Мэри Стайлз - Сны

Во время бури ей приснился сон.

— Доун, — раздался чуть хриплый шепот возлюбленного. Он ласково поцеловал ее в нос. — Моя милая Доун!

Игриво покусав раскрывшиеся губы, мужчина нежно проник в рот языком — жаркий, полный страсти поцелуй.

— Ты так нужна мне, — горячий шепот слегка касался мочек ушей.

Он покрывал шею Доун бесконечными поцелуями, а она гладила его упругую, мускулистую спину. Ее обнаженное тело жадно ловило каждое прикосновение, из груди вырвался стон. Его имя…

Желание нахлынуло жаркой волной. Он ласкал ее грудь, едва дотрагиваясь, кружил пальцами вокруг заостренных сосков, целуя их твердые, набухшие бутоны, и она задрожала от наслаждения, прикусив губу, чтобы не закричать. Обняв его за плечи, она еще ближе прильнула к любимому, сливаясь с ним воедино. Он снова глухо простонал ее имя.

— Да… да! — вырвалось из его уст, продолжавших целовать ее грудь.

Чувствуя, как желание переполняет ее, она подняла бедра ему навстречу.

Он медленно, растягивая удовольствие, изучал ее тело сантиметр за сантиметром: тонкую талию, округлые бедра, давая понять, как она прекрасна.

— Доун… — страстно выдохнул мужчина. — Моя волшебная Доун. Только ты, больше никто…

Такой сильный, такой мужественный. Лаская его мокрую от любовного пота спину, она ощутила гладкие и упругие мускулы. Чувствуя, как он вздрагивает в порыве страсти, как часто вздымается его грудь, она наслаждалась властью своего женского очарования. Призывая продолжить любовную игру, она провела языком по его плечу.

Его пальцы нежно коснулись шелковистой, загорелой кожи под коленкой. Доун инстинктивно подалась навстречу.

— Да! — Ее голос дрожал от неудержимого желания. — О да, пожалуйста!

Как сильно она любила его. И все же говорила ему неправду. Нет, не то чтобы… не совсем. Она скрывала от него свое настоящее я, играя лишь образ из фантазий. Доун была другой. Только одна ее половинка отчаянно хотела быть именно такой. А другая…

— Мама?

Детский голос в темноте. Тихий, немного испуганный. Голос, который она услышит всегда, как бы глубоко ни спала.

И упоительный сон развеялся, уступая место реальности.

Элисса Доун Коллинз проснулась и открыла глаза. В тот же миг комнату осветила вспышка молнии.

— Мама!

Элисса обернулась. У кровати стояла маленькая девочка с каштановыми волосами до плеч, в полосатой ночной рубашке. Карие глаза широко раскрыты, нижняя губа чуть дрожит.

— Сэнди? — стряхивая оцепенение, Элисса села в кровати и откинула назад закрывавшую лицо прядь. Она почувствовала внутри себя огромную гнетущую пустоту. Эта боль, это отчаяние были ей знакомы. Опять этот сон!

Глубоко вздохнув, Элисса повернулась к дочери:

— Гроза тебя разбудила, моя сладкая?

— Я ее не люблю, — кивнула девочка.

— Ах, Сэнди. Ну, иди ко мне! — Элисса помогла девочке забраться на кровать, нежно обняла и поцеловала в макушку. — Мама тоже не любит грозу.

Снова сверкнула молния, вдалеке загрохотало. Девочка вздрогнула, и Элисса еще сильнее прижала ее к себе.

— Мама, ты боишься грозы? — спросила Сэнди дрожащим голосом, изо всех сил стараясь не выдать своего страха. Малышке было почти шесть лет и уже хотелось казаться взрослой. А так как большие девочки не боятся весенней грозы, ей нравилось демонстрировать свою храбрость.

— Да, милая, мне страшно, — призналась Элисса отнюдь не от желания потакать дочери. Ей действительно было страшно.

Хорошо, что та не спросила, чем вызван ее страх. Когда-нибудь она все расскажет… Но сейчас это невозможно, не для детских ушей. Ей пришлось бы солгать дочери, как и всем, с кем она говорила об этом за последние шесть с половиной лет.

Те немногие, кому Элисса пыталась открыться, отказывались ей верить, и не стоило обижаться на них — ведь в глубине души она и сама не хотела верить этой правде.

А правдой являлось то, что Элисса Коллинз боялась грозы. Во время грозы ей снился один и тот же чувственный сон — настолько реальный и страстный, что приносил физическое удовольствие.

