Уже дома, в своей спальне, пока горничная расчесывала ей волосы, Верити приняла решение.

Она надела новый пеньюар из тончайшего, похожего на шелк, белоснежного льна, без всяких украшений в виде вышивки или другой отделки. Коллин, правда, решила, что он слишком простой, точно так же как многие считают цветы с несколькими лепестками менее красивыми, чем более пышные.

Она было хотела расстегнуть замок ожерелья, но передумала. Ему нравилось, когда она его надевала. Вот и сегодня, по дороге на званый обед, он сказал, что оно подчеркивает ее красоту. Нет, он сказал не совсем так. Он отметил, что это она оттеняет красоту жемчуга, что прозвучало как-то странно.

Она отпустила горничную и тихо постучала в дверь гардеробной Хоксуэлла. Он открыл ей, и она увидела, что его камердинер Драммонд как раз выходит из его спальни.

— Я не хотела мешать, — сказала она. — Если ты все еще…

— Входи. Мне осталось только помыться, но если хочешь, можем поговорить об обеде.

Она села в кресло, а он снял рубашку и склонился над тазом с водой, приготовленным Драммондом. Он намылил мочалку и стал мыться.

Она с восхищением смотрела на его мускулистую спину и на то, как ловко он обливается водой.

— Я действительно хочу поговорить с тобой, но не об обеде.

Он потянулся за полотенцем и вытер сначала лицо, а потом грудь и плечи.

— Слушаю тебя.

— Я хочу просить об одолжении. Мне кое-что от тебя нужно.

— По выражению твоего лица я догадываюсь, что ты не собираешься просить о новом платье.

— Нет. Ничего материального.

— Разумеется. Это было бы слишком просто. Скорее всего твоя просьба мне не понравится, не так ли?

Что она могла на это ответить? Конечно, ему не понравится. И можно было не задавать этот вопрос. Его глаза потемнели, как это всегда случалось, когда он был недоволен.

— Я вижу, что ты не сняла ожерелье. Это означает, что твоя просьба наверняка мне не понравится. — Он засмеялся, но его взгляд был серьезным.

Она встала и подошла к нему. Несколько капель воды блестели на его груди.

— Ты сказал, что, глядя на него, ты забываешь себя.

— На самом деле я сказал, что ожерелье на твоей полуобнаженной груди заставляет меня терять самообладание. — Он взял ее руку и приложил к своей груди. — Если ты собираешься попросить меня о чем-то, что мне не понравится, тебе придется прибегнуть к своим самым лучшим женским уловкам, Верити.

— А что, если их у меня окажется недостаточно?

— Ты себя недооцениваешь.

К сожалению, она как раз была не очень уверена в своих женских хитростях. Даже в свои самые смелые минуты она чувствовала робость.

Она поцеловала его грудь в тех местах, где были капли воды. Потом отступила и начала расстегивать пуговицы пеньюара. Полы распахнулись, обнажив ее тело от шеи до живота.

Хоксуэлл не пошевелился, и она поняла: он ждет, что она сама разденется до конца. Она спустила пеньюар с плеч и позволила ему упасть к ногам.

Он провел пальцами по ожерелью. Потом по коже под ним.

— Ты хотел, чтобы я разделась сама.

— Да. Но не снимай жемчуг.

— Ты скажешь, что ты еще хочешь, или я должна сама догадаться?

— Если я тебе скажу, ты можешь почувствовать себя обязанной.

— Я ничего никогда не делаю по обязанности. Это не в моем характере.

Он улыбнулся, соглашаясь, при этом его пальцы двигались все ниже и ниже.

— В таком случае я расскажу тебе и покажу, а ты можешь выбирать, что тебе нравится. А я со своей стороны позабочусь о том, чтобы тебе понравилось все.

От этих слов ее просьба, с которой она хотела к нему обратиться, как-то поблекла и стала неважной. Ее голова уже была занята исключительно ожиданием наслаждения и тем, как он смотрит на ее тело и это ожерелье и как восхитительны его прикосновения.

Некоторым вещам ее уже не надо было учить. По крайней мере тому, что надо делать вначале. Приблизившись к нему и положив руки ему на грудь, она начала целовать ее, а потом шею и, наконец, губы.

