В ту ночь Диана впервые увидела, как ее мать сварила бульон. Затем она поставила чашку бульона перед старшей дочерью. Она несколько раз настаивала, чтобы Элизабет выпила его, и та несколько раз послушно подносила чашку к губам. Но уровень жидкости в ее чашке ничуть не уменьшался.

Диана наблюдала за сестрой, которая с убитым видом сидела за столом. Она так долго и безутешно рыдала, что, казалось, выплакала все слезы. Эдит была не в силах это видеть, поэтому она ушла в свою комнату, чтобы племянницы не видели, как она плачет. Диана чувствовала себя опустошенной. Вряд ли эта пустота когда-нибудь кончится. Ей казалось, что все хорошее и настоящее в мире погибло. Все сломано, уничтожено и разрушено.

— Элизабет, ты должна поесть. Ты должна попытаться заснуть, — уговаривала мать.

Впервые за долгое время кто-то в доме заговорил. На улице смолкла какофония праздничного веселья: закончился колокольный перезвон, не звучали больше веселые голоса тех, кто выходил с полуночной мессы или возвращался с Венгерского крестьянского бала в Мэдисон-сквер-гарден.

Когда полисмены принесли Элизабет домой, гордые и ликующие от того, что они сделали, Диана увела сестру наверх и выкупала в ванне. Элизабет была не в состоянии хоть что-то для себя сделать — да и сейчас тоже. Ее волосы высохли, и, хотя она куталась в одеяло, ее била дрожь. Она долго не отвечала, и, наконец, ей удалось произнести безучастно:

— Я не могу.

— Элизабет, — продолжала ее мать, медленно произнося слова, — сейчас ты, наверное, не можешь, но скоро ты должна попытаться. Все знают, что ты вернулась, и они не поймут, что ты любила Уилла. Нельзя, чтобы они узнали.

Карие глаза Элизабет встретились с глазами матери. Она моргнула, и сухие губы приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать. Диане хотелось бы заставить мать умолкнуть. Она знала, что даже сейчас миссис Холланд неспособна не думать о своем положении в обществе.

— Они думают, что тебя похитили, Элизабет, и мы не должны их разубеждать. Наша семья пострадала, моя дорогая. Мы слишком много выстрадали. Мы потеряем все, если они узнают, кем был для тебя Уилл… кем ты была для него. И о том, что ты сделала. Ты меня понимаешь?

Элизабет с отсутствующим видом посмотрела на мать. Потом медленно перевела взгляд на Диану. Сестры несколько минут смотрели друг на друга. Диана сдвинула брови при мысли о холодной практичности их матери. Диана слегка покачала головой, чтобы дать понять Элизабет, что она думает обо всем этом.

— Она понимает, — наконец вмешалась Диана, говоря за сестру, поскольку та не могла говорить за себя.

— Хорошо. Мне бы не хотелось этого, моя дорогая, но такова жизнь. — Миссис Холланд положила свои маленькие морщинистые ручки на стол и поднялась. — Какое-то время мы будем тебя укрывать, но довольно скоро тебе придется увидеться с людьми. Тебе придется делать вид, что ты счастлива, оттого что вернулась домой. Слава Богу, наше общество отличается хорошим воспитанием — никто не спросит тебя, что ты перенесла. Но ты не должна давать им пищу для размышлений.