В этом сне у нее был мужчина, которому она всецело принадлежала. Возлюбленный обладал ею целиком и полностью, но оставался при этом незнакомцем. Она не знала его имени, а когда просыпалась, не могла вспомнить его лицо.

Ее возлюбленный, этот незнакомец был… отцом Сэнди.

Александр Моран придерживался мнения, что плохие новости лучше узнавать сразу.

Шорох за спиной означал, что его друг и личный адвокат Филипп положил на стол очередную стопку бумаг.

Сколько отчетов и протоколов он перерыл за последние шесть лет? Алекс давно перестал считать, да и к чему? Ни в одном из них не было искомой информации.

— Что у тебя, Филипп? — спросил Алекс, продолжая смотреть в окно кабинета на апрельское утро. От недавней грозы, что бушевала над городом ночью, не осталось и следа. На бирюзовое, без единого облачка небо было больно смотреть.

Александр знал одну женщину, чьи глаза сияли таким же ярко-голубым цветом, и от взгляда в которые так же захватывало дух. Он отдал бы все, чтобы снова ее увидеть.

Алекс почувствовал, что его друг подошел ближе — звук шагов полностью поглощало толстое ковровое покрытие просторного кабинета. Внезапно он подумал, что вряд ли позволил бы кому-то еще приблизиться к себе со спины. Филиппу он доверял как себе.

Прокашлявшись, тот сообщил:

— Агентство наконец-то получило координаты пилота, который, скорее всего, эвакуировал… Доун после урагана на острове Корасон!

Филипп произнес имя Доун с легкой заминкой, зная, что его звучание значит для друга — все блаженство этого мира и всю его боль. Алекс понимал, что это абсурдно, но он ненавидел, когда кто-то другой — даже Филипп — произносил ее имя.

— И? — Взгляд Алекса продолжал скользить по залитому солнцем Манхэттену. Отсюда открывался вид на два здания, принадлежавшие ему, и еще на несколько других, в строительстве которых он принимал участие.

— Пилота звали Сэм Норкросс, — продолжал Филипп. — Он научился управлять вертолетом в армии, после чего работал в одной сомнительной фирме на Карибах. Когда случился ураган, он летал под чужим именем, поэтому найти его оказалось так непросто. Агентство…

— Оставь детали, — перебил Алекс. Его друг говорил о Сэме Норкроссе в прошедшем времени. — Скажи, что мы имеем в результате.

— В общем, он погиб.

Ладони Алекса непроизвольно сжались в кулаки. Подавив внезапный приступ агрессии, он заставил себя расслабиться и спросил как можно спокойнее:

— Как это случилось?

— Автокатастрофа. Две недели назад. Всего две недели! Будь он настойчивее, или заплати он больше, частные детективы могли бы уже найти Сэма Норкросса, и тогда…

Стоп, приказал себе Алекс. Этот человек мертв. Всю информацию о Доун он забрал с собой в могилу — ничего изменить нельзя.

— Мне очень жаль, — нарушил молчание Филипп. — Норкросс был нашим самым горячим следом. Мне бы очень хотелось сообщить тебе нечто более обнадеживающее. Если я могу что-нибудь для тебя сделать…

— Конечно, можешь, — ответил Алекс. Он понимал, что Филипп хочет утешить его после плохой новости, но сострадание было нужно ему меньше всего на свете. Морану с трудом давалась уже сама просьба о помощи. — Сообщи в детективное агентство, чтобы продолжали искать зацепки.

Алекс не обижался на друга за чрезмерную приверженность хорошим манерам. Филипп Лэсситер принадлежал к одной из тех состоятельных аристократических семей, которые особенно ценят традиции. Кроме того, он обладал мягким характером. Нет, он отнюдь не был слабаком — напротив, Филипп относился к самым целостным и сильным личностям. Просто он был незакаленным — в отличие от Александра, который в свои тридцать шесть хоть и был на пару лет младше Филиппа, по жизненному опыту обогнал своего друга лет на двадцать.

Алекс родился на задворках пресловутого Бронкса и сам проложил путь наверх. Еще мальчишкой ему пришлось зарабатывать на жизнь, и он понял, что должен полагаться только на собственные силы, если хочет чего-то добиться.

Проявление мягкости всегда относилось для Алекса к разряду «люкс». Достигнув в своей жизни этапа, когда можно было позволить себе все, даже быть мягким, он считал это лишним в любом деле. За тот единственный раз, когда Алекс изменил своему правилу, он расплачивался по сей день…

Филипп вновь деликатно кашлянул.