Он обхватил ее ладонями за ягодицы и притянул к себе так крепко, что ее груди оказались прижатыми к его груди, а его твердая плоть уперлась ей в живот. Словно обезумев, он начал осыпать горячими, требовательными поцелуями ее всю, ни на секунду не отпуская от себя. Горячая плоть все больше упиралась в нее, и она пришла в такое же неистовое возбуждение, как он.

Верити не помнила, как ей удалось расстегнуть на нем брюки и спустить их вниз. За ними последовало нижнее белье. Опустившись на колени, она помогла ему полностью освободиться от одежды.

— Ты выглядишь так восхитительно в этом ожерелье. И, по-моему, ты готова.

Она с трудом выпрямилась.

— Да, готова. Но я хочу попробовать что-то другое. Может быть, это?

Она обхватила ладонями его плоть и почувствовала, как он напрягся. Она обвела большим пальцем конец плоти, а потом начала ласкать ее по всей длине. В ответ на это он стал тереть ее соски, и делал это до тех пор, пока у нее не появилось ощущение, будто он, на самом деле, добрался до чувствительной плоти у нее между ног.

— Что ты хочешь? — спросил он.

— Хочу поскорее почувствовать тебя внутри себя.

Ей все труднее было не только стоять, но говорить и даже дышать.

— Я имел в виду твою просьбу.

Она, должно быть, многому научилась, мелькнуло у нее в голове, раз он так быстро сдался.

— Я ждала, что мне понадобятся еще какие-то уловки, — призналась она. Лучше бы она так и сделала, независимо от того, что он сейчас спросит.

Он внимательно на нее посмотрел.

— Я многого хочу от тебя, но не хочу, чтобы ты во всем со мной соглашалась. Что бы ты ни попросила, ты это получишь. Нет необходимости стремиться доставлять мне удовольствие только потому, что я этого хочу.

— Ты даже не знаешь, о чем я хочу тебя просить.

Он кивнул. Она обняла его и поцеловала.

— Мне необычайно повезло, что мне достался муж, который готов согласиться со мной во всем, если ему доставить удовольствие.

В ответ на это она получила жаркий поцелуй и объятие такой силы, что чуть не задохнулась.

— Прикоснись ко мне опять, — пробормотал он ей на ухо.

Она с готовностью выполнила его просьбу.

— Это все, о чем ты хотел меня попросить?

— Нет, не все.

— Что же?

— Твой рот, если захочешь.

Смысла в этой просьбе как бы не было, но она поняла.

— Звучит как-то постыдно.

— Некоторые считают именно так. Ты шокирована. — Он поцеловал ее. — Забудь. Давай ляжем в постель.

Он поднял ее на руки, отнес в свою комнату и положил на кровать. Она ждала, пока он прикрутит лампу, обдумывая его просьбу.

— Может… — начала она.

— Может?

— Леди делают такое?

Он лег рядом.

— Думаю, что не все. Некоторые.

— Те, что участвуют в оргиях?

— Не только. Забудь об этом. Мне следовало подождать лет пять, прежде чем вообще это предлагать.

— Через пять лет такое предложение, возможно, показалось бы мне забавным. По-моему, оно относится к разряду тех, о которых говорят «куй железо, пока горячо».

— Именно так я и подумал, но…

— Меня не только удивила странность этого предложения. Я колеблюсь, потому что… — Она бросила взгляд на предмет их дискуссии. — Мне кажется, что твое предложение имело бы смысл и было бы менее странным, если бы я знала, что он приятный на вкус.

Он прикрыл глаза рукой и рассмеялся.

— Ничем не могу тебе помочь. Я не знаю.

— А у тебя есть какое-нибудь вино?

Он взглянул на нее с удивлением.

— Есть портвейн.

— Мне нравится портвейн.

Он тут же вскочил и вернулся с бокалом и графином с вином. Она отпила глоток и указала ему на постель. Он снова лег.

Она пролила несколько капель вина на его грудь и пах, а потом постаралась как следует облить нужную ей часть тела. Немного вина при этом пролилось на простыни.

— О Боже. Драммонду это не понравится.

— К черту Драммонда.

Он хотел ее схватить, но она оттолкнула его руки.

— Не двигайся. Я не хочу испачкаться в этом портвейне, да и жемчуг может пострадать. Лежи тихо и надейся, что я все сделаю правильно, прежде чем струшу.

Он заложил руки за голову.

— Что бы ты ни сделала, я переживу.

