Рэйчел Гибсон - Смотрите, Джейн забивает!

- Сомневаюсь, что вы найдете какую-то работу в таком прикиде.

Джейн раскрыла упаковку шоколадного драже.

- Кажется, у вас нет проблем с тем, чтобы найти работу, Счастливчик, - Люку не понравилось, как она произнесла «Счастливчик», и он не попросил ее уточнять. Но она все же уточнила. – Я видела, как вы уходили с этой блондинкой. Если бы меня спросили, я бы сказала, что она стюардесса. У нее тот самый «полетаем вместе» взгляд.

Люк направился к автомату со льдом и поднял крышку:

- Она моя кузина... двоюродная.

Джейн не выглядела так, как будто поверила ему, но Люку действительно было наплевать на это. Она верила в то, во что хотела, и писала то, за что платили газеты.

- Зачем лед? Вас беспокоят колени?

- Нет.

Она была чертовски умной.

- Кто такой Гамп Уорсли ? – спросила Джейн.

Гамп был звездой хоккея. Он сыграл больше игр, чем любой другой вратарь за всю историю этого вида спорта. Люк восхищался его рекордом и его преданностью делу. Много лет назад он взял номер Гампа на удачу. Это не было такой уж невидалью. Или большим секретом.

- Вы снова читали обо мне? – спросил Люк, набирая лед в ведерко. – Я польщен, - продолжил он, не беспокоясь о том, чтобы это звучало убедительно.

- Не стоит. Это моя работа, - она бросила конфетки в рот и, когда он ничего не сказал, подняла бровь. – Вы не собираетесь ответить на мой вопрос?

- Нет.

Она скоро поймет, что никто из парней не собирается сотрудничать с ней. Они обсуждали это и решили смутить ее и вывести из себя. Может быть, заставить ее отправиться домой. За пределами раздевалки они бы показывали ей фотографии детей и говорили обо всем, кроме того, о чем она до смерти хотела поговорить. О хоккее. В раздевалке они бы сотрудничали с ней ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы не получить обвинение в дискриминации, но и только. Люк не очень много думал об этом плане. Конечно, это выведет Джейн из себя, но не настолько, чтобы заставить ее отправиться домой. Нет, поговорив с ней несколько раз, он понял, что не очень многое могло сбить мисс Олкотт с ног.

- Хотя... вот что, - Люк захлопнул крышку автомата и сказал прямо ей в ухо, проходя мимо, - продолжайте копать, потому что эта история с Гампом действительно интересна.

- Копать – также моя работа, но не беспокойтесь, меня не интересуют ваши маленькие грязные секреты, - крикнула она ему вслед.

У Люка не было грязных секретов. Больше не было. В его личной жизни были моменты, о которых он не хотел бы прочитать в газетах. Например, он бы не хотел, чтобы стало известно о том, что у него есть несколько разных подружек в разных городах, хотя сама эта информация не стала бы новостью дня. Большинству людей было бы все равно. Он не был женат, его подружки тоже не были замужем.

Люк открыл дверь в номер, вошел и захлопнул ее за собой. Был лишь один секрет, который он не хотел раскрывать никому. Один секрет, от которого он просыпался в холодном поту.

Каждый раз, когда он играл, существовала вероятность того, что один хороший удар может сделать его хромым на всю оставшуюся жизнь. И даже хуже: закончить его карьеру.

Люк вывалил лед на полотенце и разделся до белых боксеров. Почесал живот, затем сел на кровать, подложил подушку под колено и обложил его льдом.

Всю свою жизнь Люк хотел играть в хоккей и выиграть Кубок Стэнли. Он жил и дышал этим, сколько себя помнил. В отличие от некоторых парней, которых завербовали уже после колледжа, его взяли в НХЛ в возрасте девятнадцати лет: перед ним расстилалось прекрасное будущее.

Через некоторое время его будущее слетело с рельсов. Он скользил в порочном круге боли и зависимости от лекарств, назначаемых по рецепту. Реабилитации и тяжелой работы. А теперь, наконец, получил шанс вернуться в игру, что заставляло его чувствовать себя живым. Но спорт, который принес ему «Конн Смайт Трофи» за год до его травмы, теперь смотрел на него со стороны и думал, хватит ли у него сил. Были люди, даже некоторые в руководстве «Чинуков», которые спрашивали себя, не заплатили ли они слишком много за их первого голкипера, может ли Люк все еще добиться чего-то в своей когда-то многообещающей карьере.