— Ты правда хочешь, чтобы агентство продолжало поиски? — спросил он осторожно.

— Да, — ответил Алекс без всякого выражения.

— Но…

— Я плачу им, Филипп. Я же даю им указания.

— Но вопрос вовсе не в деньгах и не в том, кто…

— Нет никакого вопроса. Хватит.

— Алекс, я прошу тебя… — обычно спокойный, Филипп был явно взволнован. — Столько времени прошло, и, несмотря на все наши усилия, нет никакого результата. Вообще ничего! Мне очень жаль, что это так, ты ведь знаешь. Но подумай сам… мы не можем исключать такой возможности, что Доун…

Алекс резко развернулся и пристально посмотрел на друга — он был выше Филиппа на целую голову.

— Какую возможность я не должен исключать? — В его голосе звучало отчаяние. — Что Доун мертва? Боже мой, Филипп! Да я живу с такой возможностью уже шесть с половиной лет. И это мучает меня каждый день, каждую минуту. Точно так же, как и та возможность, что Доун жива и не хочет, чтобы я ее нашел.

— Я знаю, каково тебе… — начал было Филипп.

— Нет, ты этого не знаешь, — резко ответил Алекс, качая головой. Отбросив назад упавшие на лоб волосы, он продолжил: — Ты даже отдаленно не можешь себе этого представить. Прежде чем повстречать Доун, я не знал, что женщина может столько для меня значить. Она заполняла ту пустоту внутри меня, о существовании которой я сам не подозревал. Те десять дней, что мы провели на острове Корасон, были… были…

Он запнулся, не находя слов, чтобы выразить невыразимое.

— Доун заставила меня родиться заново. С ней я был совершенно другим человеком. И мне абсолютно все равно, что она не хотела назвать свое полное имя и откуда она. Я и о себе не много рассказал. Пускай у нее были тайны, которые она еще не готова была мне доверить. Но уверенность, что однажды она захочет открыться мне, позволяла ждать сколько угодно. Понимаешь, Филипп, ведь я прежде никогда ничего не ждал.

Алекс умолк и задумчиво посмотрел на друга, оценивая, насколько осмысленным прозвучало его объяснение. Ему было очень нелегко говорить о своих чувствах.

Он запомнил еще с молодых лет, что эмоции мешают ясно мыслить и ослабляют человека, а ему нужно быть сильным. Поэтому он научился обуздывать свой бурный темперамент, как бы трудно это ни давалось.

Завидное самообладание Алекса всегда ставило его в выгодное положение, которым он никогда не замедлял воспользоваться. Но в тот день, когда он впервые встретил девушку, назвавшую себя Доун, в глубине его сердца в первые же моменты их знакомства возникло нечто, с чем не могла справиться никакая самодисциплина.

Продолжая изучающе смотреть на Филиппа, Алекс провел рукой по коротко остриженным волосам. Ему было знакомо это выражение в глазах друга. Первый раз он увидел его, когда после нескольких недель безмолвных страданий, не в силах больше терпеть, он рассказал Филиппу, что случилось на острове Корасон, и попросил его помочь разыскать Доун.

Алекс вновь повернулся к окну. Она где-то там, думал он. Она просто должна быть там — так живо любимая представлялась ему. Мягкий абрис ее лица, обрамленного роскошными золотыми волосами. Волшебные голубые глаза. Нежные губы, алые, как лепестки роз. Изящный нос с такими трогательными веснушками.

— Филипп, ты думаешь, я сошел с ума?

— Я не знаю никого нормальнее тебя. — Друг подошел и встал рядом.

— Это не исключает того, что ты считаешь меня сумасшедшим.

— Верно, — согласился Филипп. — Но ведь то, что я думаю, вряд ли играет в этом случае хоть какую-то роль.

— Тут ты прав, — Алекс глубоко вздохнул. — В этом случае совершенно все равно, что думаешь ты либо кто-то другой.

На какой-то миг в кабинете воцарилась тишина.

— Я скажу в агентстве, чтобы продолжали поиски, — пообещал Филипп.

Алекс остался один.

До одного яркого сентябрьского дня шесть с половиной лет назад одиночество было его самым естественным состоянием. Конечно, Алекса окружали много хороших знакомых, партнеров и единственный настоящий друг. Вокруг хватало и женщин, но эти отношения не выходили за рамки удовольствия, и Алекс всегда видел себя только в роли холостого, ничем не связанного мужчины.