Однако он храбрец, подумала Верити. Она встала на четвереньки и, опустив голову, стала слизывать вино с его груди. Кажется, ему понравилось. Ее язык спускался все ниже и достиг низа живота. Когда она добралась до торчащей плоти, лизать ее показалось ей обычным делом. Ее язык порхал, а Хоксуэлл пришел в состояние полной эйфории.

Он обречен.

Эта мысль пришла в голову Хоксуэллу, когда он — в блаженно-расслабленном состоянии — держал Верити в своих объятиях.

Обречен. Сейчас ему это было все равно. Но даже после самых страстных ласк он не мог не думать о том, что ему необходимо знать правду.

Его немного утешало то, что он никоим образом не заставлял Верити экспериментировать. Он пообещал выполнить любую ее просьбу перед тем, как она дала свое согласие.

Но это могло быть… все, что угодно.

Хуже того. Он был совершенно уверен, что она почувствовала свою силу и знает теперь, как получить все, что захочет. Снова и снова, и так до конца своих дней.

Он не мог отделаться от ощущения, будто только что уступил в борьбе, которую он, сам не понимая почему, вел.

Она не спала, но была по-своему удовлетворена. Но не так, как он хотел бы. Как ему было нужно. Когда он придет в себя, он об этом позаботится. Его тело уже было почти готово.

Он потрогал ожерелье, восхитившись мягким свечением жемчужин на ее прелестной груди.

— Ну и какое же одолжение? Какова просьба?

Прикусив нижнюю губу, она следила за движением его пальцев из-под полуопущенных век.

— Ты не должен выполнять свое обещание. Оно было дано под моим давлением.

— Я не был обманут, и мне не нужны оправдания. Говори, что это.

— Мне нужна твоя помощь. Ты лорд. Ты знаком со многими людьми и можешь получить ответы там, где не могу я. Помоги мне узнать, что случилось с сыном Кэти.

— С Майклом.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я нашел Майкла.

Он не рассердился, но настроение испортилось, а блаженство улетучилось. Конечно, она хочет узнать, что случилось, уверял он себя. Это ничего не значило. Этот Майкл не был соперником.

Но другой голос, прозвучавший из глубины души, напомнил ему, что она была рождена для Майкла или для такого мужчины, как он, и что на самом деле она никогда не хотела графа Хоксуэлла.

Однако самым странным, самым невыносимым и даже самым удивительным было то, как печально звучал этот внутренний голос, будто признавая правду, скрывавшуюся за наслаждением, каким бы восхитительным оно ни было.

Это признание самому себе вызвало в нем гнев и боль. Он смотрел на жемчужины, на белизну ее кожи, на ее тонкий профиль и понимал, что малютка Верити Томпсон, дочь металлурга, украла его сердце и он обречен любить ее. Понапрасну.

Обречен.

— Все равно, будет ли новость плохой или хороший, я хочу знать, что с ним случилось. Даже если окажется, что он мертв.

— А если он жив? Что тогда? Ты захочешь, чтобы я помог ему выйти на свободу? Или привезти его обратно в Олдбери?

Гнев уже перерос в ярость и был готов вырваться наружу, чтобы заглушить печаль, свинцовой тяжестью навалившуюся на грудь.

Она повернулась к нему лицом.

— Мне жаль, что я об этом попросила. Но дело не просто в Майкле… Я думаю, что многих постигла та же участь. — Она рассказала ему о странной теории Бертрама, Клебери и других — возможно, и Олбрайтона, — приводившей к тому, что пропадали люди. Закончив рассказ, она поцеловала его. — У меня, конечно, нет доказательств. Я знаю, что нечестно просить тебя.

Все же она попросила. Она верила, что он лучше, чем он был на самом деле.

Он потянулся за стаканом портвейна, стоявшим на столике возле кровати.

— Я думаю о том, что мне следует сделать для тебя то же, что ты сделала для меня.

Она нахмурилась, когда жидкость пролилась ей на грудь. Потом с удивлением наблюдала, как вино проделало тропинку вниз по ее телу. Поставив стакан обратно, он провел языком по ручейку портвейна.

— Лежи спокойно и просто принимай все как должное.

Она заложила руки за голову, и при этом ее тело выгнулось ему навстречу.

— Раздвинь ноги.

Она повиновалась. Эротический образ в его голове приобрел законченную форму.

Он доставил ей наслаждение губами и языком, и сам получил не меньшее. Он уже не сердился, а наслаждался кожей и вином, запахом и стонами.