Чего бы ни стоило, не важно, через какую боль он должен будет пройти, чтобы играть, будь он проклят, если позволит чему-то встать между собой и Кубком.

Прямо сейчас он был опасен. Видел каждую игру, доставал каждую шайбу. Он был в ударе, но он знал, как быстро полоса удач может смениться чередой провалов. Он мог потерять фокус. Пропустить несколько простых голов. Недооценить скорость шайбы, позволить слишком многим из них пролететь мимо и запутаться в сетке. Плохая ночь и замена в воротах случаются со всеми вратарями, но последствия этого не становятся менее страшными.

Плохая игра не значит плохой сезон. Почти всегда. Но Люк «Счастливчик» Мартинò не мог позволить себе этого «почти».

Рядом с компьютером Джейн зазвонил телефон, и в течение секунды она смотрела на него, прежде чем сняла трубку:

- Алло?

Но на другом конце провода никто не ответил. Уже седьмой звонок по счету. Джейн связалась с портье, и ей сказали, что не знают, откуда идут звонки, но у нее имелось подозрение, что звонили мужчины, на хоккейных свитерах которых была изображена рыба.

Положив трубку на рычаг, Джейн посмотрела на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. До игры оставалось пять часов. Пять часов, чтобы закончить колонку «Одинокая девчонка в большом городе». Начать колонку для «Таймс» Джейн должна была еще прошлой ночью, но так измучилась из-за смены часовых поясов, что хотела просто лежать в постели, читать книги по хоккею и есть шоколад. Если бы Люк Мартинò не подкрался к ней у торгового автомата прошлой ночью, она бы купила себе еще и «Милки Уэй». Но то, что он поймал ее в пижаме с коровами, и так было очень неприятно. Ей не хотелось, чтобы он вдобавок посчитал ее прожорливой свиньей, хотя... почему ее должно было заботить, что Мартинò подумает о ней?

Джейн не знала. Разве что, полагала она, так было заложено генетически, что женщины переживали из-за того, что подумает о них привлекательный мужчина. Если бы Счастливчик был уродлив, ее бы, вероятно, это не беспокоило. Если бы у него не было таких ясных голубых глаз, длинных ресниц и тела, которое могло заставить монахиню рыдать, она бы взяла этот «Милки Уэй» и, возможно, вдобавок – большую пачку «Херши».

Если бы не дьявольская улыбка Люка, которая заставляла ее думать о греховных вещах, и воспоминание о его обнаженных ягодицах, она бы, возможно, не стала лепетать о стюардессах, как ревнивая хоккейная фанатка.

Джейн не могла позволить игрокам увидеть в себе кого-то кроме профессионала. Их отношение к ней немного изменилось со времени прибытия. Хоккеисты разговаривали с ней о кулинарных рецептах и детях, как будто из-за того, что у нее была матка, ее просто должны были интересовать такие вещи. Но если она возвращалась к хоккею, их рты закрывались также плотно, как раковины моллюсков.

Перечитав первую часть колонки, Джейн внесла несколько изменений.

Одинокая девчонка в большом городе

Устав от разговоров о шампунях и мужчинах с боязнью серьезных отношений, я выпроводила своих подруг и сосредоточилась на «Маргарите» и кукурузных чипсах. Устроившись с комфортом, я разглядывала попугаев и декорации в стиле «сомбреро» и вдруг подумала: являются ли мужчины единственными, у кого есть фобия серьезных отношений. То есть возьмем нас: четыре тридцатилетние женщины, которые никогда не были замужем. Кроме единственной попытки Тины жить с ее экс-боссом, ни у кого из нас никогда не было по-настоящему серьезных отношений. Так в ком же дело: в них или в нас?

Есть такое высказывание: «Если вы поместите двух неврастеников в комнате с сотней людей, они найдут друг друга». Так, может, есть что-то еще? Что-то более глубокое, чем недостаток доступных мужчин без страха и упрека?

«Нашли» ли мы четверо друг друга? Стали ли мы подругами потому, что действительно наслаждаемся компанией друг друга? Или потому, что все мы - неврастенички?

Через пять часов и пятнадцать минут с того момента, как она начала колонку, Джейн наконец нажала кнопку «отправить» на лэптопе, затем положила записную книжку в свою большую сумку, бегом бросилась к двери, по коридору добежала до лифта, где ей почти пришлось подраться с пожилой четой за место в кабине. Когда Джейн вошла в «Америка Уэст Арена», там только что представили команду «Феникс Койотис». Толпа бесновалась, приветствуя своих любимцев.

