— Так она заходила сюда или нет?

— Заходила, — без особой охоты признался Франс.

Я заставил себя улыбнуться до ушей.

— И что же, вновь ей пришлось расплачиваться единственным своим сокровищем?

— К сожалению, нет. Она тогда была при деньгах, я не знаю, откуда они у нее взялись, да и знать не желаю. Может, перед этим кто из богатеньких на нее позарился, да и одарил.

— Так она и этим занималась?

— Время от времени, если уж совсем ни гроша не оставалось.

— А ее ухажер, с которым она жила, тоже был в курсе?

— Юкен? Вот уж не знаю. Но она не для него деньги зарабатывала, это уж точно. Слишком уж была горазда выпить.


Отправляясь из «Золотого якоря» на квартиру Осселя, я вновь и вновь перебирал в памяти услышанное от одноглазого хозяина. Неужели она сгоряча выпалила Осселю обо всех своих ухажерах и тот прибил ее из ревности? Нет, тряхнул я головой, глупость, да и только. Если уж я готов видеть в Осселе заурядного убийцу, что тогда говорить о представителях нашего правосудия? Я слишком мало знал о Гезе Тиммерс, чтобы составить себе правдивую картину. Еще меньше я понимал, что все-таки Оссель мог найти в этой особе? Занимая такую должность в Распхёйсе, он вполне мог рассчитывать на более приличную женщину.

У дома, где за сутки до этого разыгралась кровавая трагедия, играла детвора. Дети перебрасывали друг другу тряпичный комок, который при большом желании можно было назвать мячом. Подозвав к себе одного из найти управляющего. Молниеносно схоронив монету в лохмотьях, он показал мне дверь в одну из квартир с окнами побольше. «Там и найдете “эту старую чертовку Декен”», — как выразился малый. Хозяйкой оказалась почти беззубая вдовушка, которая, по ее же словам, следила за домом по поручению его владельца. Принимая во внимание царившую вокруг запущенность, она явно не перегружала себя заботами.

Я представился одним из приятелей Осселя Юкена, что, в общем, было правдой, который по его поручению пришел сюда присмотреть, все ли здесь в порядке, что не тянуло даже на полуправду. Не знаю, поверила она мне или нет, но после того, как еще один мой штюбер обрел нового владельца, мне с готовностью отперли дверь в жилище Осселя.

Взору моему предстали черепки разбитых тарелок и чашек, обломки стула — разбросанные свидетельства скандала с рукоприкладством. Потом я заметил большущее темно-красное пятно на стене: запекшаяся кровь. Невольно приглядевшись, я заметил присохшие волосы.

— Вот здесь он ее и приговорил, — изрекла вдова Декен. Впрочем, я и без ее пояснений все понимал. — Бил головой о стену, пока не убил.

— Откуда вы знаете, что все именно так и было?

— Я?.. Ну, так мне кажется. Откуда тогда взяться этому пятну на стене? Да и голова ее была мягче теста, когда за ним пришли.

Я невольно поежился, представив себе эту сцену. Но я шел сюда не за этим. Картина! Она стояла у стены, чуть ниже отвратительного пятна. Обведя пристальным взглядом комнату, я убедился, что картина исчезла. Я поинтересовался у старухи, где она.

— Что? Картина, говорите? — Она искренне рассмеялась и покачала головой: — Нет, сударь, ничего подобного у Юкена не было и в помине, никаких картин он не покупал. Здесь, в этом доме, сударь, картины не в ходу. Большинство тех, кто здесь живет, с хлеба на воду перебиваются.

— Это была не его картина, он только взял ее на время, — пояснил я, указывая на дверь спальни. — Может, туда ее поставил?

Хозяйка ничего не имела против, чтобы я заодно осмотрел и крохотную спальню, но и там мои поиски ничего не дачи. Вернувшись, в комнату, служившую гостиной, я неожиданно обнаружил рядом с вдовой Декен щуплого мужчину, лет тридцати с небольшим, прилично и опрятно одетого. Явно не из здешних жильцов, заключил я.

Выдержав паузу, во время которой он обозрел меня с ног до головы, мужчина осведомился:

— Кто вы? И что здесь делаете?

Я уже раскрыл было рот, чтобы ответить, но старуха опередила меня:

— Это друг Юкена, он ищет какую-то картину. Но ее здесь нет. У этого Юкена не было денег картины покупать.

— Картина? — удивленно переспросил незнакомец, не отрывая от меня пронзительного взора. — Что за картина?

— А с какой стати мне перед вами отчитываться? — вопросом на вопрос ответил я. — Кто вы такой?

— Ах, простите, простите мою бесцеремонность! — Улыбнувшись, он стянул с головы шляпу с перьями и вежливо поклонился. — Иеремия Катон, инспектор амстердамского участкового суда, которому поручено вести расследование этого преступления. Имею все надлежащие полномочия.

— А что здесь расследовать? По-моему, всем и так ясно, что здесь произошло.

— Оссель Юкен занимал должность воспитателя в Распхёйсе, следовательно, принадлежал к числу государственных чиновников. Поэтому участковый судья счел необходимым провести тщательное расследование случившегося. А теперь я был бы весьма признателен вам, если бы вы назвали мне свое имя.

Слёдуя примеру судебного инспектора Катона, я снял с головы смятую, всю в пятнах, без перьев или иных украшений шляпу и, тоже вежливо поклонившись, представился.

— Стало быть, вы утверждаете, что вас зовут Корнелис Зюйтхоф и что вы приятель Осселя Юкена. При каких обстоятельствах вы познакомились?

Волей-неволей я поведал инспектору Катону о своей деятельности в исправительном заведении Распхёйс, не забыв присовокупить и свое недавнее увольнение.

Выслушав мой рассказ, Катон погладил ухоженную бородку и едва заметно кивнул.

— Если вы готовы были поступиться должностью ради блага Юкена, вы наверняка настоящий товарищ. А какое отношение ко всему этому имеет упомянутая вами картина?

Я не стал скрывать того, что узнал от Осселя. Все равно это уже ничего для него не меняло. Снявши голову, по волосам не плачут — если тебе предъявлено обвинение в убийстве, тут уж не до какой-то дурацкой картины, которую ты тайно приволок заключенному в камеру! Смешно!

— И теперь вы намерены разыскать эту картину? Вы, случаем, не собираетесь передать ее в карцер вашему другу? — недоверчиво осведомился инспектор Катон.

— Нет, не собираюсь, просто мне хочется еще раз взглянуть на нее.

— Зачем вам это?

— Затем, что мне не дает покоя одна сумасбродная мысль.

Катон снова улыбнулся, на сей раз ободряюще.

— Возможно, и не такая уж сумасбродная. Может, поделитесь ею, сударь?

— Не вызывает сомнения, что картина эта находилась в доме красильщика Гисберта Мельхерса в момент совершения им убийства жены и детей. Она же была при нем и в камере, когда он решил свести счеты с жизнью. В субботу она перекочевала сюда, к Осселю. Вот здесь она стояла, на этом месте у стены. И здесь же, в точности на этом месте Оссель вчера вечером убил свою сожительницу. То есть картина присутствовала во всех трех трагических случаях. Мне кажется, это не может быть случайным совпадением.

Катон озадаченно потер подбородок.

— Вероятно, вы правы, Зюйтхоф. Но что из этого следует?

— А не может быть так, чтобы это полотно каким-то образом провоцировало на убийство?

Инспектор участкового суда посмотрел на меня, словно на тронутого, и я тут же поспешил добавить:

— Именно это и кажется мне сумасбродным.

— Убийство всегда дело рук убийцы, а не тех, кого художнику вздумалось изобразить на холсте, — категорически заявил Катон. — С другой стороны, в вашем утверждении также присутствует определенная доля логики. Вероятно, картина все же играет определенную роль, но другую, не ту, которую вы приписываете ей. Кстати, где она?

— Если б я знал! Во всяком случае, здесь ее нет, я все здесь обшарил.

Катон внимательно посмотрел на хозяйку:

— Вы не знаете, куда подевалась картина?

— Нет, мой господин, — скороговоркой ответила она. Голос ее заметно дрожал, вдова Декен всеми силами старалась отвести взгляд.

— Вот что, давайте-ка выкладывайте все начистоту, сударыня, а не то вас ждет суровое наказание! — В тоне инспектора звенел металл.

— Наказание? За что?

— Если надумали обвести меня вокруг пальца, обещаю вам, что вас публично высекут!

— Но… но я не собираюсь вас обманывать, мой господин, поверьте. Надо же — публично высекут. Боже всемогущий, разве я такое переживу?!