У Джейн имелся пропуск на места для прессы, но ей хотелось находиться как можно ближе к происходящему на льду, поэтому пробралась на третий ряд, желая почувствовать и увидеть на своем первом хоккейном матче так много, как только возможно. Она действительно не знала, чего ожидать: просто чертовски хотела, чтобы «Чинуки» не проиграли и не обвинили в этом ее.

Как раз тогда, когда «Чинуки» вышли на лед, Джейн нашла себе местечко за воротами. Свист заполнил арену, и она оглядела ненормальных фанатов «Койотов». Ей однажды довелось присутствовать на игре «Маринерс», но Джейн не помнила, чтобы фаны были такими грубыми.

Она снова посмотрела на лед и увидела, что Люк Мартино́ катится по направлению к ней, сосредоточенный и полностью готовый к битве. Прочитав о Люке больше, чем о других игроках, она знала, что все, что он надевал, было изготовлено на заказ. Огни арены отражались в его темно-зеленом шлеме. Тем же цветом на плечах свитера над номером легендарного Гампа Уорсли было вышито его имя. Почему мистер Уорсли был легендарным, Джейн еще не выяснила.

Люк дважды объехал ворота, повернулся и объехал их в обратном направлении. Он остановился во вратарской площадке, ударил клюшкой по стойкам и перекрестился. Джейн вытащила записную книжку, ручку и стикеры. Вверху страницы она написала: cуеверия и ритуалы?

Шайба была вброшена, и внезапно все звуки игры обрушились на Джейн: стук клюшек, скрип коньков по льду, удары шайбы о бортики. Фаны орали и аплодировали, и скоро в воздухе повисли запахи пиццы и «Будвайзера».

Готовясь, Джейн просмотрела множество записей с играми. Она узнала, что хоккей - очень скоростной вид спорта, но записи не передавали его неистовую энергию или то, как эта энергия заражала толпу. Когда игра останавливалась, по громкой связи объявляли о нарушениях, а затем на полную громкость включали музыку, пока шайба снова не вбрасывалась, и центральные нападающие команд не выбивали ее.

Отмечая все, что происходило вокруг, Джейн увидела то, что не показывали в записи и даже по телевидению. Самое важное не всегда было там, где находилась шайба. Большая часть активности наблюдалась в углах, где игроки пинали и пихали друг друга, пока шайба была на середине площадки. Несколько раз Джейн замечала, как Люк бьет по лодыжкам игроков «Феникса», которым не повезло оказаться на расстоянии удара. Казалось, Люк очень хорошо справляется с цеплянием коньков «койотов» своей клюшкой, а когда он выставил руку на пути Клода Лемье из «Койтов», двое мужиков позади Джейн вскочили и завопили:

- Ты играешь как девчонка, Мартино́!

Раздался свисток, игра остановилась, и, когда Клод Лемье поднялся со льда, было объявлено наказание:

- Мартино́. Грубая игра, две минуты.

Поскольку голкипер не мог отбывать наказание на скамейке штрафников, его место занял Брюс Фиш. Пока Фиш катился к штрафной площадке, Люк просто взял бутылку с водой с верхней части ворот, плеснул струей сквозь маску себе в рот, затем сплюнул. Подняв плечи, он размял шею, поворачивая голову из стороны в сторону, и бросил бутылку обратно на сетку.

Игра продолжилась.

Скорость колебалась от дикой до почти прогулочной. Почти. Стоило Джейн подумать, что обе команды решили играть по-джентльменски, борьба за шайбу превратилась в настоящую драку. И ничто так не могло возбудить толпу, как вид игроков, сбросивших перчатки и схлестнувшихся в углу врукопашную. Джейн не слышала, что игроки говорят друг другу, но ей и не надо было. Она могла отчетливо прочитать это по их губам. Настоящим фаворитом оказалось слово на букву «б». Даже среди тренеров, которые стояли за скамейкой в приличных костюмах и галстуках. И хотя игроки на скамейке запасных не ругались, они плевались. Джейн никогда не видела, чтобы мужчины так сильно плевались.

Она заметила, что выкрики из толпы не были направлены лишь на вратаря «Чинуков». Каждый раз, когда сиэтлский игрок подъезжал достаточно близко, мужики позади Джейн вопили:

- Ты отстой!

После нескольких «Будвайзеров» они стали более изобретательными:

- Ты отстой, восемьдесят девятый, - или тридцать девятый, или какой бы там ни был номер у игрока.