— Если вы сию минуту не скажете мне правду, я не стану докладывать обо всем участковому судье, — заверил инспектор вдову Декен. — Так что расскажите мне все без утайки.

Вдова Декен в молитвенном жесте сложила ладони.

— Я все, все расскажу вам, мой господин!

— Давайте, выкладывайте все, что знаете об этой таинственной картине!

— Один господин приходил за ней около часа тому назад.

— Кто приходил? Что за господин? Как его звали?

— Он себя не назвал, господин судебный инспектор. Только сказал, что пришел забрать картину из квартиры Юкена. Картина стояла вот тут, у стены. Этот господин завернул ее в свой плащ и унес прочь. Больше мне ничего не известно.

— А почему вы поверили ему? Почему отдал и ее? — продолжал задавать вопросы Катон.

— Он… он дал мне три штюбера.

— Больше вы о нем ничего не знаете? Он не сказал, кем послан?

— Нет, он вообще был не очень разговорчив.

— Как он выглядел?

— Он был хорошо одет, вроде вас, мой господин, и у него темная борода. Но я его не разглядывала.

Особенно после трех полученных от незнакомца штюберов, мелькнула у меня мысль. Нет, из этой старухи уже ничего выудить не удастся.

— В общем, неясностей с картиной все больше и больше, — сделал вывод Катон.

— Будете заниматься ею? — полюбопытствовал я.

— В рамках своих полномочий и возможностей. Правда, если исходить исключительно из того, что мне стало известно о картине, далеко не продвинуться. Но вы уж не суйте нос в это дело, Зюйтхоф, прошу вас. И еще: мне на всякий случай понадобится ваш адрес.

Я назвал Катону адрес и попрощался с ним. Но уже на лестнице до меня донесся его голос. Судебный инспектор вновь настоятельно рекомендовал мне идти домой и выбросить это дело из головы.


Однако вопреки совету господина судебного инспектора я направил стопы совсем не домой. Мне нужно было кое-что еще сделать для Осселя — я не мог полагаться только на усилия представителя правосудия Иеремии Катона, действуй он хоть из самых лучших побуждений. Может быть, мне так и не удастся узнать, куда исчезла картина, но я непременно должен был попытаться отыскать следы ее происхождения.

И я отправился к каналу Ферберграхт, его грязноватые воды пестрели передо мной в ярких лучах утреннего солнца. У служанки, подметавшей лестницу у входа в солидный дом, я осведомился о местожительстве красильщика Мельхерса. Оказалось, Мельхерс жил вблизи деревянного моста через Ферберграхт.

Ворота во двор были распахнуты, так что пройти не составило труда. За исключением стоявших настежь ворот, все здесь выглядело вполне обычно, что меня немало удивило. После самоубийства владельца мне казалось, что его дело неизбежно развалится.

К тому же был понедельник, слывший среди красильщиков «синим понедельником». Дело в том, что заложенные с субботы в чаны для окраски ткани по понедельникам вывешивались на просушку. И поскольку ткань именно после просушки обретала нужный оттенок синего цвета, первый день недели получил такое прозвание. Подмастерья в этот день не особенно перегружены работой, поэтому у Ферберграхт обычного оживления не наблюдалось.

Свернув за угол, я заметил огромные деревянные козлы для просушки тканей. Здесь, несмотря на отсутствие зоркого глаза Мельхерса, кипела работа. Медленно миновав вывешенное для просушки полотно, я оказался у открытой двери в уставленный чанами красильный цех. Подойдя ближе, убедился, что они заполнены раствором желтого цвета. И тут же из завешенного большой портьерой угла цеха до меня донеслись мужские голоса. Затем кто-то рассмеялся, и послышались голоса то ли женщин, то ли детей.

Отодвинув портьеру, я стал свидетелем не совсем обычной сцены. Трое взрослых мужчин и несколько мальчишек-подмастерьев, спустив штаны, увлеченно мочились в один из деревянных чанов. Меня это не очень поразило, поскольку мне приходилось слышать, что при приготовлении красильного раствора используется моча, но непосредственно процесс ее сбора мне наблюдать не доводилось.

Рослый широкоплечий мужчина, не прерывая своего занятия, как ни в чем не бывало обратился ко мне:

— Кто вы? Чего здесь потеряли?

— Меня зовут Зюйтхоф, — выдавил я, борясь с приступом накатившей тошноты. Вонь здесь стояла несусветная. — Кто сейчас замещает мастера Мельхерса?